коровка божья по арбузу ползет не думая о том что скоро темная наступит на смену светлой полоса © Михаил Гаевский
Стесняясь себя перед эльфами, я старалась общаться с ними как можно меньше: обходила десятой дорогой, проводила много времени в своих покоях. Да и занята была: то спать, то есть хотелось) Спала почти всё время, недоумевая, как другие женщины находят в себе силы работать и быть энергичными в таком состоянии. Знала, что у многих беременных наоборот нездоровая бодрость и предприимчивость проявляются: немало дам в положении норовят открыть свой бизнес. Давно как-то знакомый жаловался, что не знал, как утихомирить жену. На обеспокоенный вопрос, нормально ли столько спать, Силакуи, вздохнув, осторожно ответила, что надо слушать себя, а там что небеса дадут. Ответ мне совершенно не понравился. То, что Силакуи часто водила тёплыми, излучающими свет руками по животу и постоянно вязала узелки на всё увеличивающейся грозди, тоже настораживало, хоть и чувствовала я себя сносно. Поэтому месяц переговоров со всеми склоками и дрязгами при утряхивании допсоглашений прошёл мимо меня, касаясь слуха исключительно забавными анекдотиками, приносимыми Силакуи. Присутствовать попросили только на генеральной ассамблее, где плоды переговоров собрались подписывать. Со странным чувством посмотрела на наряд, приготовленный для ассамблеи — он был таким эльфийским: невыразимая простота и строгость кроя, плавность и текучесть линий; цвет и рисунки в обязательном порядке гармонируют со временем года. Раз уж начало ноября и первые снежные мухи падают на медь и бронзу дубовых листьев, так и платье медного шёлка с льдисто-серой вышивкой: дубовые листья и руны выплетались на ткани сложным орнаментом. С восхищением и печалью вглядывалась в красавицу с тревожными глазами в зеркале. Её (меня!) даже высокий орочий хвост из косичек, разлетающихся при каждом движении, красил, и грубоватые кованые украшения орочьей же работы, которыми заканчивалась каждая косичка, казались золотыми мелкими листочками, несущимися с осенним ветром. — Эльфы шили? — повернулась к Силакуи, и украшения в волосах тоненько звякнули, а платье зашуршало ветром и листопадом — оно даже в звуках было осенним. — Мастер Аеллиан Торнарион из лотлориэнской делегации, это его подарок, — Силакуи польщённо опустила глаза, видимо, радуясь, что я смогла оценить шедевр. Да, всё-таки прекрасные существа… и мира очень хочется, чтобы они не гибли в этих войнах, и их волосы не становились орочьими украшениями. Прижала руки к груди, слегка поклонилась: — Передай мастеру моё восхищение и благодарность. Оно прекрасное, — лучше поблагодарить через Силакуи, раз подарено тоже не напрямую. — Да, — Силакуи отвечала скорее на мысли, чем на слова, — элу Ганконер ревнив, и подарок может воспринять благосклонно принятым знаком внимания, если ты публично поблагодаришь дарителя. И тут до меня дошло! Ганконер же становится, так сказать, «рукопожатным»! Его теперь каждый может вызвать! Набрала воздуха, чтобы спросить, но Силакуи покачала головой: — Ну, шансы на победу есть только у владыки Трандуила… но ты не бойся, никто не станет убивать на глазах у беременной отца ребёнка. Даже если б могли. Только в случае, если он вызовет первый — или если этого пожелаешь ты. Платье — дар бескорыстного восхищения, не более. Выдохнула, успокаиваясь. Уняла дрожь — как просто стало заставить меня трястись! — и вышла из комнаты, надеясь, что потрясений никаких более не случится.***
Одетый в чёрное Ганконер на фоне великолепия нарядных эльфов выделялся, как горелый пень посерёдке пышного осеннего цветника. Забеспокоилась, когда он с ухмылочкой рассмотрел моё платье: — Эру Торнарион превзошёл себя. Это, пожалуй, его лучшее творение. Госпожа Силакуи, передайте маэстро моё восхищение… и пожелания дальнейшего цветения его таланту; надеюсь, не случится ничего, что могло бы этому помешать, — безмятежно так сказал и учтиво поклонился. Я уже достаточно поднаторела в общении с душкой Трандуилом, чтобы уловить угрозу в льстивых словах, и только вздохнула, подумав, сколько общего оказалось у Тёмного и Светлого владык. Впрочем, удивляться не приходится — Ганконер рос и воспитывался в Лихолесье; у кого ж ему было набираться всякого, как не у Трандуила. На ассамблее столы стояли огромным кругом, и я, подслеповато щурясь, уже с ожиданием посмотрела на самые дальние от себя — точно, Трандуил с Леголасом были там. Так за всё время словом и не перемолвлюсь. Может, и к лучшему: какой я сейчас кажусь им — с орочьей причёской и украшениями, у них на глазах евшая сырое мясо? Это не считая того, что не последовала за араненом, когда могла. Что он обо мне теперь думает? Вот интересно, на каком расстоянии Трандуил способен читать мысли? Через зеркало, например, не мог… «Метров с тридцати, так что сейчас твои не читает», — кошачий голосок Силакуи тут же зашептал в голове. Я приняла к сведению и как-то подуспокоилась: чего переживать о том, на что повлиять нет возможности. Слушала без интереса превыспренние речи на староэльфийском, смотрела, как подписываются бумаги, а более всего думала о том, что хочется спать. Непонятные разговоры утомили, немного знобило, и я в полудрёме, прислонившись к спинке кресла, ждала, когда меня с миром отпустят. Совсем без позора не получилось: по возросшему, с ноткой облегчения, гудению дипломатического шабаша я догадывалась, что дело идёт к концу, и начинала мечтать о том, как доберусь до постели — и тут оно произошло. Уловила, что всё пошло не совсем по протоколу, когда фигура в дальнем конце зала, с вызовом выпрямившись, что-то резко сказала — так, что было слышно везде. Больно прикусила губу, поняв, что это аранен. Сон пропал, сердце заколотилось наперегонки с собой. Вцепившись в ручку кресла, пыталась понять, что случилось, глядя в дальний конец зала, где для меня всё сливалось в мельтешении цветных пятен, и одновременно косясь на сидящего и вроде бы пока спокойного Ганконера; в панике посмотрела на Силакуи, и кошачий голосок в голове заговорил: «В конце, по обычаю, спрашивают присутствующих, не имеет ли кто камня за пазухой — если есть какие-то нерешённые вопросы, их выносят сейчас или никогда; после подписания все претензии недействительны. Аранен Леголас говорит, что владыка Ганконер отнял у него вещь, подаренную тобой. И требует возвращения». Пришла в недоумение, задумалась — и вспомнила. Колечко Гимли. Ганконер снял его с Леголаса и отдал мне. Опустила глаза — я так и носила его на безымянном пальце, привыкнув к нему, как к части тела. Не зная, что делать, молчала — эльфийский этикет очень непрост, и в сложившейся ситуации могут быть такие подводные камни и течения, что взгляд или слово приведут к непредсказуемым последствиям. «Не бойся. Великий Дракон ревнив, но он не станет волновать женщину, носящую его ребёнка, и решит дело миром». И правда, Ганконер, не вставая, неохотно кивнул: — Богиня, если к тому есть желание, верни кольцо… своему бывшему консорту. Мне больше всего хотелось, чтобы это всё кончилось и никого при этом не пришибли. Повертела головой в поисках ближайшей харадримки, чтобы та передала кольцо, но в сознание ворвался взволнованный шёпот Силакуи: «Что ты, что ты! Это оскорбление! Только сама!» Этот зал — он был широким, как море, и я шла и шла в тишине, закусив губу и опустив взгляд, недовольная и смущённая напряжённым вниманием. Подходя, вскинула глаза — я, может быть, никогда больше Его не увижу. Надо запомнить. Отчаянное лицо, губы белой ниткой — что нам делать с нашим несчастьем? Завидовала, завидовала той, другой — встречавшей его, пришедшего из леса, пахнущего лесом, а не эльфийскими благовониями. Одетого попросту, в зелёное и коричневое, со шнуровкой на груди, которую можно распустить, не чинясь, а не в цвета осенней листвы парадные одежды со сложными драгоценными застёжками. Он был её, и никто не мог помешать. Вот, ноябрь на дворе, и та синяя заводь, у которой мы были в июне, помрачнела, и тёмные волны накатываются на тёмный берег, и нет ничего насовсем. Было — и спасибо судьбе. А нашла я больше, чем потеряла — но больно, больно! Старалась сдерживаться, но руки тряслись, и кольцо сняла с трудом. Не знала — положить на стол рядом или отдать в руки, заколебалась и горестно опустила глаза. — Что ж я, как прокажённый для тебя, даже не прикоснёшься? — в голосе насмешка и горечь. Через силу посмотрела на него, гневного и какого-то потерянного, но протягивающего руку не чтобы взять кольцо, а чтобы я сама — и надела кольцо ему на мизинец, слыша, как зал вздохнул и покачнулся. Подумала, что тут и мысли читать не надо — у меня всё, наверное, не то что по лицу, а по спине читается. Скованная напряжением, застыла, думая, что не в силах перейти обратно этот зал и что сейчас упаду, но из ступора вывел голос Ганконера. Тот удивительно мирно спросил: — Аранен, я полагаю, вы удовлетворены? Леголас помолчал и глухо ответил: — Да, элу Ганконер. — В таком случае, сейчас слуги помогут богине уйти. Тут же рядом оказались харадримки, взяли под руки, и я была благодарна — давненько не случалось быть настолько близкой к обмороку.***
Ночью спалось плохо, никак не могла принять удобное положение, тянуло низ живота и ломило мышцы. Всё мерзла и просила дежурную харадримку подбросить дров в камин, а то становилось душно, и приходилось выходить на террасу. Жадно подышав холодным ноябрьским ветром, на какое-то время засыпала, но снилась всякая дрянь — плесневеющий хлеб, гниющее мясо и мутные, грязные волны, выплёскивающие мусор на песчаный берег той далёкой заводи. Спала одна — Ганконер уехал на два дня. Переговоры были окончены, и вскоре посольства должны были начать разъезжаться. Проснулась от колющей в поясницу, пилящей тело изнутри тупым ножом боли, и в ужасе, зажмурив глаза, откинула одеяло. Посмотрела — на простыне расплывалось алое пятно, и раздирающая душевная боль от понимания происходящего накатила волной, полностью подавив боль физическую и заставив издать вопль отчаяния и безнадёжности.