Скотинин:
— Люблю свиней, сестрица, а у нас в околотке такие крупные свиньи, что нет из них ни одной, котора, став на задни ноги, не была бы выше каждого из нас целой головою.
Фонвизин, «Недоросль»
— Кабанятник мой повыше, чем жилища. Потому — свинкам солнце полезно! — Фрар вёл нас наверх по тропке вдоль каменистого обрыва. — Уж у меня свиньи так свиньи! Что бы Торин ни говорил, а у него таких нет! — гном аж ногой на ходу притопнул, и сброшенные камушки пошуршали вниз. Леголас, полуобернувшись, смешливо стрельнул синими глазами, но вслух ничего не сказал — говорили два короля. Мы ж званы были, но, как я поняла, королевичу говорить не очень-то полагалось, а мне не хотелось. А хотелось молча смотреть — на серые размытые скалы внизу, на валы подступающего моросливого тумана — да на эльфийского принца, прекрасного, как сама любовь. По всему, выходило, что не просто так аранен вчера раньше всех ушёл — кажется, не хотят высокородные афишировать, что у меня два консорта. Может, и не скрывают, но и напоказ не выставляют. Не стоит, стало быть, на шею принцу кидаться, да и в глаза заглядывать лучше погодить. Поэтому держала себя в руках и на аранена не облизывалась, личное пространство не нарушала. Тут-то и поняла, что обычно рассматриваю его исподтишка, придвигаюсь ближе; затаиваю дыхание, когда он рядом, и тут же пытаюсь вдохнуть его запах. Со стороны небось заметно, а ведь и эльфы, и гномы наблюдательны. М-да, что гнумы решили бы, чёрт его знает. Трандуилово красноречие, похоже, не стоило подвергать очередному испытанию. Хватит и вчерашнего. И всё равно ловила себя на том, что вот Фрар ведёт нас в свинарник кабаном ездовым хвастаться, а я засматриваюсь на шею золотистую да на ушко острое, и речи королевские про породистых боевых свиней для меня звук пустой. Хотя нет — следующая Фрарова фраза зацепила: — А уши-то, уши! Вы, эльфы, в благородстве ушей понимаете, не то, что дураки с Одинокой горы! Вот вы, Ваше Величество, враз оцените ушки моего Узбаддума! Трандуил, не спеша шедший за гномом, — ну ещё бы, пока тот три раза шагнёт, версте эльфийской всего раз ступить нужно! — в ответ благостно согласился, что да, дураком надо быть, чтобы благородное ухо от неблагородного не отличать, и поглубже в плащ закутался. Похоже, кабан его правда интересовал, и чувствовал себя владыка хорошо и расслабленно. Получал удовольствие от гостевания. Во всяком случае, они с Фраром с утра успели тяпнуть совместно, а потом уже собрались на кабана смотреть. За мной и за араненом послали для кумпании. А может, чтобы под приглядом были. Когда поднялись повыше, сквозь серую хмарь выглянуло солнышко, полезное для свинок. Что до меня, то я бы лучше в тумане осталась, оно мерзко светило в нос. Хорошо, что идти оказалось недалеко: то, на что я удивлённо уставилась, приняв за замок тролля, оказалось царским свинарником для породистых боевых свиней. Этих не ели. На них воевали, ими величались и хвастались. Встречные гномы уважительно кланялись, но без подобострастия. Один свинарь, везущий тележку с навозом, так и вовсе только головой кивнул — занят, чего от трудов отрываться? Вот этого Фрар как раз остановил, загрохотав: — Да разгорится огонь в твоей кузне, Кхим! Как там мой поросёночек? Посмотреть на него хотим. Тут свинарь таки остановился. Не спеша обтёр руки о передник, огладил бороду. Развесисто поприветствовал эльфов, причём традиционными эльфийскими приветствиями («Да будут золоты и зелены ваши пути, высокородные!»), потом меня («Возрадуйся сердцем, прекрасная нис, таких свиней ты ещё не видывала!»), потом и Фрару перепало — его приветствовали всё той же кузней, в которой что-то там должно разгореться, и похвалили за правильное понимание того, чем в первую очередь надо поразить гостей. А поросёночек чувствует себя хорошо, тележка-то как раз в его загоне нагружена. Не навоз — чистый мифрил! Кхим зычно позвал подмогу и вручил подбежавшему гному (не с такой длинной бородой — молодому, видно) тачку с навозом, а сам взялся нас сопровождать, прихватив другую тачку, в которой стояли бадейки с крышками и лежал здоровенный совок. Каменный коридор вёл мимо рядов стойл, отделённых решётками, но я позаглядывать не успела: мы тут же свернули в другой коридорчик поменьше, в конце которого была не дверь — кованые двустворчатые ворота такой вышины, что и слон бы пролез. И заложены они были металлическими брусьями толщиной с мою ногу. Пока я раздумчиво смотрела на ворота и ковыряла пальцем запоры, думая, надо ли мне туда, где живёт то, что таким образом сдерживают, Кхим уже отворил неприметную калиточку в левой створке. Сквозь которую, видно, навоз вывозили. Отворил и приглашающе махнул рукой. Пришлось войти.***
Я даже не приняла это за живое — против света показалось, что куча навоза неубранного лежит. Потому что размеры кучи не вязались с моими представлениями о живом сви́не. Но куча завозилась, захрюкотала и воздвиглась с кучи сена, подымая заблестевшую в столбах солнечного света золотистую сенную пыль. Я всё никак не могла проморгаться после полутёмного коридора и видела лишь тёмную приближающуюся гору. Только уши врастопырку просвечивались солнцем. Они и правда были острыми, как у эльфов, и щетина по их краям сияла нимбом. Такое ощущение, что под весом матёрого секача камень проминался, и весил кабан, должно быть, полтонны. Они с Фраром уставились друг на друга маленькими красными глазками и даже захрюкали одинаково. — Узбаддум, мой лучший кабан! Это было похоже на церемонию представления, и я старательно прятала улыбку, глядя, как Трандуил церемонно склоняет голову и смотрит на кабана ласкательно и с восхищением. Кабан, меж тем, хорошенечко, но безо всякой ласкательности и тем более восхищения рассмотрев нас, решил, что интереса мы не представляем, — я выдохнула, потому что никакого забора между нами не было — а вот в сторону хозяина доверчиво распахнул хлебало, полное клыков. Кхим протянул Фрару узорный кованый совок, полный желудей. По моим прикидкам, килограмма два. Фрар принял, подозрительно рассмотрел и кинул один жёлудь себе в рот. Похрустел оценивающе и объявил: — Спелые, отборные! — и, радостно повернувшись к Трандуилу: — Когда жёлудь спелый, ему любая свинья радуется! — и тут же в приветливо распахнутую кабанью пасть потекла медная желудёвая река. Ошмётки желудей и слюни летели в разные стороны, Фрар восторженно расписывал кабаньи стати и подвиги («Клянусь бородой, он сбивает с ног каменного тролля! Когда я на нём, мой молот направляют предки!»), эльфы с глубоким уважением внимали. Следующий совок был с репами — их хозяин скармливал по одной. Мне тоже было предложено покормить и погладить чудесное животное. Репу кабанище взял осторожно, предварительно обнюхав её и меня длиннющим подвижным пятачком. До кабаньей холки, которую чесал гном, я еле дотягивалась, и почесала щетинистый засаленный бок. Ощущения были почти как от контакта с драконом: хтоническое чудовище. — И пахнет-то, пахнет-то как! Мёдом, да мехом, да пухом! — Фрар счастливо улыбался, умильно щурясь. Осторожно, с недоверием потянула носом: мёдом пахло разве что сено, а кабан пах, на мой взгляд, могилкой. И из глаз у него смотрела смерть. Говорить это вслух не стала, похвалила, но свинарник покинула с облегчением. Этот кабан и меня бы сожрал, как репу, только попадись ему во благовремение.