ОТ ПРАВДЫ Я ТОЖЕ УСТАЛ
У них редко выпадала возможность заснуть и проснуться вместе, и Саша ценил каждый такой момент. Обычно это получалось, когда они ездили в деревню: их общими стараниями бабушкин дом приобрёл черты жилого, участок Саша тоже облагородил, а в грузовик на задах влюбился и вознамерился поставить на ход. Пока эта идея оставалась только мечтой, потому что Наймарк упорно отказывался приглашать в гости Канюкова, а сам Саша в машинах не разбирался настолько хорошо. В том, что они редко ночевали вместе, вина была Сашкина. Ванька сколько раз предлагал остаться в квартире, но Белогородцев даже думать отказывался о том, чтобы спать через стенку со своим бывшим классным руководителем. Да, с Ильёй — давно уже без Михайловича — они нормально общались, пили на праздники, но представить ночёвку с Ванькой у него под боком… Даже несмотря на то, что он был осведомлён об отношениях родного брата и бывшего ученика, Саша никогда не позволял себе даже поцеловать Ваньку у него на глазах. Ещё, конечно, мешали Сашкины обязанности по доставке сестёр в школу, да и вообще забота о них. И то, что к себе он Ваньку позвать не мог. Не то чтобы он стеснялся, нет, это же его Ванька, они за последние два года друг другу уже родными стали. Просто странно было представлять его за одним столом с девочками. И это, кстати, был ещё один из доводов за съёмную квартиру. Однако им иногда всё-таки улыбалась удача. Тем утром Саша проснулся рано, хотя была суббота — выходная и для него, и для Ваньки, у которого отменились пары. Илья ещё в пятницу днём умотал со своим классом на экскурсию в другой город, чем немало удивил всех вокруг: учебный год-то только начался. Куда именно они поехали, Саша не узнавал, но что квартира будет полностью в их распоряжении, осознал сразу. Ванька ещё спал. Приподнявшись на локте, Саша всмотрелся в его лицо — спокойное, расслабленное, без его обычной морщинки между бровями. Волосы у него слегка отросли, и сейчас чёлка лежала в полном беспорядке. Не сдержавшись, Саша пальцами осторожно отвёл её ото лба. Вчерашний вечер был отличный. Саша приехал после работы, домой он даже не стал заглядывать, позвонил только Даше и предупредил, что она за старшую. Последний клиент удачно слился, так что Белогородцев не очень поздно освободился; успел заехать в магазин за продуктами и даже выкурить сигарету у подъезда — первую за неделю, надо сказать. Потом они вместе приготовили ужин, Наймарк скачал какой-то фильм, сели его смотреть и, конечно же, не досмотрели. Целовались как заполошные, пока на экране кто-то стрелял и что-то взрывалось. Также быстро избавлялись от одежды. И вдруг остановились, раскрасневшиеся, с припухшими губами, тяжело дышащие, будто впервые друг друга увидели. А дальше случилось волшебство, не иначе, потому что Саша не помнил, чтобы у них с Ванькой был такой нежный… Не секс даже. Это, наверное, было то самое, что другие люди называют «заниматься любовью». Да не то что с Ванькой, у него ни с кем так не было. С Олежей просто не успели, а потом, в интернате… Не до того было. Быстро друг другу отдрочили — и спатеньки, пока воспитатели не пришли проверять, что за возня в комнате после отбоя. Чувствуя, как его с головой захлёстывают чувства, Саша наклонился и нежно коснулся губами Ванькиного плеча. Тот не шевельнулся, видимо, не почувствовал. Тогда Саша аккуратно сдвинул одеяло ниже, открывая полностью торс Наймарка, погладил кончиками пальцев живот — без единого волоска, плоский, но без особых мышц. На этот раз Ванька завозился, потревоженный. Саша сполз и поцеловал свою любимую тазобедренную косточку. — Что ты там делаешь? Саша улыбнулся: у Ваньки со сна всегда был хрипловатый, низкий голос, и он дико заводился, когда слышал его. — Делаю это утро добрым, — сообщил он, окончательно избавляясь от одеяла. Ванька дёрнулся, цапнул воздух: Саша оказался быстрее. — Нет. Вывернувшись из рук, Наймарк сел на постели, опустив ноги на пол. Саша уставился ему в спину. — Что на этот раз не так? — спросил он. — Я не хочу. Саша закатил глаза и позволил себе упасть обратно в подушки, кровать жалобно скрипнула, покачнулась. В этом был весь Наймарк — встать не с той ноги, словить шлею под хвост, что там ещё бывает? Котов бы точно придумал несколько поговорок. И ладно бы если он правда не хотел! Только Саша успел оценить, насколько его тело совершенно не против ласки. Они ведь так редко проводят время по-настоящему вместе, да ещё и с комфортом городской квартиры! — Твой член думает иначе, — заявил он. — В отличие от тебя, я думаю не, — Наймарк слегка замялся, как и всегда, — членом. Саша вздохнул. Вот так отличные вечера превращались в отвратительные утра — благодаря тому, что у Наймарка какое-то не такое настроение. Белогородцев пытался разговаривать об этом, ругаться, молча уходить, хлопнув дверью, — но ничего не менялось. И с каждым разом бесило всё сильнее. Вся их одежда валялась на полу одним неопрятным комом, и Саша свесился с постели, подтянул его к себе, выбрал свои вещи. Наймарк по-прежнему сидел на краю, уперев локти в колени, и не обращал на Сашу внимания. Белогородцев натянул трусы и джинсы, встал, оглянулся на Наймарка. Не заметил каких-либо изменений и пошёл в ванную, захватив с собой футболку. Когда он вышел из душа, умытый и освежившийся, то обнаружил, что Наймарк снова заполз под одеяло. Махнув на всё рукой, Саша по-быстрому приготовил яичницу, сделал себе кофе, поел. Хотел закурить, но сообразил, что сигареты остались в машине. — Завтрак на плите, — сообщил он кокону на кровати. Кокон признаков жизни не продемонстрировал. Саша пожал плечами и вышел из квартиры, прикрыв за собой дверь. Улица встретила его горстью воды в лицо и листьями, тут же облепившими ботинки. Лобовое стекло старушки-нивы выглядело так, словно какое-то особо злобное дерево пришло и стрясло с себя всю крону. Сев в машину и оставив дверь открытой, Саша наконец затянулся, достал мобильный, чтобы посмотреть время. Домой ехать не хотелось — он вообще-то не планировал появляться там до самого вечера. В девять утра вряд ли кто-то из его знакомых был готов его увидеть, разве что… Взгляд сам собой метнулся на окна квартиры Наймарков — они выходили все на одну сторону. Свет не зажёгся ни на кухне, ни в комнате, видимо, Ванька так и продолжил дрыхнуть, потому что в подобную погоду он в принципе без ламп не обходился. Саша выкинул наполовину скуренную сигарету, захлопнул дверцу, мобильник кинул на сиденье рядом и вдавил газ. У него оставался один человек, который был рад видеть его в любое время суток и в любом состоянии. Знакомый номер он набрал, уже паркуясь перед подъездом. Олежа ответил почти сразу, голос звучал бодро: не спал. И, конечно, обрадовался, услышав, что Саша уже здесь, велел подниматься и не «морозить свою бесценную задницу». — Санька, — Олежа привычно боднул его головой в грудь, обнимая на пороге, — неужели соскучился? Не улыбнуться ему в ответ было просто невозможно. Саша потрепал его по волосам, отстранился, заглянул в лицо. — Ты так говоришь, как будто такого никогда не было. — И вот опять, — хохотнул Олежа. Он ушёл в комнату, пробормотав, что ему надо кое-что закончить, прекрасно зная, что Саша ориентируется у него едва ли не лучше хозяина. Белогородцев поставил чайник, заварил чай и уже с двумя кружками проследовал за Олежей. Тот рисовал, полулёжа на незаправленном диване, подсунув под спину подушки, а в ногах сваляв одеяло. Саша хотел было сесть на край, но Олежа помотал головой и попросил: — Давай лучше к стеночке, мешать будешь. И приподнялся, пропуская его. Саша устроился, отхлебнул чай, заглянул в альбом: оказалось, Олежа рисует то, что у него перед глазами. Окно, пасмурное небо, краешек стола, беспорядок на постели и собственные ноги. — Пробуешь себя в новом жанре? Олежа фыркнул. — Хочешь присоединиться? Саша посмотрел ещё раз на рисунок. — Хочу, — хмыкнул он. И вытянулся рядом, чтобы «в кадр» теперь попадали две пары ног. Олежа рисовал быстро, карандаш в его пальцах порхал, оставляя на плотной бумаге лёгкие штрихи. Ни единой заминки, ни секунды на размышление — словно он выступал просто проводником между реальностью и рисунком. — Ты стал ещё круче, — заметил Саша, не отрывая взгляда от альбома. — Ты тоже бы мог, — откликнулся Олежа. — Если бы всё-таки пошёл учиться. Саша промолчал, изобразил, что ему очень нужно промочить горло. Олежа не глядя пошарил ладонью, и Белогородцев вложил ему в руку кружку. — С фотоаппаратом мне привычней, — признался Саша. Олежа кивнул, докрасил тень и отложил карандаш. — Мне кажется, я назову это «Доброе утро», — провозгласил он. Саша засмеялся: то, что не удалось с Наймарком, он получил здесь, у Олежи. В альбоме нашлись и другие зарисовки — в основном пейзажи: в парке, у пруда, старая голубятня, памятная им обоим; городские улицы, станция метро, мост. Несколько собачьих портретов — назвать их «мордами» у Саши бы язык не повернулся, Олежа всегда хорошо схватывал характеры псов и передавал их на бумаге. Два автопортрета, но оба не закончены. И на последнем листе — что-то исчёрканное, напоминающее какую-то большую ёмкость, из которой выплёскивается жидкость. — Вы поругались с Ваней? — поинтересовался Олежа внезапно. Пока Саша листал его альбом, он улёгся поудобнее, положив голову ему на плечо. Забытая чашка остывала на тумбочке. — С чего ты взял? Олежина проницательность сюрпризом не была, но ведь то, что у них было сегодня с Наймарком, нельзя было назвать полноценной ссорой. Оно бы ей наверняка стало, если бы Саша остался, именно поэтому он и предпочёл побыстрее ретироваться. Он планировал позвонить ему позднее, поговорить и, может быть, снова встретиться. — Ты опять сбежал. — Олежа не спрашивал, он утверждал. — А тебя это так волнует? — Саша отложил альбом, приподнялся на локте. Олежа отодвинулся, давая ему пространство для манёвра. — Извини, — он уставился вниз, разгладил несуществующую складку на простыне. Саше стало горько. Он смотрел в кудрявую макушку Олежи и чувствовал, как мерзкое ощущение вины впивается в него когтями. Он обидел того, для кого был самым близким человеком. Он оставил одного того, кто для него был ближе всех. Он мог бы всё сделать правильно, но снова всё испортил. — Эй, — Саша приподнял голову Олежи за подбородок, чмокнул в лоб, — не извиняйся. Мы с Наймарком снова друг друга недопоняли. — Ты опять зовёшь его по фамилии, — вздохнул Олежа. — Я разозлился, — покаялся Саша. — Хотел его разбудить… а он сказал, что не хочет. — Не хочет просыпаться? — Нет, — Саша с усилием потёр лицо ладонями, — знаешь, я не очень понимаю, как об этом говорить с тобой. — А, — Олежа смущённо улыбнулся, — ты о сексе. Саша порывисто сел, а потом и вовсе слез с дивана, прошёлся по комнате. — Я правда не могу это обсуждать, — пробормотал он, отвернувшись к окну. — А с Ваней можешь? — А с ним вообще непонятно как разговаривать, — Саша неопределённо махнул рукой. — Я понимаю, что надо. Но он либо молчит, либо уверяет, что всё нормально. Молчание у нас значит категорическое «нет», об этом я уже догадался, — он фыркнул, — но нормально далеко не всё, что нормально. Олежа чем-то зашуршал у него за спиной, возможно, принялся перебирать свои рисунки. Саша сжал пальцами подоконник — до побелевших костяшек, до боли. Ему претило вмешивать в отношения с Ванькой кого-то ещё; но, с другой стороны, Олежа не был просто кем-то, он был тем, кто понимал Сашу, как никто другой. Да и стоили ли их с Наймарком разногласия того, чтобы просить помощи на стороне? Было ли в них хоть что-то, с чем они не могли бы справиться самостоятельно? — Санька, — позвал Олежа. — Можешь передать кое-что Ване? Саша обернулся и увидел, что Олежа протягивает ему вырванный откуда-то листок. В альбоме, который Белогородцев рассматривал ранее, были только карандашные наброски; на этом же был полноцветный портрет красками. С бумаги на Сашу смотрел Ванька — такой, каким он увидел его первого сентября в одиннадцатом классе. Сосредоточенный, серьёзный и слегка напуганный возложенной на него ответственностью. Но ведь Олежа не видел его таким. Или?.. — Я нарисовал сразу после больницы, — Олежа пожал плечами. — Он мне тогда с первого взгляда понравился. А потом как-то забыл, если честно. Саша сгрёб Олежу в охапку, прижал к себе крепко, уткнулся носом в макушку. — Отдашь? — Голос Олежи звучал немного придушенно. — А сам ты не хочешь? — Саша выпустил Олежу, но тот ещё пару секунд стоял совсем близко, прежде чем сделать шаг назад. — Нет, — он помотал головой, — ты же знаешь, как я это не люблю. Олежа заботливо упаковал рисунок в папку-файл, и Саша пообещал, что отдаст Ваньке при первой же возможности. К машине они спустились вместе — Олеже надо было в магазин, и Саша предложил его подвезти. Оказавшись на переднем сиденье, Олежа демонстративно принюхался. Саша только развёл руками и повесил голову, изобразив раскаяние. Оставшиеся сигареты тут же отправились в мусорку под тяжёлый вздох Белогородцева. По дороге в торговый центр им пришлось немного потолкаться в пробке — люди проснулись, обнаружили субботу и плохую погоду и, похоже, решили все отправиться развлекаться под крышей. Олежа рассказывал, как у него дела в университете, как они с мамой ходили в кино; Саша подумал о том, чтобы рассказать о странном Константине Гавриловиче, но в последний момент остановил себя и вместо этого вывалил историю о тётке, которая считала, что похожа на Анжелину Джоли. — Она не уточнила, но, видимо, исключительно в старости, — ехидно добавил Белогородцев. Олежа звонко рассмеялся, а Саша, отвлёкшись на него, едва не въехал в машину впереди. Резко вильнув в сторону, он избежал столкновения, прижался к краю и включил аварийку. — Всё в порядке? — забеспокоился Олежа. — Да, просто… — Саша втянул воздух сквозь зубы. — Нервы в последнее время ни к чёрту. Из-за сигарет ваших! — Ты сам решил бросать, — обезоруживающе улыбнулся Олежа. — Но ради безопасности окружающих… — Он покопался в своём рюкзаке и протянул Саше чупа-чупс подозрительного тёмно-зелёного цвета: — Давай подменим предмет твоей оральной фиксации. Саша покрутил в пальцах конфету. Сладкое он, конечно, любил, но не настолько же! Олежа хихикнул, видя его замешательство. — Оральная фиксация, говоришь? — протянул Саша с сомнением. — Я бы лучше что-нибудь другое… в рот тянул. Мгновение они смотрели друг на друга, после чего дружно грохнули хохотом. Водители из машин, вынужденных объезжать внезапное препятствие, с нескрываемым раздражением оглядывались на них, но им было всё равно.***
Позвонить Ваньке у Саши получилось только спустя несколько часов. Тот ответил не сразу, но, когда наконец раздалось «Алло», в голосе не было слышно обиды. Договорились встретиться вечером, поскольку Наймарк неожиданно вспомнил о каком-то очень важном реферате и собирался написать его как можно скорей. Попрощавшись, Саша заглушил мотор, закрыл машину и не спеша побрёл в сторону дома. Когда он зашёл, его встретила удивительная тишина — не работал даже телевизор. Пройдясь по комнатам, он убедился: все куда-то делись. Времени до встречи с Ванькой оставалось ещё куча, и Сашка включил компьютер, собираясь поработать. Параллельно он убрался у себя, собрал грязную одежду, отнёс её в ванную. Выворачивая карманы, вдруг наткнулся на мятый картонный прямоугольник — ту самую визитку Константина Гавриловича. Шаскольских. Его фамилия была Шаскольских, и Саша подумал, что звучит она как-то очень знакомо, словно он слышал где-то или читал что-то такое. Кондиционер в студии, кстати, после теракта с лужей стал сам по себе нормально работать, так что даже Патя удивилась и стала появляться чаще. Она не давала ему заданий ретушировать фотки, из чего Саша сделал вывод, что Константин Гаврилович либо не звонил, либо, как он и предполагал, возможность подзаработать Патя отдала своей подружке. Но выкидывать визитку почему-то не хотелось. Не то чтобы Саша планировал когда-нибудь воспользоваться тем номером, который Константин Гаврилович обозначил как «личный», просто… Оставалось ощущение, что делать это нецелесообразно. Саша успел обработать половину фотосета с очаровательной лабрадоршей и развесить выстиранную одежду на заднем дворе, приготовить обед и перекусить. А потом дома снова стало слишком шумно. — Где вы были? — поинтересовался Саша, наблюдая, как мать выкладывает продукты на кухонный стол. Маша и Даша о чём-то спорили у себя в комнате, Ксюша пришла на кухню следом за матерью и теперь протягивала ему ручки, явно намекая, что хочет наверх. Саша подхватил её, устроил на бедре. Сестра обняла его за шею и доверительно отчиталась: — В магазине! Большом-пребольшом. И там кормили! — Девочкам нужна была новая одежда, — сказала мать бесцветно. — И в холодильнике почти пусто. — Я суп сварил, — Саша указал кивком на плиту. — А мне ты не могла сказать? Я бы вас отвёз. — Да чего мы тебя напрягать будем. Да и я давно никуда не выбиралась… — Было солёно, но вкусно, — суфлёрским шёпотом доложила Ксюша. — Там такие необычные бутерброды, где хлеб с двух сторон! И мама разрешила мне газировку! — Всегда напрягали, а тут вдруг не смогли, — пробормотал Саша себе под нос. Мать его не услышала, убрала хлеб, яйца, овощи, оставила только крупы — с её ростом она не дотягивалась до верхнего шкафа без табуретки. Ксюша оглушительно зевнула, и Саша отнёс её в кровать, помог переодеться в пижаму и укрыл одеялом. Его удивляла её способность спать днём — сам он, насколько помнил, терпеть этого не мог, в детском саду доставлял кучу проблем воспитателям, баламутя других детей. Впрочем, для многих взрослых в его детстве его имя было синонимом неприятностей. Включая его мать. Та не уходила, продолжала вертеться на кухне, перекладывала с места на место предметы — явно хотела что-то от Саши, но никак не решалась завести разговор. — Что ты хочешь? — прямо спросил он. Ходить вокруг да около он не собирался, равно как и задерживаться на кухне дольше необходимого. — Ничего, — ненатурально удивилась мать. — Я тут вот… просто… Саша вздохнул. — Кать, — он убрал оставшиеся продукты в шкафы, — либо ты говоришь, либо я ушёл и вернусь только завтра после работы. Звать мать мамой или, например, мамулей он никогда не мог: она для него потеряла право так зваться, когда, выбирая между родным сыном и посторонним мужиком, отдала предпочтение последнему. Именно поэтому с семи лет он обращался к ней исключительно по имени, подчёркивая, что она для него — просто очередной безликий родственник. — Я… — она ощутимо замялась, подёргала завязки кофты, избегая смотреть Саше в лицо, — я встретила кое-кого… Саша непроизвольно сжал кулаки и отвернулся. — Он чудесный! — поспешно добавила мать, и в её голосе впервые за долгое время послышались настоящие эмоции. — Добрый, понимающий. Очень детей любит. — Ты сегодня таскала показывать ему девчонок, да? — Я же должна была убедиться!.. — Убедилась? Мать издала непонятный звук, нечто среднее между всхлипом, стоном и иканием. Саша сцепил зубы: ну да, сейчас она расплачется, чтобы он почувствовал себя виноватым в том, что она не может найти своё «женское счастье». — Про меня ты ему не говорила? — Не то чтобы его правда интересовал ответ на этот вопрос, но услышать ответ почему-то казалось важным. — Ты же уже взрослый… — мать смогла не разрыдаться, но говорила теперь едва слышно. — И? — Саша всё-таки развернулся, посмотрел на неё в упор. — Это что-то меняет? Катя выглядела не очень: побледнела, вся словно бы сжалась — хотя не могла не знать, что уж сын-то никогда на неё не поднял бы руку, в отличие от её предыдущего мужика. Тот не погнушался и подростков избить. — Ты ведь хочешь уже отдельно жить? — мать попробовала заискивающе улыбнуться, но вышло жалко. — Съехаться, может быть, с этим твоим… Саша шумно выдохнул. Если речь зашла про «этого», значит, дальше конструктивного диалога можно было не ждать. Пусть мать никогда вслух об этом не говорила, но с выбором Сашки она так и не смирилась. Наверное, она даже всерьёз надеялась, что в интернате его «вылечат». — Я понял, Кать, — Саша кивнул. — Мне надо освободить комнату. Я займусь этим. Мать схватила его за локоть, когда он проходил мимо, заглянула ему в лицо: — Сашенька… Ты не подумай, я очень тебе благодарна за всё, что ты делаешь!.. Но девочкам ведь нужен настоящий отец… — А у них ты это спрашивала? — Саша фыркнул, вырвался из её пальцев. — Поинтересуйся на досуге. Дверью он всё-таки хлопнул. Покидал в рюкзак вещи, подхватил фотоаппарат и вылетел из дома. На самый крайний случай у него оставалась старушка-нива: в ней всегда можно было переночевать. По пути к Ваньке он купил сигарет: цирк с бросанием окончательно осточертел. Если уж все решили мотать ему нервы, то к чему им в этом помогать?