***
Ближе к Мистик пробки наконец рассосались. Пикап еще проехал на восток, вдоль океана, а потом свернул на Род-Айленд и устремился к Провиденсу. Радио не позволяло забыть, что до Рождества остаются считаные часы. Все певцы, от Дина Мартина до Ната Кинга Коула, казалось, дали друг другу слово весь вечер развлекать тех, кто в пути. Лишь только смолкало «Белое Рождество» в исполнении Луи Армстронга, как Синатра заводил «Джингл беллз». Мысли Юнги мало отличались от мыслей Чимина. Он вспоминал мифы древних греков, кару, назначенную Зевсом Прометею за похищение у богов священного огня: у него, прикованного к скале, ежедневно клевал печень огромный орел. Печень за ночь становилась прежней, и назавтра муки возобновлялись. Нескончаемое страдание! Искупление, близкое к тому, на которое обрекал своего отца Адриано. Многократное повторение убийства его любимого сына. Юнги пытался представить себе ненависть, обуревавшую Сотомайора, которого постигло столь чудовищное безумие, и безутешность тех несчастных, кто случайно попадался ему под руку. В декабре 2014 года жизни было угодно скрестить его смертельный дрейф с двумя другими судьбами. «Пиротехники» случайно встретились вновь. Но полные жизни краски 1990-х годов уступили место цветам крови и мрака. Кан Дани, с которой Адриано изредка поддерживал связь, терзали собственные демоны омеги. Как ни парадоксально, как ни удручающе это звучало, он был младшим братом Адриано по мукам. Одни муки порождали другие. Его испепеляла та же ненависть, заставлявшая причинять страшные страдания самым любимым людям. Но между этими двумя загубленными душами была непреодолимая пропасть: Дани не переступал в своем безумии черту. Он причинил телесные и психические муки Ким Тэмину, но не отнял жизнь у Джулиана. Решив вернуть ребенка родителям, омега связался с Адриано, считая его честным копом, и попросил его о посредничестве. Назначил встречу на Ньютон-Крик, передал ему ребенка – и бросился под поезд. Вот при каких невероятных обстоятельствах в багажнике машины Лесного царя оказался сын Джина. Чудовищу повезло: можно было не похищать очередного ребенка. Он увез его в тайное место, где совершил отработанный ритуал: передал его заботам Бьянки. Шли недели. Верный своей тактике, Сотомайор собирался лишить Джулиана жизни в конце февраля – начале марта. Но 14 февраля 2015 года Лесной царь глупо погиб от руки мелкого наркоторговца. Юнги заморгал. Возвращение к действительности. Они с Чимином восстанавливали происшедшее, заполняя пустоты собственными предположениями. Возможно, они ошибались, но даже если нет, два вопроса оставались без ответа. Где Лесной царь прятал мать и своих жертв? А главное, оставался ли хотя бы малейший шанс, что Джулиан и Бьянка еще живы спустя без малого два года после гибели своего тюремщика? Ответить на второй вопрос было проще: по всей вероятности, нет. Что до места заключения, то сыщики считали, что определили, где оно находится. В Нью-Йорке, несколько часов назад, Юнги, послушавшись Чимина, который верил своей интуиции, позвонил Андре, мужу Изабеллы. Тот подтвердил, что получение наследства Адриано было длительной процедурой из-за юридических осложнений в связи с исчезновением Бьянки. Дело сдвинулось с мертвой точки только после того, как судья подписал постановление, объявлявшее дядю Изабеллы скончавшимся. – Какая еще недвижимость после него осталась? Земля? Загородный домик? Какая-нибудь хижина? – Старый дом семьи Сотомайоров в Тиббертоне. – Когда вы там были последний раз? – Вообще никогда не были! Изабелла терпеть не может эту дыру, а сама лачуга внушает ему ужас. Я видел фотографии: это скорее Амитивилль, чем Виноградник Марты. – Кто живет там сейчас? – Никто. Мы уже год пытаемся сбыть дом с рук, но покупателей негусто, да и агент – мямля. Юнги записал адрес. Чимин, выслушав его, заметил: нелогично, что старик Эрнесто не попытался сбыть с рук эту развалину, когда у него нашли рак и он переехал в Нью-Йорк к сыну. Предположение, что Адриано устроил тайник именно в этом доме, становилось все серьезнее. Конечно, работать в Нью-Йорке и одновременно снабжать пленницу всем необходимым было нелегко, но возможно. У Юнги отчаянно забилось сердце, в висках застучала кровь. – Рано закусываете удила, Мин, – плеснул на него холодной водой Чимин, трогаясь с места. – Нас ждет невеселая находка – два трупа.***
После четырех с лишним часов пути они повернули на бостонское окружное шоссе и после Берлигтона остановились заправиться. Юнги выскочил, чтобы схватить заправочный пистолет, но вспомнил, что у него забинтованы руки. – Лучше сходите за кофе! – велел Чимин, отбирая у него пистолет. Он капитулировал и поплелся в холодный павильон. Горсть монет в щель автомата. Два лунго без сахара. Было уже около восьми вечера, некоторые семьи собирались отмечать сочельник. Из колонок неслись традиционные рождественские мелодии. Юнги узнал «Старые игрушечные санки», классику Роджера Миллера. Отец любил играть ему на гитаре французскую версию этой песенки, «Petit garcon». Он на всю жизнь запомнил свои первые рождественские праздники. Веселее всего ему было в 37-метровой двухкомнатной отцовской квартирке на площади Поль Лафарг в Эври. Он помнил, как вечером 24 декабря клал под елку печенье, ставил чашку с горячим чаем – ждал Деда Мороза. Вспомнил рождественские игрушки, которыми играл с отцом: детскую железную дорогу, волшебное деревце, бегемотиков… Обычно он отгонял такие воспоминания – боялся впасть в слезливое настроение. Но в этот раз он с удовольствием думал обо всем этом и благодарил жизнь за то, что она дарила ему такие моменты. Они все меняли. – Ну и холодина! – пожаловался Чимин, садясь на соседний шаткий табурет у барной стойки из литого пластика. Омега опрокинул одним глотком кофе, но он оказался обжигающим, и он выплюнул его обратно в чашку. – Вы обалдели, Мин?! Убить меня задумали? Простой кофе вам и то не удается? Пак Чимин во всей своей красе! Юнги невозмутимо поднялся и отправился за новым кофе для него. Только не вступать с ним в перепалку – это повредило бы успеху их общего дела. Чимин тем временем заглянул в свой телефон. Его внимание привлекло сообщение Доминика Ву: «Подарочек к Рождеству, если ты встречаешь его один». Эту короткую строчку сопровождало тяжелое приложение. Омега щелкнул по нему, чтобы открыть. Ву раскопал и переслал ему данные по движению средств на счетах Адриано. Настоящая золотая жила! – Откуда вдруг такой счастливый вид? – осведомился Юнги, протягивая омеге чашечку с кофе. – Сами полюбуйтесь! – предложил он, пересылая на его телефон файл pdf. – Расходы Сотомайора! Сначала изучим, потом поговорим. Ищите повторы. Чимин поставил кофе рядом со своим смартфоном и на полчаса погрузился в таблицу. Он сидел, не поднимая головы, перелистывал на экране страницы и делал пометки на бумажке. Юнги занимался тем же самым. Их можно было принять за двух маньяков, прилипших к игральным автоматам в Лас-Вегасе. Перед ними предстали последние три года жизни Сотомайора. Казалось, они прошли под неусыпным оком камеры. Здесь были все его привычки: ресторанчик, где он любил есть на обед суши, стоянки, где он парковал автомобиль, платные автострады, по которым проезжал, врачи, к которым обращался, даже мелкие излишества, которые себе позволял: пара обуви «Эдвард Грин» за 1400 долларов, кашемировый шарф «Берберри» за 600… Наконец Юнги разочарованно поднял голову. – Не нахожу ничего, что связывало бы Адриано с Тиббертоном: ни постоянного маршрута, на счетов за воду или электричество, ни чеков из магазина поблизости… – Ну и что? Адриано был полицейским, ему ничего не стоило замаскироваться: прибегнуть к двойной бухгалтерии, расплачиваться наличными. Но некоторые повторяющиеся расходы настораживают. Оба обратили внимание на четыре излюбленных магазина Сотомайора. Особенно выделялись Home Depot и Lowe’s Home Improvement – крупные сетевые магазины, торгующие инструментами, хозтоварами и тому подобным. Чеки были внушительными, позволяли предположить какие-то крупные работы, причем именно по звукоизоляции и вентиляции. Если хочешь кого-то надолго спрятать, именно этим и придется заняться. Третий магазин был не таким известным, его специализацию пришлось искать в Интернете. Lyo&Foods – интернет-магазин сублимированных продуктов питания и военных рационов. Наборы включали банки сардин, энергетические батончики, сушеную говядину и сублимированные блюда длительного хранения. К услугам магазина прибегали путешественники, моряки и все – а таких становилось все больше, – кто опасался грядущего конца света и накапливал съестное. Кроме того, Сотомайор оказался регулярным клиентом сайта walgreens.com, одной из главных американских аптечных сетей. Конечно, на этом сайте можно было найти все, что душе угодно, но важное место в его ассортименте занимали товары для грудных младенцев и для маленьких детей. Чимин допил остывший кофе и повернулся к Юнги. Они определенно думали об одном и том же. Обоих обуревала надежда. Оба представляли себе эту картину: Бьянка Сотомайор, измученный старик, проведший долгие годы в подвале, куда не проникали звуки извне. Узница собственного сын, о гибели которого он, без сомнения, подозревал. Омега, более двух лет заботившийся о чужом ребенке, лишавший себя всего, экономившая еду, воду, свет. Надеявшийся, что рано или поздно их кто-нибудь найдет… – Поторопитесь, Мин!***
Последние километры показались томительно длинными. Дорога до Тиббертона была непростой. Перед Салемом пришлось ненадолго выехать на национальную автостраду № 1, потом объезжать лес, носивший в навигаторе какое-то противоестественное название, а под конец ехать в направлении океана. Юнги украдкой поглядывал на Чимина. Тот полностью изменился: глаза блестели, ресницы трепетали, всем своим видом он выражал непреклонную решимость – совсем как на фотографии в «Нью-Йорк Таймс Магазин», которую он запомнил. Омега весь рвался вперед. После пяти часов пути они въехали в Тиббертон. Видно было, что графство сэкономило на освещении улиц и на рождественском убранстве: на улицах было не видно ни зги, общественные здания тонули в темноте, как и порт. Городок производил еще более безрадостное впечатление, чем на фотографиях в Интернете. Здесь жило несколько тысяч человек. Раньше это был центр морского рыболовства, но постепенно городок захирел, уступив пальму первенства своему знаменитому соседу Глочестеру, завоевавшему славу Мекки красного тунца. С тех пор Тиббертон никак не мог нащупать свое истинное место: рыбная ловля умерла, а туризм не развился. Следуя указаниям навигатора, они свернули с побережья и покатили по узкой асфальтовой ленте, вившейся среди кустарника. Через километр фары высветили плакатик «For Sale». Ниже значилось название агентства недвижимости и его телефон. Чимин и Юнги выскочили из машины, оставив гореть фары. Оружия у них не было. Они достали из багажника фонари и инвентарь грабителя-медвежатника, приобретенный Мином на Манхэттене. Было по-прежнему холодно. Ветер с Атлантического океана хлестал в лицо. Но в Тиббертоне была своя неприятная специфика: здесь даже морской воздух имел запах нечистот. Они подошли к дому. Семейное гнездо Сотомайоров представляло собой традиционную колониальную постройку в один этаж с центральным дымоходом. Когда-то про нее, может, и можно было сказать «миленький домик», но те времена давно прошли. Теперь все вокруг заросло колючими кустами и высоким сорняком, колонны у крыльца держались на честном слове. Чтобы подойти к ступенькам, полезно было бы пустить в ход мачете. В непроглядной ночи казалось, что фасад, обшитый сосновыми досками, вымазан гудроном. Ломик не понадобился: входная дверь была отперта. Замок, судя по сгнившей древесине двери, взломали давно. Светя перед собой фонарями, Чимин и Юнги вошли в дом. Он был наполовину выпотрошен: признаков неоднократных визитов местных бродяг было хоть отбавляй. Особенно сильно досталось кухне: рабочий стол исчез, дверцы шкафов были сорваны. В гостиной остались только диван с торчащими наружу пружинами и столик с треснувшей крышкой. Пол был усеян пустыми бутылками, презервативами и шприцами. В центре выложенного из камней круга осталась зола – здесь, прямо в гостиной, разводили костер. Бездомные наведывались сюда, чтобы совокупляться, напиваться и вкалывать при свете факелов наркотики. Но признаки, что где-то здесь держали взаперти людей, отсутствовали. В других комнатах первого этажа не было ничего, кроме пыли, плесени и вздыбленного пола, впитывавшего влагу, как губка. Сзади имелась веранда, выходившая на терраску, где осталось два полусгнивших кресла «адирондак». При виде не то гаража, не то эллинга с сильно скошенной назад крышей во дворе Чимин выругался и бросился туда. Юнги побежал за ним. Но и в этом сооружении оказалось пусто. Они вернулись в дом. Плохо заметная дверь под лестницей вела не в подвал, а в просторный полуподвал, где стоял затянутый паутиной стол для пинг-понга. В глубине помещения была еще одна дверь, которая поддалась уже второму удару плечом. За ней обнаружился всего лишь тесный чулан для мусорных баков. Сюда, судя по всему, никто не совался много лет. Для очистки совести они поднялись на второй этаж, где когда-то были спальни и ванные. Теперь здесь зияла пустота. Исключение составляла только одна комната – детская, в которой жил Адриано до восьми лет. Юнги пошарил лучом фонарика по комнате, хранившей призраки воспоминаний. Матрас, опрокинутые этажерки, гниющие на полу постеры – те же, какие вешал у себя на стенку он, те же, что будоражили его детское воображение: фильмы «Челюсти», «Рокки», «Звездные войны»… Разница между двумя пантеонами была невелика: здесь вместо футболиста Мишеля Платини из «Нанси» героем был аргентинский боксер Карлос Монсон. Юнги посветил фонариком на внутреннюю сторону двери и разглядел старые карандашные метки – обычный детский ростомер. Он вздрогнул. Кое-что не поддавалось логике. Зачем было Эрнесту заботиться о поддержании комнаты сына в прежнем состоянии? Юнги опустился на корточки. На фотографиях в рамках, валявшихся на полу, нарос многолетний слой пыли. Он протер стекла и увидел блеклые цвета 1980-х годов, которые теперь получилось бы возродить при помощи фильтров в Инстаграме. Типичные картинки из жизни американской семьи: гордая физиономия Эрнесто, роскошная фигура Бьянки – этой Моники Беллуччи Тиббертона. Мордашка Адриано, пытающегося задуть пять свечей на своем праздничном торте. Улыбка по просьбе фотографа, но взгляд уже нездешний – как раз то, о чем говорил его учитель. Юнги протер стекло на еще одной фотографии – и от изумления чуть ее не выронил. На ней красовались Эрнесто и его взрослый сын. Снимок был сделан, видимо, на церемонии вступления Адриано в ряды нью-йоркской полиции. Отец гордо обнимал сына, отцовская ладонь лежала у него на плече. Выходило, что Адриано встречался с отцом в восемнадцать или в двадцать лет, задолго до того, как тот заболел. Непонятно! Вернее, логика присутствовала, но извращенная. Потеряв способность наносить сыну побои, Эрнесто перестал представлять для него опасность, и сын проявил готовность терпеть его рядом с собой. Юнги и Чимин не переставали удивляться тому, что в главный объект ненависти Адриано превратился его второй отец. Несправедливо, больно, бессмысленно! Но после достижения неких высот кошмара и варварства здравый смысл и рациональность уже не помогают в расшифровке загадки человеческих поступков.***
Бьянка Меня зовут Бьянка Сотомайор. Мне семьдесят лет, и последние пять лет я проживаю в аду. Поверьте моему опыту: главное в аду – не сами страдания, которые вас заставляют переносить. Страдание – банальность, без него нельзя существовать. С момента рождения человеческое существо только и делает, что страдает: по любой причине и беспричинно. Главное в аду – сила ваших мук и, главное, неспособность положить им конец. Ведь вы лишены даже власти покончить с собственной жизнью. Не собираюсь долго вас задерживать, не буду ни в чем вас убеждать. Во-первых, мне безразлично ваше мнение. Во-вторых, вы бессильны – и против меня, и для моей пользы. Вас больше устроят половинчатые и пристрастные воспоминания тех, кто будет клясться, положив руку на сердце, что Адриано был милым спокойным мальчуганом, а мы, его родители, – чудовищами. Для меня единственная истина такова: я искренне старался любить сына, но он этого не видел, даже в первые годы. Личность ребенка формируется очень рано. Адриано пугал меня уже в четыре-пять лет. Дело не в том, что он был буйным, неуправляемым, легковозбудимым, хотя все это присутствовало. Замкнутость, неуловимость – вот что меня в нем удручало. Никто не имел над ним власти: ни я, пытавшаяся подействовать на него любовью, ни отец, прибегавший к силе. Адриано не просто не желал вашей привязанности, он стремился вас подчинить, ничего не давая взамен. Он хотел вас закабалить, и заставить его бросить эту затею не могло ничто: ни мои увещевания, ни отцовский ремень: отца-альфу он стремился укротить, меня – покарать за то, что я произвел на свет такого неудачного отпрыска. Даже когда ему бывало плохо, я холодел от его взгляда, видя в нем жестокость и дьявольскую ярость. Вы, конечно, решите, что все это происходило только у меня в голове. Может быть, но для меня это было невыносимо. Поэтому я при первой же возможности сбежал. Я начал жизнь с чистого листа. По-настоящему. У человека одна жизнь, и я не собирался губить свою, проводя его с постоянно согнутой спиной. Какой смысл в существовании, низведенном до выполнения мерзких для тебя обязанностей? Зачем прозябать в жалком городишке, провонявшем рыбой, кому нужно супружество, состоящее из постоянных взбучек, что толку пресмыкаться перед распущенным драчуном, заботиться о его удобствах, быть рабыней испорченного сынка? Я не продолжил прежнюю жизнь в другом месте, а всерьез начал жить заново: другой муж, другой ребенок – я ни слова не сказал ему о его брате, – другая страна, другие друзья, другая профессиональная среда. От своей прошлой жизни я ничего не оставил: все сжег, от всего отрекся без малейшего сожаления. Я мог бы наплести вам многое из того, что пишут в книгах, о отцовском инстинкте и о своих угрызениях совести. О том, как у меня сжималось сердце в каждый день рождения Адриано. Только это было бы неправдой. Я никогда не пытался узнать, кем он стал. Никогда не набирал его имя в Гугле – наоборот, методично разрушал все мосты, по которым ко мне могли бы попасть вести о нем. Я ушел из его жизни, он – из моей. Так было до той январской субботы, когда кто-то позвонил в мою дверь. Завершался чудесный зимний денек, гасли последние лучи солнца. За москитной сеткой, спиной к солнцу, стоял полицейский в синей форме. – Здравствуй, папа, – проговорил он, лишь только я отпер дверь. Я не видел его больше тридцати лет, но он остался прежним. В глазах горел прежний опасный огонь. Но то, что раньше было просто языком пламени, теперь превратилось в страшный пожар. Тогда я подумал, что он явился, чтобы со мной расправиться. Мне в голову не могло прийти, что мне уготовано нечто несравненно худшее.