Королевская канарейка

      И я не могла дождаться приезда Силакуи и очень надеялась на эльфийскую целительскую магию. Потому что уже однажды была беременна, в том, другом мире. Это было чудо и самое лучшее, что случалось со мною — внезапное «мы» вместо «я»; ощущение, что в тебе живёт что-то хрупкое и трогательное, что ты любишь больше всего на свете. Мне тогда казалось, что уж если случилось забеременеть, так дальше всё пойдёт, как по маслу. Но нет. Я не знаю, почему, но я потеряла его. На работе в какой-то момент пришлось присесть и встать — и, пойдя чуть позже в туалет, я увидела кровь. Сбежав с работы и в отчаянии поздно вечером придя в роддом, рассказала всё дежурному врачу. Удивилась, что она прониклась: мне тут же наделали каких-то уколов, дали таблеток и отправили в палату. И все две недели, что я там лежала, утешали и внушали надежду на лучшее, рассказывая, как в таких же ситуациях всё выправлялось и отлично рожали. Я старалась верить, исправно употребляла лекарства и смотрела из окна, как весёлые толпы родственников встречали у крыльца родивших матерей с младенцами, и свежеиспечённые бабки со счастливыми лицами рвали орущий кулёк друг у друга. Шарики, букеты, фотографы… лезгинка — если встречали горцы.       Не помогли мне человеческие лекарства. И умом я понимала, что, скорее всего, дитя было нежизнеспособно, и что всё к лучшему; умом же понимаю, что была избавлена от греха деторождения, а это ведь грех — вытолкнуть дитя в ужасный мир. Но тому, что не ум, а инстинкт женщины во мне — очень хотелось ребёнка, и оно плакало и заходилось от горя, потеряв его. И да, материнская любовь очень-очень далека от святости… разве что имеется в виду под святостью самоотречение. Это да — я бы сочла хорошим разменом умереть родами при том, что ребёнок будет жив-здоров и о нём будет кому позаботиться. Что ж, об этом ребёнке будет кому заботиться, но надо выносить, и я боялась повторения случившегося. В старом своём мире я знавала дам, уверявших, что беременность не болезнь, и под этим соусом лазавших по стропилам и выигрывавших Олимпийские Игры на шестом месяце.       Сама ж такова не была: весь месяц, что дожидалась Силакуи, позволяла перетрясшемуся Ганконеру носиться с собой, как не то что с хрустальной вазой, а как с гранатой без чеки. Меня водили под руки, как больную; ни шага не ступила по лестнице — всё в паланкине. Любые, самые дурацкие желания исполнялись неукоснительно, что слегка даже ужасало: впервые почувствовала себя настоящим божком. Мне всё время хотелось спать — и я почти всё время спала. Хотелось крови и сырого мяса — и повар изощрялся, научившись с моих слов готовить карпаччо, тартар, севиче и строганину. Ночами обнималась с Ганконером — о, наконец его объятия обрели нежность, и он перестал становиться зверем в моём присутствии; днём его место занимали тигры — их урчание и вибрации как-то очень гармонизирующе действовали на тело. Что уж там — на живот. Которого пока и видно-то не было, но я ежечасно боялась потерять драгоценный плод и часто плакала от ужаса и ожидания горя, сваливая дурное настроение на беременные капризы.       Было жарко, и распущенные волосы приказала собирать наверху в хвост и заплетать его в мелкие косички; и всё увешивалась побрякушками, которые, как мне казалось, удерживают меня саму в себе — тянущие туго убранные волосы заколки; массивные браслеты, охватывающие запястья и щиколотки; ожерелья под горло.       Но хотя бы то было хорошо, что я могла себе позволить не лазать по стропилам, мда…       Встреча Силакуи Ганконером напоминала анекдотичную встречу тёщи: было видно, что он тоже надеется на неё — и при этом очень сложные чувства испытывает. Прикрываемые почтением во-о-от таких размеров.       Эльфийские посольства должны были начать прибывать ещё нескоро — грозовая завеса не позволяла пользоваться прямыми путями, а дорога через Кирит Унгол занимала гораздо больше времени, Силакуи же забрали у Чёрных Врат и доставили на драконе.       Ганконер встречал её на ступенях парадного входа. Силакуи вежливо склонила голову:       — Владыка Ганконер, — без тени насмешки, и это, похоже, значительно смягчило его.       Они беседовали на квенья, и я понимала плохо, но уловила вежливые угрозы Ганконера — кажется, он боялся подлянок, и обещал, в случае оных, сравнять Эрин Ласгален с землёй, и отдельно вырезать всю родню Силакуи, но как-то удивительно вежливо угрожал, я с трудом соотносила смысл речей с очень аккуратной их формой и одновременными приветствиями и выражениями радости и уважения. Силакуи, что тоже удивило, с мягкостью и терпением обещала никаких подлостей не устраивать — и в мыслях-де нет, а интересоваться только благополучием матери и ребёнка. Как моя жрица, она держала исключительно мою сторону.       С трудом дождалась окончания официальной части встречи и повлекла Силакуи к себе, попросив посмотреть, что с ребёнком.       Та понимающе покивала и пошла следом. Я по её просьбе улеглась, расслабилась и она положила руку на живот. Сосредоточенно прикрыв глаза, водила ладонью, из-под которой разливалось зыбкое золотистое сияние, по животу:       — Всё хорошо, деточка… орчонок зацепился крепко, — в голосе послышался смех, — но ты молодец, по наитию всё делаешь правильно: правильные украшения, причёска… тигры да, очень хорошо, — рокочущие кошки лежали на ступенях, ведущих к ложу.       — И я помогу, это очень древнее и сильное шаманство, — она откуда-то выудила длинную верёвку и начала вязать узелки, один на одном. Вязала долго, рассказывая разное. Её белые холёные руки с длинными прекрасными пальцами неутомимо сплетали узелки, повисающие гроздьями на верёвке:       — Их нужно будет распустить только перед родами, а до этого они будут удерживать дитя внутри. Орчонок держится крепко, но всё-таки человек и Великий Дракон… лучше подстраховаться.       Печально хмыкнула, подумав, что моё дитя будут честить орком, как Ганконера, но Силакуи засмеялась (вот забыла, отвыкла, что она читает мысли!):       — Что ты, богиня… по линии матери он будет настолько знатен, что про орочью кровь никто и не вспомнит.       Облегчённо всхлипнула:       — Это мальчик? — мне было всё равно, просто ляпнулось, от облегчения, что всё вроде бы неплохо.       — Да, это будет принц, его происхождение мало чьему уступит. Он будет с пиететом принят при эльфийских королевских дворах — когда наступит время путешествий, а его рождение примирит и изменит отношения стран, подвластных Тёмному, и эльфийских протекторатов… Мир меняется, да… То, что Тёмный оказался не куксом огромной силы, а живым, и что от него забеременела богиня — этот факт повернёт историю, — Силакуи задумалась, глубоко уйдя в себя, а я старалась не расплакаться — всё-таки беременность делает женщину очень эмоционально нестабильной.

***

      Пускать эльфов в своё гнездо Ганконер не собирался, и для переговоров строился дворец в отдалении — чтобы не шмыгали эльфийские шпионы в святая святых, а сидели бы там. Я была свидетелем вызова духов земли, когда Ганконер перед дворцом, стоя в пентаграмме, с воздетыми руками, что-то прокричал — и я увидела чудовищные столпы дрожащего воздуха, сквозь марево которых окрестные дома искажались и начинали расплываться. Ганконер повелительно что-то крикнул, указал рукой — и столпы стали удаляться по дороге, закручиваясь в торнадо. Облегчённо выдохнула — духи были ощутимо враждебны к людям, и я поняла, что только сила Тёмного удерживала их от нападения. Это были те самые строители крепости Рамалоки, и им предстояло отгрохать дворец переговоров.       Сотрясение гор я слышала даже тут. Было любопытно взглянуть на работу — но надо было беречься, и неуместное любопытство было задавлено. Через пару недель всё было готово, и Ганконер предложил переехать на время в этот дворец — предполагалось, что я буду присутствовать на переговорах. Чисто номинально. Как причина оных и символ мира и нового мироустройства, эхе-хе.       Добиралась я туда по дороге — Ганконер посчитал, что перепад высот при полёте на драконах не годится для беременной. Большой удобный паланкин несли четверо пещерных троллей в золотой сбруе. Чудовищные оковалки каменных мышц бугрились под пепельно-серой кожей. Они выглядели ужасно грубыми — но двигались очень мягко и удивительно быстро. Страшновато было смотреть на те обрывы и каменные россыпи, которые они ощущали удобнейшей дорогой. Если не выглядывать из паланкина, то он как будто и не двигался — но если выглянуть, то глаза на лоб лезли не от красоты горных пейзажей, а от того, что несут-то, оказывается, по какой-нибудь ненадёжной, почти отвесной осыпи над бездонной пропастью. Тролли, если не приглядываться, сливались с камнями — и я понимала, что шевеления, периодически виденные с галереи, скорее всего были не игрой света и тени, как я думала раньше — округа была наводнена этими бесшумными незаметными монстрами.

***

      Октябрьская бронза дубов, растущих в горном ущелье, расступилась, открывая одноэтажный, но очень представительный дворец, полный сдержанной, некрикливой роскоши. Кажется, духи земли с практикой обретали и вкус.       Мне понравились мои покои в самой дальней, охраняемой урук-хаями части дворца и прохладный дубовый лес за окнами. Пару недель мы жили там вдвоём с Силакуи, не считая охраны и служанок, да прилетающего ночами Ганконера, а потом потихоньку начали прибывать эльфы. Я очень издали видела прибытие послов Эрин Ласгалена, и Трандуила с Леголасом в том числе. Порадовалась, что со стороны они выглядели живыми, здоровыми и даже упитанными, но у меня хватило ума не подходить — напряжение окружающей охраны и возглавлявшего её Згарха можно было руками потрогать, и я не знала, какие им даны указания. В любом случае, в отсутствие Ганконера не стоило их провоцировать ни на что.

***

      Барабанный удар раскатился в гулкой тишине горного каньона, и Згарх, стоящий во главе двенадцатитысячного орочьего отряда, грозно прорычал что-то на чёрном наречии.       «У орков всегда перед началом битвы военачальник произносит пару напутственных слов, — в голове звучал ехидный голос Силакуи, — и, если это битва с эльфами, то это обычно его последние слова; лучники тут же выбивают военачальника из рядов живых… но традиция есть традиция».       Судя по тому, как посмотрели стоящие неподалёку эльфы — выработанный рефлекс убийства сдержать удалось с трудом.       Для торжественной официальной встречи Тёмного были приведены войска, занявшие края каньона, подходившего к дубовому лесу, окружающему дворец; эльфийские посольства ожидали поближе ко дворцу. Я была близко от тех и от других, но переговаривалась только с Силакуи, сидящей вместе со мной в паланкине, навьюченном на гороподобных троллей; малый круг охраны составляли харадримки со скимитарами, с которыми, как выяснилось, они неплохо управлялись (ой, недаром Ганконер деньги платил)), а был ещё и большой, из урук-хаев. Так получалось, что смотреть на эльфов я могла только издали, и огорчалась этому — соскучилась среди орков по светлому и прекрасному. Но хоть посмотреть могла.       Когда утих крик и гул от первого удара, в наступившей тишине прозвучал второй, потом как будто вразнобой, нерешительно стукнули ещё несколько — и было в этом что-то ужасное. Барабаны били всё громче, грохот стал слаженным и обрёл почти гипнотический ритм, похоже, действовавший на орков — во всяком случае, они в двенадцать тысяч глоток экстатически выкрикивали что-то на чёрном наречии, потрясая оружием в небеса. Воплощением угрюмой необоримой силы казались сейчас эти полчища, и ужасен был их экстаз перед тем, чего они ждали. Крики и грохот усилились, когда на горизонте появилась быстро увеличивающаяся точка, становящаяся здоровенным драконом. Низкое рычание заглушило бой барабанов и сотрясло землю неприятной низкочастотной дрожью, и чудовищных, невиданных мною размеров дракон приземлился, вздымая тучи пыли и перекрывая крыльями почти всё ущелье. Я ждала, что на нём будет сидеть Ганконер — но его не было. Оглянулась в недоумении — если орки бесновались и впадали в экстаз, то эльфы смотрели с холодными лицами, а Трандуил так даже и с очень-очень практичным. Что заставляло вспомнить, что одного-то дракона владыка уже урыл. И, насколько я понимала это его выражение лица, примеривался ко второму.       «Что ж, владыка Ганконер оказывает собравшимся высоким гостям уважение, явившись в самой уязвимой своей ипостаси», — голос Силакуи в моей голове звучал с неуловимой усмешкой.       Я старалась начать нормально дышать, помня, что нельзя волноваться. И с ЭТИМ я сплю! Если ЭТО уязвимая ипостась, то каковы же другие! Чёрная гора приближалась. С рычанием распахнула пасть — и о! Эти скальные гряды клыков, это пламя, опалившее верхушки дубов! Лапы, загребающие землю, как отвалы бульдозеров! — и тут же в поднятой пыли, под рёв орков гора исчезла, сжавшись в комок непроглядной тьмы, истаявший и оставивший стоящего на одном колене стройного юношу, выпрямившегося и шагнувшего в сторону посольств:       — Звезда сияет в час нашей встречи, высокородные, — я почти падала, слушая льющийся тёмным мёдом голос Ганконера.       Он в довольно длинной речи всячески похвалил высокородных и зазвал во дворец на торжественный пир по случаю начавшихся переговоров.

***

      Чувствовала дежавю, сидя в белом зале, в котором причудливо сплетались светлое дерево и белый камень и цвели бледные розы. Похоже на пиршественный зал в Эрин Ласгалене — и, может, сходство выдержано с умыслом. Только вот сейчас Ганконер сидит не напротив, а рядом. Столы выстроены не покоем, как там, а кругом — наверное, чтобы подчеркнуть равенство собравшихся, и владыка Трандуил с араненом усажены максимально далеко.       Огляделась — еда в эльфийском вкусе, сплошь вегетарианская, и только мне подали плошку с кровью и сердцем жеребца. Застеснявшись, подумала, что не хочу шокировать высокородных своими пищевыми предпочтениями, и тихонько отодвинула кровавое месиво. Не хотела при них — но Ганконер придвинул обратно, внятно, с холодным лицом сказав:       — Мой сын хочет есть.       Подумала, что он прав, а я неправа, и буркнула:       — Наш сын. И да, он весьма прожорлив, — и протянула нож к плошке, вызвав нежную, дрогнувшую, как пламя свечи, улыбку на прекрасном жестоком лице владыки.