Мам, пап, у нас любовь

НЕИДЕАЛЬНЫЙ СЫН

      Я его возненавидел, как только его принесли в наш дом. Маленький вопящий сморщенный комок — ну кто в своём уме может назвать это милым и любимым? К тому же от него воняло скисшим молоком. Мама пихала его мне в руки и говорила, что это мой прекрасный братик Иваша, а я с трудом сдерживал рвотные позывы и мечтал уронить его.       Ещё и имя дурацкое такое выбрала. «Чтобы вы созвучные были», — объясняла. Ну какое созвучие может быть между Ильёй и Ваней? Правильно, никакого. Логика никогда не была сильной стороной моей матери — всё больше потому, что мать искренне верила, что именно она решает, что логично, а что нет.       А потом в моей голове вдруг щёлкнуло. Этот мелкий сухофрукт отвлёк мать от меня!       В отличие от других детей, я такому повороту событий был очень рад.       До поры до времени.       Мне в тот год, когда Ванька родился, исполнилось тринадцать, и в январе я впервые за свою жизнь сам выбрал, что мне надеть в школу. До этого решение оставалось за матерью: она выкладывала одежду на кровать и не принимала никаких возражений. То же самое касалось, кстати, всего в нашем доме: что будет на обед, когда мы пойдём гулять, как будем отмечать праздники… Мне понадобилось несколько лет, чтобы осознать это. Тогда, в подростковом возрасте, внезапный глоток свободы показался мне всего лишь признаком моего взросления.       Но всё было гораздо прозаичнее: мать нашла новый объект для приложения усилий по воспитанию идеального сына. Не знаю, чем я ей не угодил, тогда я ещё демонстрировал все признаки образцово-показательного ребёнка: послушный, уважающий родителей, в дневнике — пятёрки ровным строем. Но, видимо, что-то пошло не так, раз она в тридцать семь лет вдруг решилась на второго.       Может быть, захотела девочку?       Девочка у неё не получилась, но Ванька вышел всё равно… С особенностями.       Мне было пятнадцать, когда я впервые пришёл домой пьяным. Не настолько, чтобы вообще не соображать, что делаю, скорее наоборот — в той кондиции, когда начинаешь проверять, не по колено ли море.       Моё оказалось по щиколотку.       Мать посмотрела на меня, глупо ухмыляющегося и придерживающегося за косяк — снять ботинки оказалось неожиданно сложно, — неодобрительно поджала губы и вдруг выдала Ване, которого держала на руках:       — Иваша, как хорошо, что ты у меня не такой.       Ему на тот момент и двух лет ещё не исполнилось. Не такой он у неё!       Я вылетел обратно на лестничную клетку — благо хоть так и не разулся. Мою истерику успокаивал папа. Не помню уже, что я кричал, размазывая слёзы и сопли, и что он отвечал. Наверное, грозился уйти из дома или наложить на себя руки, раз я такой никому не нужный. Да, я был пьяным, я был подростком, и я нёс чушь. Но всё, что тогда сказал мне папа, сформулировалось в тезис: «У меня есть шанс прожить собственную жизнь так, как хочу я, и упускать его нельзя».       А Ванька как-то незаметно стал ходить за мной хвостиком. Мать с этого, конечно, бесилась, я тоже злился, потому что не понимал, что эта личинка человека от меня хочет. И снова помог папа: объяснил, что я для мелкого — лучший образец для подражания. И что это неплохой способ скорректировать материны планы.       Так что наши с братом тёплые отношения начались с того, что я задался целью отомстить матери за то, что оказался для неё неидеальным сыном.       Вообще это было, конечно, странно. Он что-то там лопотал, смотрел на меня огромными глазищами, вцеплялся в ногу чуть что. Мои друзья, когда я выходил во двор с ним, сначала дичились, а потом втянулись. На вечерние посиделки я его, конечно, не брал — ещё чего не хватало! Но успеха у девушек он мне прибавил: они дружно решили, что из меня выйдет отличный отец, и начали строить глазки в три раза активней. Что ж, не могу сказать, что я этим не пользовался.       Ванька рос, я взрослел. Мать делала всё, чтобы мы поменьше пересекались, но в маленькой двушке это сложно было организовать: мы с ним спали в одной комнате, ели на одной кухне. Ездили к бабушке вместе. Незаметно для себя я привязался к нему, да так, что его слёзы стали для меня поводом немедленно покарать виновного, его успехи — самой большой радостью, а все почемучки да зачемки — отличной темой для разговоров.       Мне кажется, я и в пед ради него пошёл.       Моё решение не встретило никакой реакции дома: папа сдержанно сказал, что был во мне уверен, а мать только рукой махнула — мол, ну да, ни на что другое ты всё равно не годен. Ванька ещё просто не понимал, что всё это значит, но он единственный выказал одобрение: за ужином отдал мне свою сосиску. Попытался: мать тут же взвилась, и Ваня, потупившись, послушался её, забрал подношение обратно. Он вообще мастерски это делал: слушался. Какой бы бред она от него ни требовала, он всегда тихо отвечал «Да, мама», и на её лице тут же расцветала широкая улыбка, полная гордости.       Мне её в такие моменты хотелось едва ли не удушить.       Но, конечно, я бы никогда не смог поднять руку на женщину.       Однажды утром она вошла в комнату без стука. Ваня собирался в детский сад, я слышал шум воды в ванной — он обожал чистить зубы, редкий тип ребёнка. Мне надо было в тот день ко второй паре, я мог бы поспать ещё часик, но что-то меня разбудило… Сон, это был сон. Очень приятный сон, про девушку, которая мне тогда очень нравилась, но никак не поддавалась моему обаянию. Поскольку я был в комнате один, то решил, что можно и прямо здесь быстренько передёрнуть, тем более что член настойчиво упирался в ткань трусов, требуя продолжения прекрасного сна. То, что младший братик не видит, ему не повредит, правда ведь?       И надо же было матери решить покопаться в моих вещах в этот момент!       Притвориться, что происходит что-то другое, я не смог — я кончил.       Как же она тогда орала. Что я грязь, что я совращаю Ваню, что я убожество, что лучше бы мне было вообще не рождаться… Ну и так далее в том же духе. Ванька, кстати, прибежал посреди скандала, расстроился жутко, заплакал. А я сидел, красный как рак, прижимал одеяло к себе и мечтал сбежать отсюда как можно дальше. Папа к тому моменту уже на работу ушёл, вступиться было некому — да он даже и не узнал об этой ситуации, я уверен, мать не стала рассказывать. Утихомирил мать Ваня: вцепился в неё и начал повторять, что опаздывает в садик, одну и ту же фразу раз за разом, будто автомат какой-то, а не пятилетний ребёнок.       Годы спустя уже я так спасал его от матери — после его неудачного признания, но там всё сложилось ещё хуже, конечно. И закончилось тем, что Ваньку пришлось забирать к себе. Я-то думал, что на пару ночей, а оказалось… Ну да, пока он не уехал в свою Великобританию.       Моё образование, кстати, дало мне много интересных инсайтов. Уже к третьему курсу я разглядел, как мать пытается манипулировать Ванькой, лепя из него своё подобие, с одним, правда, отличием — во всём послушное. И Ванька, милый тихий Ванька, действительно рос очень послушным. Только вот подобие это было буквальное, довольно властное, эгоистичное и всегда поступающее по-своему.       Мать думала, что он хорошо учится, потому что она ему сказала, что так надо. Ваня хорошо учился, потому что ему для этого даже напрягаться не приходилось, ему просто нравилось.       Мама думала, что он никогда с ней не спорит, потому что уважает её авторитет. Ваня никогда — до определённого момента — с ней не спорил, потому что она не касалась того, что было важно лично ему.       Мама думала, что он не водит девочек, кроме Тони, потому что принял её точку зрения о том, что сначала надо получить образование, а потом жениться. Нет, Ване просто были неинтересны девочки.       И так во всём.       Я злорадно хихикал и потирал ручки (про себя, конечно), глядя, как раз за разом материнские планы бьются в хлам об это милое «Да, мама». И ведь он сам этого даже не осознавал — вот что самое удивительное! А она и подавно.       Во время первой своей педагогической практики я понял: мне очень нравится возиться с детьми. И я буду работать в школе после выпуска, хотя изначально вообще не планировал — учить математике мелких идиотов? Увольте!       Оказалось, что не все дети идиоты. Более того — никто из них не идиот, просто к некоторым нужен особый подход, а есть такие, что и в двенадцать лет могут дать фору взрослым, рассуждая поразительно зрело и делая выводы изумительно точно. Ваня мог бы относиться к последним, если бы не его привычка молчать почти всё время.       Кстати, одно из самых ярких моих воспоминаний — и наверняка одно из самых позорных для матери — первая Ванькина драка. Я только пришёл в школу, чем его невероятно обидел, судя по всему, и он тут же стал всем доказывать, что не «блатной». Тяга к самостоятельности у него порой странновато проявлялась, конечно… Так вот, в тот день он расквасил однокласснику нос, сам получил в глаз, но сколько же гордости было во всём его облике, когда я забирал его из медпункта! Оля — для меня тогда ещё Ольга Леонидовна — убедила завуча, что не надо вызывать родителей, тем более что второй мальчик был отъявленным хулиганом. И пока мы шли домой, Ванька взахлёб рассказывал, как смело ответил на «оскорбление» — на самом-то деле прозвучал всего лишь вопрос «А правда классный руководитель 5 «В» твой брат?». Другими словами только, разумеется. Удивительная политкорректность для хулигана, но надо отдать ему должное: он так пытался подружиться.       Получилось у него только спустя шесть лет. Да, так уж получилось, что Саша Белогородцев сразу заметил моего Ваньку, а тот не сразу понял, в чём причина такого внимания.       Съехал из родительского дома я после года работы: копил, чтобы иметь возможность найти хоть что-то нормальное, а не комнату в убитой хрущёвке. Вариант снимать с кем-то я даже не рассматривал — мне так хотелось иметь собственный угол, где никто и никогда не будет говорить мне, что можно, а что нельзя, что даже лучшего друга (если бы он не уехал) я не был готов терпеть на своей территории. Да и, чего таить, я боялся оставлять Ваньку наедине с матерью — кто знает, на что она была способна, если ей удастся избавиться от моего «тлетворного» влияния на её драгоценного сыночка?       С тех пор все мои визиты были тщательно просчитаны и разыграны, как решение квадратного уравнения: просто, но изящно. Я появлялся на всех семейных сборищах, но никогда не оставался на ночь; я приходил точечно, чтобы проверить, как себя чувствует Ванька; я поддерживал отношения с папой — тот, как я повзрослел, открылся для меня с неожиданной стороны, оказавшись мало того что очень умным мужчиной, так ещё и весельчаком каких поискать.       А Ванька преподнёс сюрприз нам всем. Когда он начал чахнуть на глазах, я обеспокоился настолько, что даже рискнул заговорить об этом с матерью — не напрямую, конечно, зашёл издалека, уточнив, не заболел ли он. Когда же выяснилась причина, я вздохнул с облегчением: первая любовь — не так страшно, как что-нибудь онкологическое. А уж выражение лица матери в тот момент… Ох, я много бы отдал за возможность сфотографировать и пересматривать потом, когда она меня будет в очередной раз бесить. И я сразу же простил Ваньке то, что это Сашка. Белогородцев, в конце концов, был у меня на хорошем счету: ответственный мальчик, умный, содержащий свою семью — пособия его матери вряд ли хватало на что-то кроме самой простой еды. Я знал и про интернат для детей с особенностями развития и ни на секунду не верил в то, что он там оказался по справедливости. Позже Ваня как-то упомянул, что его туда отчим определил, застукав в недвусмысленном положении с парнем.       Моё торжество сложно описать словами: услышав, что Ванька играет за другую команду, мать просто взбеленилась, а я… Ну а что я. Я схватился за шанс забрать Ваньку из этого филиала ада на земле. Я хотел, чтобы он был счастлив, этот самый человек, которого я когда-то называл сухофруктом и от которого мечтал избавиться. И мне уже было неважно, что мать откуда-то узнала про Олю — хотя удивляться тому, что она подслушивала, было бы странно. Стало наплевать, что моей зарплаты для комфортного существования вдвоём может и не хватить. Я даже не вспомнил, что у меня всего одно спальное место и несчастный продавленный диван на кухне. Я видел цель, а препятствия просто игнорировал.       Мать сама забила последний гвоздь в крышку своего гроба, сменив замки. Я видел Ванькино лицо в тот день — и сразу понял, что он никогда её не простит.       Забавно всё-таки сложилось: Олеся Наймарк родила двоих сыновей, хотела хотя бы одного из них вырастить идеальным… А в итоге оба оказались ни на что не годными. Один встречается с мальчиками, второй спит с замужними женщинами старше себя.       Ах, какое падение.       Ах, какое счастье, мама, что ты никогда с этим не смиришься. Что тебя до конца жизни будут мучить кошмары.       Ты заслужила, мама.       Ты своими руками выстроила тот ад, в котором тебе вариться всё отведённое тебе время.       А я, твой неидеальный сын, буду тщательно следить за тем, чтобы кипящее масло никогда не заканчивалось.