***
– Здорово тебе наподдал этот красавец! Юнги сидел, запрокинув голову, на скамейке под памятником всем проглоченным океаном за триста лет рыбакам – большим бронзовым баркасом. – Изрядно он подпортил тебе портрет, – не унимался беззубый весельчак, протягивая Мину комок бумажных платков, чтобы тот вытер сочащуюся из носа кровь. Юнги осторожно, чтобы не усилить кровотечение, кивнул в знак благодарности. На помощь ему пришел пьяненький морячок из бара, которого он заметил раньше, – бородач с дергающимся лицом в капитанской фуражке, сосавший палочку солодкового корня, как младенец соску. – Морду он тебе разбил классно, будь уверен, – радовался пьяница, собирая с променада вещи Юнги. Потом он плюхнулся рядом с ним на скамейку. – Ладно, мне и так несладко… – Нам здесь подавай хорошие представления! Виданное ли дело: омега задает жару альфе! Обычно бывает наоборот. – Да заткнитесь вы, мне и без вас тошно! – Большой Сэм, – представился морячок, не обращая внимания на дурное настроение побитого приезжего. Мин выудил из кармана телефон. – Ладно, Большой Сэм или как вас там, лучше подскажите, как вызвать такси. Доброхоту опять стало смешно. – Какое еще такси в такой поздний час, ковбой! Кстати, прежде чем свалить, не забудь расплатиться. – Не забуду, – буркнул Мин, поднимая воротник. – Я с тобой, – сказал пьяница. – Если захочешь угостить Большого Сэма выпивкой – не бойся, отказа не будет.***
Чимин плакал. За ним наблюдал мелкий альфа. Омега пролил столько слез, что почти ничего не видел перед собой. Минут через десять после того, как он умчался от Юнги, пикап занесло, и он еле-еле избежал лобового столкновения с машиной на встречной полосе. В глаза омеге ударил, как включенный прямо под носом прожектор, свет фар, он отчаянно вывернул руль и услышал злой удаляющий гудок клаксона. Дело ограничилось ударом друг о друга двух зеркал. Пикап вильнул на обочину и встал, едва не завалившись в канаву. Проклятье! Другая машина пропала в темноте. Чимин изо всех сил врезал кулаком по рулю и расплакался. Снова дала о себе знать боль в животе. Весь день омега старался не обращать на нее внимания, и вот теперь боль брала реванш. Тело били судороги. Держась руками за живот, он скорчился в кресле и так провел несколько минут, ни о чем не думая, слепо глядя в непроглядную чернильную ночь. Мелкий альфане сводил с него глаз, он с него. Он смотрел на омегу с фотографии Адриано Сотомайора, найденной в доме Мином. Альфу запечатлели в его пятый день рождения, незадолго до бегства его отца. Был летний вечер. На первом плане горели свечки, на заднем улыбался в объектив виновник торжества. На нем был желтый маскарадный дебардёр, полосатые шорты, легкие сандалии. Чимин вытер рукавом слезы и включил в салоне свет. Фотография не давала ему покоя. Трудно было, глядя на нее, сознавать, что чудовище уже овладело этой юной душой и маленьким тельцем. Омега помнил утверждения некоторых психиатров, что натура человека закладывается уже к трем годам. Эта теория всегда вызывала у него внутренний протест. А что, если психиатры правы? Вдруг в этом взгляде уже заложено все, все возможности и все границы? Ему было проще отмахнуться от этой теории. Пятилетний человек не может быть одержим бесами. Омега собирался выследить монстра, но монстр давно мертв, охотиться было не на кого. Призрак несчастного ребенка – вот все, что от него осталось. Ребенок. Маленький мальчик. Похож на сына Ким Намджуна, игравшего с самолетиком в торговом центре. На ребенка, которого омега мечтал выносить и произвести на свет. На Ким Джулиана. Ребенок! Он вздохнул. Когда-то омега занимался на курсах, штудировал книги, учась «влезать в голову к преступнику». На эту тему болтали много лишнего, многое придумывали, тем не менее проникновение в логику преступника было одним из любимейших занятий любого сыщика. Но тут задача состояла в том, чтобы залезть в голову пятилетнего ребенка… Глядя на фотографию, он сделал такую попытку, не очень надеясь на успех. Тебя зовут Адриано Сотомайор. Тебе пять лет, и… и я не знаю, что творится у тебя в голове. А ведь обычно моя работа в том и заключается, чтобы это представить. Я не знаю, что ты чувствуешь в повседневной жизни. Не знаю, каким смыслом ты все это наделяешь. Не знаю, как тебе удается держать удар. Не знаю твоих надежд. Не знаю, о чем ты думаешь вечером перед сном. Не знаю, что ты делал в тот день. Не знаю я и того, о чем думает твой папаша. История его жизни мне неведома. Я не знаю, почему он принялся тебя избивать. Не знаю, как до этого дошло: отец, сын, сеансы наказания. Избиения ремнем, прижигание горящей сигаретой, окунание головой в унитаз. Не знаю, видит ли он кого-то другого, когда бьет тебя. Может, он наказывает самого себя? Своего отца? Банковского клерка, отказавшегося продлить срок возврата кредита? Общество? Мужа? Я не знаю, как им овладел дьявол, заставляющий его вымещать злобу на тебе. Чимин поднес фотографию к глазам. Маленький альфа смотрел на него, омега на него. Глаза в глаза. В пять-шесть лет ребенок еще не может стать бесом, но уже может все потерять: доверие, уважение, мечты. – Куда ты уходишь, малыш Адриано? – прошептал омега. – Куда уносишься, когда гаснет твой взор? Куда забредаешь, когда твой взгляд становится потусторонним? Где она, твоя «та сторона»? На глаза Чимина опять навернулись слезы. Омега чувствовал, что вот-вот нащупает истину. Но истина ускользала. Порой истина – история длительностью в полсекунды, особенно когда забираешься ради ее поиска в такую даль. Вдохновение. Тишина, предшествующая щелчку. С самого начала он отказывался верить, что эта история может закончиться новым погружением в прошлое. Потому и не ждал никакого волшебства, никакого лунного луча, который заблестел бы на приборном щитке. Никакого шепота Адриано, раскрывающего тайну, ему на ухо. Но оставался вопрос Юнги: «Что еще можно сделать?» Любое расследование сводилось к ответу на этот вопрос. Каким бы олухом ни был Мин, омега не собирался игнорировать его вопрос. Он включил зажигание и «мигалку» и осторожно, чтобы не съехать в канаву, вернулся на асфальт. Вместо того чтобы возвращаться в Нью-Йорк, омега развернулся и поехал обратно в Тиббертон. Первым делом нужно было закончить с Мин Юнги.***
Сопровождаемый по пятам Большим Сэмом, Юнги поплелся по пирсу обратно в ресторанчик «Старый рыбак». Там ему пришлось терпеть насмешки, но пьянчуги были настроены мирно. Отсмеявшись, они принялись его угощать. Сначала он отбивался, чтобы не опьянеть, но потом уступил. Что толку хранить добродетель, раз расследованию пришел конец? Первую порцию виски он медленно смаковал, потом решил сам угостить всю компанию. После еще двух рюмок на пустой желудок он выложил на стойку две бумажки по пятьдесят долларов и потребовал всю бутылку. Меня зовут Мин Юнги, и я алкоголик. Выпивка делала свое дело. Юнги полегчало. Настал самый лучший момент: после двух-трех рюмок он пришел в состояние блаженной расторможенности, забыл об уродстве мира, но еще не утратил самоконтроль. Кстати, именно в этом состоянии ему лучше всего писалось. Мысли были ПОЧТИ ясными. Но вскоре собутыльники стали ему надоедать: слишком много громкой болтовни, сексизма, гомофобии, глупостей в единицу времени. К тому же он всегда предпочитал напиваться в одиночку. Это был трагический интимный процесс, среднее между мастурбацией и геройской пулей в висок. В обнимку с бутылкой виски он сбежал в соседнее помещение – гадкую курилку с затянутыми красным бархатом стенами, неприличными гравюрами и черно-белыми фотографиями местных рыбаков, демонстрирующих перед баркасами свои рекордные уловы. Все вместе производило противоречивое впечатление: хемингуэевский «Старик и море» кисти Тулуз-Лотрека. Он присел за столик и сложил на стул свои вещи. Налив себе четвертую рюмку, он принялся листать толстую тетрадь, где делал записи о расследовании. Это была хроника его неудачи. Куртка и духи Ким Сокджина не превращали его в художника. Не хватало роста, чтобы перехватить его факел. Чимин был прав: сыщиками не становятся по собственной прихоти. По массе причин он вбил себе в голову, что сумеет найти и спасти Джулиана. Спасение этого ребенка было бы равносильно спасению самого себя. Он цеплялся за этот поиск, потому что увидел в нем удобный способ ценой небольших усилий вернуть свои жизненные потери. Но несколько дней – чересчур короткий срок, так быстро не исправить ошибки целой жизни. Юнги отпил виски и закрыл глаза. Перед мысленным взором предстал Джулиан, гниющий в склизком подвале. Существует ли хотя бы крохотный шанс, что мальчишка еще жив? Никакой уверенности в этом у него не было. Даже если бы они каким-то чудом обнаружили его живым, то в каком состоянии был бы ребенок после двух лет неволи? И что за будущее ему предстояло бы? Его отец погиб при попытке его спасти, второй пустил пулю себе в голову в заброшенном вагоне метро. Неважные исходные позиции… Листая страницы своей тетради, Юнги остановился на фотографии «Пиротехников» из монографии Джексона. В эту фотографию он буквально влюбился. Во-первых, на ней были подлинные признаки эпохи, расхристанного андеграундного Нью-Йорка конца 1980-х годов. Что еще важнее, только на этом снимке все трое выглядели почти счастливыми. Им было по двадцать с небольшим, и они дружно показывали объективу нос, не зная, кому из них уготован крах, кому взлет. Хотя одного взгляда на Кан Дани, выбравшему парадоксальный при его 120 кило и фигуре штангиста пернатый псевдоним, хватало, чтобы понять, что ему взлететь не суждено. На снимке он маскировал свою тушу военным плащом и улыбался парню справа от него, Lorz74, которому еще только предстояло стать гениальным Ким Сокджином. Тем, чьи полотна будут сводить людей с ума. Догадывался ли он уже тогда, что его ждет? Ничуть. На этом снимке он явно думал только об очередных проказах на пару с приятелем по разбрызгиванию краски. С приятелем по прозвищу NightShift – Адриано Сотомайором. Юнги впился глазами в Адриано, меняя свое первое суждение о нем под влиянием всего, что успел о нем узнать. Три дня назад, впервые увидев эту фотографию, он решил, что этот латино с распахнутым воротом – ужасный хвастун, но то, что он тогда принял за позу превосходства, на самом деле было отрешенностью. Адриано по-прежнему, совсем как в детстве, смотрел в никуда. От лица будущего Лесного царя трудно было оторвать взгляд. Юнги силился найти ключик к Адриано, который отпирал бы все замки его души. Мелкую биографическую деталь, проливающую свет на все парадоксы жизни, вскрывающую самую суть личности, – то, к чему стремятся и от чего очень скоро бегут без оглядки. На какое-то мгновение ему показалось, что он вплотную приблизился к разгадке, просто не способен ее разглядеть. Его вдохновлял главный урок прочитанного в детстве «Украденного письма» Эдгара Алана По: лучший способ спрятать что-то – оставить на виду. Он машинально достал ручку и стал делать записи – такая была у него привычка, когда он работал над пьесами. Потом перечитал написанное: две-три даты, имена и псевдонимы «Пиротехников». Пришлось кое-что поправить: под воздействием морской атмосферы заведения, что ли, он вместо NightShift написал NightShip. Он закрыл тетрадь, опрокинул рюмку, собрал вещи. Потащился с тяжелой головой к стойке. Людей в заведении стало меньше, шуму тоже. Он спросил у хозяина совета, где бы остановиться на ночь, и услышал в ответ, что правильнее всего найти ночлег по телефону. Юнги поблагодарил советчика кивком. Большой Сэм, растекшийся по табурету, сразу прилип к нему, как пиявка. – Угостишь рюмочкой, ковбой? Юнги плеснул ему своего виски. Сам он больше не пил, но уже выпитое делало свое дело. В голове было мутно. Он чувствовал, что чуть не набрел на что-то важное, но по глупости упустил. – Вы были знакомы с семьей Сотомайоров? – А то нет! – с готовностью ответил Большой Сэм. – Здесь их все знали. Видел бы ты мужа капитана, запамятовал его имя… – Бьянка? – Он самый. Красавец – пальчики оближешь! Я бы от такого не отказался. – Эрнесто прозвали «капитаном»? – Ага. – Почему? – Потому что он и был капитаном, а ты что подумал? Одним из немногих с разрешением на глубоководную ловлю. – На чем он ходил в море? На траулере? – Не на шхуне же! – Как назывался его корабль? – Вот пристал! Хочешь знать – плати. Нальешь мне еще? Вместо угощения Юнги, забыв про свои раненые руки, сгреб Большого Сэма за воротник и подтащил к себе. – Отвечай, как называлось корыто папаши Сотомайора! Большой Сэм вырвался. – Полегче! Ну и манеры у тебя! Пьянчуга схватил бутылку, приложился к горлышку и сделал несколько глотков. Успокоившись, он вытер тыльной стороной ладони беззубый рот и сполз с табурета. – Топай за мной. Он повел Юнги обратно в курилку, где меньше чем за минуту нашел на стене фотографию Эрнесто Сотомайора, позирующего вместе со своей командой и с трофеем – красным тунцом весом больше центнера. Фото было черно-белое, середины 80-х, наверное, но с хорошим разрешением. Гаспар подошел к нему вплотную. За спинами рыбаков чернел борт траулера. Юнги прищурился и прочел название: «Night Shift». Его пробила дрожь, глаза увлажнились от наплыва чувств. – Куда девался траулер, когда Сотомайор отошел от дел? Он все еще в порту? – Ты шутишь? Знаешь, сколько стоит место в порту? – Тогда где? – Как большинство тиббертонских корабликов, его уволокли на распил. Не иначе, отбуксировали на кладбище. – Это где? – Кладбище кораблей? В Стейтен-Айленде. – В Нью-Йорке, что ли? – Вот-вот. Юнги как ветром сдуло. Схватив свой рюкзак, он выбежал из ресторана. Морозный воздух мигом привел его в чувство: лучшего способа отрезвления было не придумать. Он схватил телефон, потом заметил большие приближающиеся фары. Это был Чимин.