rencontre a Seoul

Вернувшись в дом на улице Мендон, Юнги столкнулся нос к носу с Ким Сокджином. Большой черно-белый портрет художника – работа английского фотографа Джейн Браун – придавал обстановке суровость, погружал гостиную в каменную тишину. Было такое впечатление, что художник не сводит с вас укоризненного взгляда. Сначала Юнги решил его игнорировать и спрятался в кухне, где включил кофеварку, купленную после выхода из салона связи. Чтобы подхлестнуть себя, он приготовил итальянский ристретто и буквально опрокинул его одним глотком. Потом наступил черед лунго, продлившего удовольствие. Он вернулся в гостиную с чашкой в руке и снова почувствовал на себе взгляд художника. В первый раз Сокджин как будто говорил ему «проваливай», но теперь его пронзительные глаза смотрели иначе, словно взывая о помощи. Немного постояв, Юнги раздраженно проговорил: – Как тебе помочь? Твой сын мертв, сам знаешь. Он понимал, что говорить с фотографией – глупость, но потребность оправдаться пересиливала логику. Оправдаться – а еще собраться с мыслями и подвести промежуточные итоги. – Согласен, тело не нашли, – продолжил он, – но из этого не следует, что он выжил. Согласись, твоя история с «опытом неминуемой смерти» не вызывает доверия. Джин продолжал молча сверлить его взглядом. Юнги изобрел за безмолвного собеседника реплику: «Думаешь, если бы ты лишился сына, ты бы не…» – У меня нет сына, – возразил он портрету. «Помоги мне!» – Не надоедай. Ему вспомнились слова Кима в интервью Ли Су Мана. Под конец журналист спросил его о высшей цели любого художника. «Бессмертие», – не задумываясь, ответил Джин. Это можно было бы счесть преувеличением гордеца с манией величия, если бы Ким не развил свою мысль: «Бессмертие позволяет бесконечно заботиться о дорогих вам людях». Спор с портретом вызвал у Юнги головокружение, потом галлюцинацию: на лице на портрете проступили черты его отца, и отцовский голос взмолился о помощи. Драматург заморгал, прогоняя наваждение, и оно послушно исчезло. Избавившись от двух укоряющих мертвецов, он уполз к себе в берлогу на втором этаже, разделся, размотал бинты и встал под душ. Он редко принимал душ в разгар дня, но события минувшей ночи и связанное с ними лихорадочное волнение лишили его сна. Он вернулся домой смертельно уставшим, поэтому ему понадобилось взбодриться под холодными струями. Потом, тщательно вытираясь, он посмотрел на себя в усеянное черными точками зеркало и пришел в уныние: многовато щетины, волос, шерсти и жира. В одном из шкафчиков в ванной Юнги нашел кисточку, опасную бритву и пену для бритья. Неуклюже действуя забинтованными руками, он первым делом отстриг себе ножницами бороду, потом тщательно побрился, потом избавился от лишних клочьев волос. После этих процедур ему стало легче дышать. Желания наряжаться в рубашку лесоруба и в бархатные штаны лесника больше не было. В майке и трусах он наведался в гардеробную при главной спальне дома. Сокджин оказался приверженцем капсульного гардероба – неизменного набора одежды, – чем походил на Стива Джобса и на Марка Цукерберга. В гардеробе Джина осталась дюжина пиджаков Smalto в цветовой гамме от черных до светло-серых и белые хлопчатобумажные рубашки с английскими воротничками и перламутровыми пуговицами. Телосложением Юнги мало чем отличался от художника, разве что был подороднее. Она надел рубашку и костюм и сразу почувствовал себя так, словно во всем этом родился и словно уже сбросил несколько лишних килограммов. В одном из ящиков, рядом со смотанными кожаными ремнями, лежали флаконы с туалетной водой – пять немного пожелтевших упаковок Pour un Homme фирмы Caron, некоторые еще в целлофане. Он вспомнил рассказ Киквана, хорошо иллюстрировавший фанатичность Кима. Эти духи были первым подарком Тэмина будущему мужу на заре их отношений. С тех пор Джин не прекращал ими пользоваться, но, убежденный, что производитель не может не менять со временем состав продукта, искал на интернет-аукционе и систематически приобретал флаконы, изготовленные в 1992 году. Юнги откупорил одну упаковку, принюхался и побрызгался. Ему понравился аромат без возраста – смесь лаванды и ванили. Выходя из гардеробной, он посмотрел на свое отражение в высоком зеркале и остался доволен: совсем другой человек! Второй Джин, только покруглее и поспокойнее. Для усугубления эффекта он спрятал в ящик с туалетной водой свои очки. Разумеется, ему пришел на ум его любимый фильм «Головокружение» и Джеймс Стюарт в роли Скотти. Герой пытался переделать свою невесту, чтобы она стала похожей на его утраченную любовь. Пытаться занять место умершего бывает очень опасно, предупреждал Хичкок развязкой своего фильма. Но в тот момент Юнги было не до этой драмы. Одернув полы пиджака и пожав плечами, он вышел из комнаты. С первого дня Юнги удивляло одно обстоятельство: почему Джексон Ван, наследник и душеприказчик Джина, решил сдавать дом, оставив на месте столько личных вещей художника? В бывшей спальне Джин и Тэмина он опять об этом задумался. Впечатление было двойственное. Приятно попасть в семейное гнездышко, далеко не так приятно оказаться не по своей воле непрошеным гостем, обуреваемым нездоровым любопытством. Юнги решил отбросить угрызения совести и воспользоваться – с благими целями, оправдывался он, – своим статусом нарушителя семейного уединения. Он от души порылся в комнате, открывая все шкафа, ящики, простукивая стены, даже проверяя паркетины, пускай неуклюже из-за пораненных рук. Улов был довольно скудный: всего-то ящик на колесиках под палисандровым бюро, битком набитый бумагами и конвертами. Тщательно во всем этом покопавшись, он нашел распечатки статей с сайтов крупных газет, в большей или меньшей степени относившихся ко времени гибели Джулиана. Это были те же материалы «Нью-Йорк таймс», «Нью-Йорк Дейли Ньюс», «Нью-Йорк Пост» и «Виллидж Войс», которые Юнги читал накануне на компьютере Чимина. Ничего нового, кроме подтверждения того, что перед смертью Сокджин опять занялся выяснением обстоятельств гибели сына. Удивительно было то, что в ящике лежали также письма, продолжавшие приходить художнику после его смерти: традиционные счета за электричество и мобильную связь, горы рекламы и послания налоговой службы, преследующие человека ad vitam aeternam (во веки веков)… Рядом с родительской комнатой находилась комната Джулиана. На ее пороге Юнги немного постоял, собираясь с духом. ПОМОГИ МНЕ. Попытавшись подавить лишние эмоции, он вошел в детскую – веселую квадратную комнату на первом этаже, светлую, с узорчатым паркетом и обстановкой в пастельных тонах. Теперь она напоминала безмолвием храм, в окна лились солнечные лучи, озаряя детскую кроватку под бежевым покрывалом, высвечивая пыль над блестящей поверхностью книжного шкафа, набитого книжками с картинками и малюсенькими автомобильчиками. Все вместе просилось на картину Норманна Рокуэлла. Юнги ничего не надеялся здесь найти. Он долго стоял неподвижно, как паломник, достигший цели своего путешествия. Ничто в этой детской не наводило тоску. Наоборот, казалось, она ждала возвращения своего обитателя. Скоро он вернется домой из школы, откроет шкафы, вытащит конструктор «лего», волшебную доску, фигурки динозавров… Юнги представлял себе все это – и вдруг увидел на подушке забрызганную кровью плюшевую собачку. Он окаменел. Неужели это та самая игрушка, вместе с которой был похищен Джулиан? Если да, то каким образом эта улика попала сюда? Он взял собачку забинтованными руками. Мордочка у нее была веселая и добродушная, ее даже не портила полоска засохшей крови. Юнги поднес игрушку к глазам и убедился, что никакая это не кровь, а скорее всего шоколад. Родители альфы прибегли к классической хитрости: завели сыну сменную игрушку. От собачки совершенно не пахло страхом, только сладким теплым детством. Этот запах Сокджин, наверное, и хранил, как драгоценную реликвию, вместе с ароматом пирожных только что из духовки, с памятью о детской книжке, со ржаным колоском, с коричневым каштаном, листком платана, принесенным теплым ветром… Эти мысли, пронесшиеся в голове Юнги, оставили его с твердой уверенностью: перед ним открывалась дорога, и он пройдет по ней до конца, невзирая на последствия. «Девять месяцев зимы, три месяца ада». Старая кастильская поговорка почти никогда не подтверждалась: дождь в Мадриде шел не больше десяти дней в году. Но Чимину не повезло: 22 декабря 2016 года оказалось как раз таким дождливым днем, и он, оказавшись в испанской столице, с сожалением вспомнил сеульскую погоду. После тяжелого перелета – самолет уже был готов взлететь, но потерял свое «окно вылета» из-за больного пассажира, которого пришлось выгружать в связи с приступом, – Чимин приземлился в аэропорту Барахас с двухчасовым опозданием и погрузился в веселье, непременно сопровождающее такого рода путешествия. Это были те самые осложнения, что выводили из себя Юнги: переполненный аэропорт, измученные пассажиры, унизительное чувство, что тебя низводят до статуса скотины. Опоздавшему самолету не полагалось «рукава», и пассажиры набились в автобус. Потом Чимину досталось такси-развалюха, провонявший табаком и потом, душный драндулет, в котором он протомился битый час из-за пробок, вызванных неделей предрождественского шопинга, под надоедливые звуки испанской эстрады, лившиеся из радиоприемника, настроенного на местный поп-канал. К пятидесяти здешним исполнителям хитов относились Mecano, Los Elegantes, Alaska, Dinarama… «Юнги меня заразил!» – мысленно ахнул он, оказавшись на улице Фуэнкарраль, в эпицентре Чуэки, оплота мадридского гей-сообщества. Опасность была нешуточной: лишь бы не пасть жертвой пессимистического взгляда на мир. Если смотреть на жизнь через черную призму Мин Юнги, то результатом может стать пуля в висок. Нет, только оптимизм, и побольше! Таксиста он успел возненавидеть, тем не менее не поскупилась на чаевые. В отеле никто не помог ему поднести багаж, но он сказал себе, что это лишнее. Номер, заказанный в спешке, навевал тоску видом из окна на стройку и на ржавый башенный кран, но он и в этом отыскал своеобразное очарование. Кроме того, после операции ему нужен будет отдых, и он попробует найти себе местечко поживописнее. Не унывать. Не падать духом. Забыть про хаос, каким была его прежняя жизнь, про Ким Сокджина, про несчастье с его сыном, про свои старания опередить Юнги. Сосредоточиться на созидании будущего, которое он себе выбрал. В четыре дня Юнги пообедал в кухне, стоя, баночкой сардин и бескорковым хлебом. Хорошо, что хоть не всухомятку – съеденное он смыл, давясь, лимонной перье. Позже он по уже установившейся привычке поставил на проигрыватель старую джазовую пластинку из коллекции Ким Сокджин и, переместив в гостиную ящик на колесиках с корреспонденцией художника, приступил к разбору этого необычного архива. Просидев по-турецки на полу целый час, Юнги вытянул из ящика так и оставшийся в целлофане номер журнала «Искусство в Америке» и разорвал обертку. Судя по визитной карточке, этот номер за январь 2015 года прислал Джину сам главный редактор, снабдив его словами благодарности и соболезнования. Дюжина страниц журнала была посвящена вечернему приему в честь открытия выставки «Ким Сокджин. Жизнь в живописи», прошедшего в Музее современного искусства 13 декабря 2014 года, за несколько дней до похищения Джулиана. Листая журнал, Юнги понял, что вернисаж был скорее светским раутом, чем событием в мире искусства, спонсируемой люксовой маркой тусовкой, привлекшей толпу носителей громких имен. На фотографиях он узнал бывшего мэра Нью-Йорка Майкла Блумберга и действующего губернатора штата Эндрю Куомо. В кадр попали также торговцы живописью Чарльз Саатчи и Ларри Гагосьян. Рискованно декольтированный Ким Сокджин, еще в самом цвету, увлеченно беседовала с Сарой Джессикой Паркер и с Джулианом Шнабелем. Судя по подписям под фотографиями, там же толклись многочисленные модели и молодые светские тусовщики, чьи имена не говорили Юнги ровным счетом ничего. У Ким Сокджина на всех фотографиях репортажа был отсутствующий, а то и смущенный вид. Юнги догадывался, что этот парад тщеславия и пышности был ему не по душе. Аскетизм и чистота его последних картин шли вразрез с приемами такого рода, где целью участников было показать себя. На его лице была маска тоски, как будто он предчувствовал, что за этим зенитом его карьеры очень скоро последует крах. Как будто различал за Капитолием тень Тарпейской скалы. Как будто сладкий декаданс, которым тянуло от этого вернисажа, уже был отмечен скорой гибелью Джулиана. Честно говоря, один раз фотограф все-таки поймал улыбку Джина. На этой фотографии фигурировал также некто в форме нью-йоркской полиции: темно-синий мундир, фуражка с острым козырьком. Адриано Сотомайор, друг детства Сокджина, с которым тот не виделся целых 22 года. Приглядевшись, Юнги узнал в бравом служаке молодого альфу-латино с юношеских фотографий из монографии. Он снова вооружился тяжелым фолиантом. Сомнений быть не могло: Сотомайор был когда-то третьим участником граффити-группы «Пиротехники», подписывавшимся Nightshift. За годы он пополнел лицом, былая дерзость взгляда сменилась добродушием, но рубленые черты по-прежнему сообщали ему сходство с актером Бенисио дель Торо. Юнги в задумчивости закрыл журнал. Он встал сварить себе еще кофе и вдруг почувствовал острую потребность в алкоголе, от которой был избавлен вот уже сутки. Опыт подсказывал, что надо поторопиться, только так можно было обмануть притаившихся демонов. Он поспешно вылил в раковину все три оставшиеся бутылки отличного вина и все сохранившееся в доме виски. Уже подступили судороги, но он геройски терпел. На лбу выступила испарина, однако опасный момент миновал, он сумел потушить пожар, не позволив ему разгореться. В качестве награды Юнги вытянул из пакетика со светлым табаком, забытого Чимином на кухонном столе, уже свернутую сигаретку. Клин клином, пресловутый «коэффициент враждебности вещей» Сартра, настолько исполненный соблазна, что требуются «годы терпении для достижения самого ничтожного эффекта». Каждый одерживает победы себе под стать. Зажав в зубах сигарету, Юнги перевернул пластинку. На обороте был записан неподражаемый старый Джо Муни. Теперь можно было продолжить работу: прочесть кое-какие статейки в новом смартфоне, а потом заняться остальной невскрытой почтой. Среди счетов его внимание привлекли данные о телефонных звонках. Джин звонил мало, поэтому эти счета оказались золотой жилой: они позволяли понять, чем занимался художник в последние дни перед смертью. Некоторые номера были корейскими, некоторые американскими. Юнги принялся обзванивать его абонентов в хронологическом порядке. Отделение кардиологии больницы Биша, кабинет доктора Фитуси, кардиолог 7-го округа, аптека на бульваре Распай… Среди заокеанских номеров внимание Юнги привлек один: по нему Джин звонил два раза, оба безуспешно. На следующий день он набрал его опять, на сей раз не зря. Позвонив по этому номеру, он услышал автоответчик некоего Клиффа Истмена – хриплый, но веселый голос, свидетельствовавший о пристрастии к курению или к виски (скорее, к тому и другому: порокам свойственна парность). На всякий случай он оставил сообщение с просьбой перезвонить, а потом продолжил разбирать архив Джи на и изучать его библиотеку: открывал книгу за книгой, вырезал из монографии некоторые статьи и фотографии, чтобы вклеить их в большой пружинный блокнот – тот самый, в котором собирался писать новую пьесу. Между альбомом Себастьяна Салгаду и комиксом «Маус» обнаружилась старая карта Нью-Йорка, по которой удобно было прикидывать расстояния. Юнги ставил на ней разноцветные крестики в точках, связанных с расследованием: вот здесь Джулиана похитили, здесь его и мать держали в клетке, с этого моста Кан Дани предположительно сбросила ребенка в реку, на этой станции он покончил с собой… Юнги так увлекся, что перестал следить за временем. Когда он опомнился, уже стемнело. Голос Джо Муни давно смолк. Юнги посмотрел на часы и вспомнил, что у него назначена встреча.