ШАНСЫ У ВСЕХ РАВНЫ
Декабрь Саша провёл в бегах. Не в том смысле, что он от кого-то скрывался, нет, просто он всё время куда-то бежал: на съёмку, на собеседование, на встречу с потенциальным клиентом, смотреть квартиру, помогать Даше с новогодним выступлением в её школе, сходить с Ванькой в какое-то особое место, про которое тому наплела Сахнова, не забыть заехать к Олеже и забрать что-то там невероятно важное, но совершенно не нужное… Полностью съехать из канюковского сервиса пока не получалось; но зато Саша наконец забрал свой компьютер и обустроил себе угол в административном помещении. Анатолий Алексеевич только хмыкнул, но разрешил: всё равно пара столов пустовала, их поставили с расчётом на расширение, которое пока было только в планах. О возвращении долга он не напоминал, но Саша уже начал откладывать. Старушка-нива всё ещё торчала в ремонтном цехе. Как бы Канюков не бахвалился, быстро разобраться с машиной у него не получилось, а Игнатов, старший мастер, не каждый день мог уделить ей время. Так её и чинили — когда выпадала свободная минутка. Стоит ли упоминать, что за прошедшие с аварии три недели их натикало едва ли на пару часов? Из больницы его действительно выпустили на следующий же день: подозрение на перелом обернулось небольшой трещиной, а хрипам нашлось более прозрачное объяснение: стресс, курение и перенесённый на ногах бронхит. Последнее Сашу удивило — он не замечал за собой никаких признаков даже банальной простуды. В итоге из клиники он ушёл с длиннющим списком лекарств и строгим предписанием не поднимать ничего тяжёлого, не перенапрягаться и не нервничать. Последние два пункта Саша записал в невыполнимые и решил игнорировать. Патя устроила ему истерику, узнав, что он уходит. Её вопли о том, что он не ценит своего счастья, что не понимает, как подставляет других людей, что она всем своим знакомым даст рекомендацию никогда с ним не связываться, наверное, слышали даже на улице. Настя, чья смена была в тот день, хмыкнула и покрутила пальцем у виска, когда Саша наконец вырвался из кабинета с остатками своей зарплаты в кармане. Она сразу скинула ему пару контактов и предложила попробовать счастья там; и пообещала, разумеется, делиться заказами. С постоянной работой никак не складывалось, и Белогородцев начал думать, что, может быть, это и к лучшему. На одной свадьбе он разговорился с другим фотографом — они оба ждали свои пары — и выяснил, что тот зарабатывает очень даже неплохо, хотя и пашет для этого как не в себе. Парень порой брал даже по две свадьбы в день, если складывалось удачно и не надо было ехать в ресторан. Таким образом приближающийся Новый год и Ванькин день рождения встретили Сашу с почти готовым бизнес-планом по извлечению себя из задницы и полным отсутствием мыслей о том, что кому дарить, где отмечать и как вообще отдыхать. Олежа собирался с мамой куда-то на юг и звал с собой — променять ёлку на пальму; Соколов планировал большой тусыч на своей хате с реками алкоголя и толпой людей; Котов задумал найти клуб, где он сможет выступить, и хотел видеть Сашу в виде моральной поддержки; Канюков был за любой кипиш и просто мечтал нажраться; Ванька предлагал поехать на дачу, взяв с собой Илью. — Мы там околеем, — Саша уставился на Наймарка, решив, что ослышался, — у вас же летний домик. Там даже осенью холодно! — Ты же сам говорил, что печку уже можно топить, — возразил Ванька. — Да и просто возьмём побольше тёплой одежды… Саша рассмеялся. Каким же всё-таки домашним мальчиком был Ванька, не приспособленным к выживанию. Только он мог думать, что проблема промёрзшего за зиму дома может быть решена двумя одеялами. Претерпев неудачу с дачей, Ванька стал разрабатывать новые планы по празднованию — правда, пока не спешил делиться ими с Сашей. А потом написала Настя и предложила поработать в новогоднюю ночь — и от одного взгляда на расценки Саша осознал себя трудоголиком. Правда, он не особенно верил в то, что Ванька его отпустит — с тех пор как они начали официально встречаться, для того празднование Нового года стало каким-то ритуалом. Видимо, вместо их дней рождения — и если у Сашки был достойный повод его игнорировать, то почему отказывался отмечать Наймарк, понять было сложнее. Два года они ограничивались праздничным сексом и пиццей на двоих; хотя до этого, в одиннадцатом классе, по мнению Белогородцева, всё прошло не так уж и плохо. Не считая того, что они тогда поругались. Неужели после этого Ванька возненавидел день своего рождения? Саша вздохнул: не хотелось бы узнать, что это он испортил праздник для любимого. А ещё нельзя было забывать о сёстрах — и если непосредственно в новогоднюю ночь ему можно было не присутствовать на «семейном торжестве», то первого января девочки почти наверняка будут ждать его в гости. И как с таким раскладом надо было выполнять команду «не нервничать»?!***
Саша потянулся, сидя в кресле. Он провёл за компьютером весь вечер, а конец папки с новыми фотками так и не показался. Заказчик ожидал их через пару дней, но лучше было бы сделать пораньше, чтобы освободить время и наснимать новые портреты уличных псов — Олежа хотел отрисовать по фотографиям картинки и выпустить в виде календаря. Распространять результат совместного творчества они поначалу планировали по знакомым — и, оценив интерес, возможно, сделать больший тираж, чтобы продавать уже всерьёз. Сервис давно уже закрылся, даже бухгалтерша ушла домой — хотя у неё в преддверии зарплатного дня было дел, наверное, побольше, чем у самых загруженных мастеров в цеху. Саша прислушался к тишине: её нарушал только шум вентилятора его собственного компьютера. Несмотря на то, что много часов пялился в монитор, он чувствовал себя на удивление отдохнувшим; кроме того, вдруг накрыло осознанием, что он остро соскучился по Ваньке. Сколько они не виделись? Меньше недели точно — вроде бы в среду гуляли, значит, только три дня; а когда они последний раз занимались любовью? Вздохнув, Сашка свернул все открытые окна и щёлкнул по ярлыку в нижней левой части экрана с прозаическим названием «Себе». Там он хранил фотки Ваньки — и те, что делал с его согласия, и те, о которых Наймарк даже не подозревал. Любимая Сашина серия из «разрешённых» была сложена в папку с цифрой 1 вместо заглавия: Ванька позировал в кожаной куртке Белогородцева. Вообще-то они тогда просто выбрались погулять на набережную, но осеннее солнце сыграло с ними злую шутку и совершенно не грело. Саша отдал замёрзшему Ваньке свою косуху и обомлел, глядя на любимого. Кожанка совершенно не вписывалась в его образ, оставаясь чужеродным элементом, но каким же родным и домашним выглядел в ней Ванька! К счастью, фотоаппарат был с собой, а уговорить Наймарка сделать пару кадров было минутным делом. Самому Ваньке результат тоже понравился — он даже утащил одну из фоток и поставил себе в соцсетях на главную. Но ещё больше Саша любил те кадры, что скрывались за цифрой 2. И если бы о них узнал Наймарк, то скандала было бы точно не избежать. Фотографий было всего с десяток, и на всех Ванька спал. Полностью расслабленный, беззащитный, мягкий и такой желанный, что щемило сердце. На одном кадре он лежал на животе, одеяло сползло, открывая взгляду спину в редких точках родинок; на другом — дремал на боку, засунув обе ладони под подушку; на третьем — самом откровенном — раскинулся на постели, согнув одну ногу в колене, под тонкой простынёй (стояло лето) угадывались очертания слегка напряжённого члена, тёмные волосы в паху кокетливо выглядывали из-под краешка ткани. Тогда Ванька чуть не спалил, что Саша снимает: спал неглубоко, и стоило затвору щёлкнуть, как он беспокойно завозился, потревоженный громким звуком. Саша едва успел убрать фотоаппарат и метнуться на кухню за чашкой чая — изобразить, что пришёл его будить. Остальные фотографии были вариациями на ту же тему. Саша листал их, чувствуя, как медленно наползает возбуждение, как некомфортно, болезненно упирается встающий член в джинсовый шов. Низ живота наполнился теплом, заныл просительно, отвечая похожим ощущениям в яйцах. Саша погладил себя пальцами сквозь джинсы, едва касаясь — как будто котёнка приласкал. Надо было встать и спуститься в душевую, снять напряжение, потом вернуться и доделать работу; но сладкая истома уже накрывала с головой, куда-то идти в таком состоянии Саша не хотел, да и не мог. Оттолкнувшись пятками, он отъехал вместе со стулом от стола, сполз пониже, расстегнул ширинку. Кинул взгляд на монитор — с него Ванька чему-то улыбался во сне, вытянув руку в ту сторону, где ещё совсем недавно лежал Саша. И почти сразу же зажмурился, стоило пальцам сомкнуться в кольцо, а бёдрам — непроизвольно дёрнуться навстречу. Удовольствие нахлынуло быстро, Саша выгнулся, закусив губу, чтобы не застонать вслух — хотя кто бы мог его тут услышать? Посидел немного, не спеша оправляться, словно во сне поднёс к лицу испачканную спермой руку — и всё так же задумчиво лизнул ладонь. Ванька ему бы такое никогда не позволил, но ведь в этом не было ничего противного… В душ всё-таки пришлось сходить. Ополоснувшись и переодевшись в спортивные штаны и футболку, а заодно застирав пятна на джинсах, Саша вернулся за компьютер с твёрдым решением закончить заказ. Утром звон будильника показался продолжением сна. С трудом разлепив глаза, Белогородцев ужаснулся: всего десять часов! Он провозился с фотографиями до четырёх с лишним, но всё успел. Да, зачем-то он хотел встать пораньше, но разве в планах было что-то настолько важное?.. Саша уже начал проваливаться обратно в дремоту, когда телефон снова заверещал — на этот раз оповещая о звонке. — Санька, —мурлыкнула трубка голосом Олежи, — просыпайся. Ты просил тебя разбудить. Саша проворчал что-то нечленораздельное ему в ответ — что можно было трактовать и как почти риторический вопрос «Зачем?», и как благодарность. — Нет-нет, не смей отключаться, — Олежа засмеялся. — Давай вставай. Я не отстану, пока ты не объяснишь, зачем тебе это. Куда ты намылился в такую рань в воскресенье? — К тебе, — буркнул Саша. Свободной ладонью он потёр лицо, разгоняя сонливость. — В смысле с тобой. — Ну это-то как раз очевидно, — продолжил веселиться Олежа, — но хотелось бы больше конкретики. Саша помолчал, собираясь с мыслями. Теперь он вспомнил — действительно вчера написал сообщение Олеже, прежде чем завалиться на диван, с просьбой не дать ему проспать и обещанием объяснить всё утром. Олежа никогда не вставал позже девяти и всегда на ночь ставил телефон на беззвучный режим — значит, неурочное сообщение не могло помешать его сну, зато гарантировало, что просьба будет рассмотрена и приведена в исполнение вовремя. — Ты сегодня свободен? — спросил он наконец. — Ну, вообще-то, у меня было запланировано три свидания… но ради тебя могу все отменить! — совершенно серьёзно сказал Олежа. Подождал реакции и добавил: — С мамой, продавщицей в худтоварах и моим новым эскизником. Так что я открыт для твоих предложений, если пообещаешь присутствовать на рандеву с маман. Теперь рассмеялся и Саша, чувствуя какое-то необъяснимое облегчение. Неужели от фразы о свидании Олежи действительно ёкнуло что-то в груди? — С ней я готов видеться в любое время дня и ночи, —признался он. — Пойдёшь со мной на охоту за собаками? — В смысле… А-а-а! Конечно. Где встречаемся? Лёгкость Олежи на подъём всегда нравилась Саше — его не надо было уговаривать, не надо было придумывать кучу аргументов, чтобы объяснить, почему лучше сделать так, а не иначе, не надо было выворачиваться наизнанку, пытаясь добиться внимания. Они быстро договорились о месте встречи и распрощались, зная, что увидятся уже через пару часов. До аварии Саша проездил на старушке ниве всего полгода, но и то успел отвыкнуть от общественного транспорта. Стоя на автобусной остановке с кофром на плече, он то и дело поглядывал на часы: автобус где-то застрял, но идти пешком уже было поздно, он рисковал опоздать по всем статьям. К тому же декабрь не радовал погодой: снега наваливало всё больше, но какого-то рассыпчатого, сухого, температура ползла всё ниже и ниже — Саша успел глянуть перед выходом на термометр, и увиденные минус двенадцать его совсем не обрадовали. К моменту появления долгожданного (во всех смыслах) автобуса Саша уже успел проклясть всё на свете. Потом водитель бесконечно долго искал сдачу; все сидячие места оказались заняты, да и любимое Сашкино стоячее напротив средних дверей тоже. Раздражаясь всё больше, он завис в проходе, придерживая одной рукой кофр, другой цепляясь за поручень, но всё равно на первом же повороте в него влетел мужичок, дыхнувший перегаром. Процедив сквозь зубы предложение быть осмотрительней, Саша прошёл глубже, подсчитывая оставшиеся остановки — по всему выходило, что испытывать нервы ему придётся ещё минут двадцать. Олежа уже ждал его — как и договорились, возле гаражей. Его светлые кудряшки смешно торчали из-под чёрной пушистой шапки, а нос прятался в вязаном шарфе. — Замёрзнешь же, — недовольно проворчал он, окинув взглядом Сашу. — Меня любовь греет, — привычно отшутился Белогородцев, сгребая Олежу в объятия. — Я соскучился, между прочим. — Пусти, задушишь, — завозился Олежа, — медведь, блин! — Ты определись: медведь или блин. Скорчив скептическую мину, Олежа скинул с плеча рюкзак и продемонстрировал его содержимое: несколько упаковок сосисок, батон варёной колбасы и шоколадку. Последнее предназначалось не собакам, а Саше, так что он тут же её сграбастал и откусил половину батончика одним махом. — Ну что, идём? — Олежа поёжился, засунув руки в карманы. Саша выдвинулся первым — во-первых, потому что лучше знал местность, во-вторых, чтобы ничего не загораживало обзор. Фотоаппарат он взял наизготовку, запасной аккумулятор засунул во внутренний карман косухи, а кофр перекинул за спину, чтобы не мешал. Между гаражами были вытоптаны дорожки — но только к тем «ракушкам», которые использовались; между другими снег лежал нетронутыми горами, так и маня упасть в него, как в детстве. Первого пса они встретили довольно скоро: светлая в подпалинах дворняжка шарахнулась от них, но, увидев сосиску, заинтересовалась и присела чуть в отдалении. Олежа покрошил угощение и оставил на дорожке, сам ретировался за спину Саше; тот же, пока собака оценивала уровень опасности, успел сделать несколько кадров. Следующего пса нашли возле открытого гаража — он уже грыз косточку, так что колбаса его не впечатлила. Он обрычал Олежу, попытавшегося приблизиться: защищал свой обед. Саша щёлкнул пса издалека, после чего они отправились дальше. Третья красотка поразила Олежу в самое сердце: огромная рыжая сука, пушистая до невозможности, с очень внимательным взглядом влажных карих глаз. Она лежала прямо на снегу, закрывая своим телом лаз — и логично было предположить, что внутри прятались щенки. Протянутую сосиску дама изящно слизнула прямо из рук и даже позволила потрепать себя за ухом. Не сдержавшись, Саша захватил в кадр и Олежу — очень уж контрастно они смотрелись друг напортив друга: улыбающийся парень карманного размера и поразительно серьёзная собака, которая, приди ей в голову встать на задние лапы, габаритами бы могла бы его превзойти. За гаражами располагался пустырь с теплотрассой — излюбленное место бездомных бобиков и бобетт. Саша попросил Олежу держаться поближе к себе: опасался нарваться сразу на стаю — такие могли стать опасными в попытке урвать лакомый кусочек. К счастью, на призывный свист вышло всего трое: чёрный криволапый вожак, маленький лохматый подпевала явно терьерских кровей и поразительно толстая бордельная «маман» невнятно-полосатого окраса. Всё шло хорошо: Саша успел их пофотографировать, Олежа нарвал батон колбасы крупными кусками и стал кидаться ими, заставляя собак буквально взвиваться в воздух. Белогородцев, смеясь, щёлкал затвором, снимая то дворняг, то самого Олежу — с красными щеками и улыбкой до ушей. Идиллия оказалась разрушенной в один миг: откуда-то со стороны гаражей вдруг вырулили ещё псы и с громким лаем кинулись на троицу прикормленных. Визг, рычание, вскрики боли — почти человеческие — огласили всю округу. — Олег, — Саша схватил его за руку, потянул к себе, закрывая собственным телом, — отходи назад, не поворачивайся спиной и не беги. Олежа оглянулся на него — резко побледневший, испуганный, совершенно не похожий на себя минутой ранее. Медленно кивнул. Драка прекратилась так же резко, как и началась. Саша с Олежей не успели далеко отойти, как собачий клубок распался на составляющие; посрамлённые напавшие ухромали восвояси, двое местных отползли под теплотрассу. На снегу осталась чёрная клякса. — Нет! — Олежа метнулся вперёд, стряхнув Сашину руку. — Стой! — Саша кинулся за ним, пользуясь преимуществом в росте и длине ног, и перехватил его у самого собачьего тела. — Не трогай! Вожак ещё дышал — его бок тяжело вздымался и опадал; розовый язык вывалился и лежал на снегу. Глаза были открыты и с недоверием взирали на двоих людей — вряд ли пёс видел от человека хоть какую-то заботу в своей жизни. Крови было вроде бы немного — но стоило Саше коснуться шерсти на загривке, его ладонь окрасилась красным. — Его сильно порвали, — Белогородцев стряхнул кофр с плеча, засунул фотоаппарат внутрь абы как. — Ты помнишь, где ветка? Олежа, замерший возле пса каменным изваянием, вздрогнул. — Ветка? — Ветеринарка. Олежа, милый, пожалуйста, ты мне нужен. Если ты хочешь спасти собаку, ты должен вспомнить, куда нам его тащить. Выбранный Сашей тон привёл Олежу в чувство. Зажмурившись, он шумно выдохнул, встряхнулся, вскочил на ноги. — Да, я мимо проходил. Здесь недалеко. — Возьми мою сумку, — скомандовал Саша. Сам он, осторожно подпихнув ладони под чёрную горячечную тушку, поднял пса на руки и выпрямился. — Тебе же нельзя! — снова испугался Олежа. — Он же тяжёлый! — Мне всё можно, — отрезал Саша. Он смахнул со лба мешающиеся волосы, оставляя на коже кровавый след. Олежа приподнялся на мысочках и осторожно вытер пятно. Саша быстро отвёл взгляд — потому что то, что он прочитал на лице Олежи, его… Не напугало, конечно, но заставило насторожиться, разбудило давно, казалось, забытое чувство вины. Там было беспокойство, отголоски страха, напряжение, а также то самое обожание, что плескалось в его глазах в тот кошмарный день, когда их застали в постели. Именно эта любовь затапливала собой всё, когда Саша не спеша снимал с него одежду… В ветеринарной клинике они провели несколько часов. Сначала девушка-администратор отказывалась их принимать; психанув, Олежа заявил, что это его собака, а не бродяжка, и посоветовал быть повежливее с клиентами. Потом Боцмана — имя сорвалось с языка легко, словно пёс сам подсказал, — унесли в операционную. Олежа нервничал, весь извертелся на неудобном пластиковом стуле, всё порывался что-нибудь сделать, куда-то сходить, как-то помочь. Саша взял его за руку, переплёл их пальцы, и только тогда Олежа наконец расслабился, привалившись к его плечу. — Кто хозяин чёрного пса? — врач выглянул из операционной. Саша с Олежей одновременно поднялись на ноги. Врач кивнул им, пригласив зайти. Боцман лежал на столе, ещё не проснувшись после наркоза — вытянутый сквозь зубы язык выглядел жутко, половину шерсти ему сбрили, и стало видно, насколько пёс тощий. Олежа судорожно вздохнул — почти всхлипнул. — Дважды в день ему необходимы будут перевязки, — сказал врач. — Можете оставить у нас в стационаре или забрать домой. Если выберете второе, медсестра покажет, что и как. Через две недели — явиться для снятия швов. От стационара Олежа отказался, немало удивив этим Сашу, и только пожал плечами: мол, сессия на носу, конечно, но так и проще, уже занятий гораздо меньше. Всё ещё бессознательного Боцмана завернули в попону и снова передали Саше. Тамара если и удивилась появлению на пороге сына в компании бывшего парня и пса, то вида не подала. Пропустила их в квартиру, нашла в шкафу старый плед, постелила его в комнате на полу — чтобы Боцман не упал с дивана, если придёт в себя и испугается. Налила двум героям чай и только после этого уточнила, правильно ли она поняла, что у них теперь есть собака. Олежа только развёл руками, обезоруживающе улыбнувшись, и Саша невольно им залюбовался: за прошедшие годы он успел превратиться из мелкого подвижного пацана в пусть и некрупного, но уже начавшего оформляться молодого мужчину. — Надеюсь, мои любимые туфли не придутся ему по вкусу, — фыркнула Тамара, открыв шкаф с посудой и что-то там высматривая. Миску с водой вызвался отнести больному Саша. Когда он подошёл, Боцман слабо шевельнулся — приподнялся и опустился кончик хвоста. Смочив нос псу, Белогородцев поставил миску рядом, чтобы он смог дотянуться. За время его отсутствия на кухне явно произошло какое-то совещание: его встретили два одинаково лукавых выражения лица. — Саша, я сейчас буду накрывать на стол, — почти торжественно начала Тамара, — и никаких возражений слышать не хочу. Ты просто обязан поужинать с нами. — А если хочешь, можешь остаться на ночь, ма не против, — добавил Олежа. — А твой отец? — Саша засомневался. — Его мнение тут давно никого не интересует, — Тамара улыбнулась так же очаровательно, как и её сын. — Мы в разводе. — Так что… — Олежа смущённо потупился, словно стесняясь того, что не упоминал об этом раньше. — Поедим, посмотрим втроём кино. Вчетвером, — поправился он, вспомнив о Боцмане в комнате. — И тебе не придётся успевать на последний автобус. Хочешь? Саша задумался. С одной стороны, ему безумно хотелось остаться — в этой семье он всегда чувствовал себя своим, даже после всего, что случилось; с другой — воспоминание о взгляде Олежи на пустыре всё ещё беспокоило. Вдруг он до сих пор не смог отпустить Сашу? Вдруг в нём всё ещё живёт та любовь? Нет, Саша любил Олежу, но это было совсем другое чувство: как к лучшему другу, как к брату, как к самому близкому существу на свете — духовно близкому, платонически близкому. Но ведь была и третья сторона: разве не могли они решить все недоразумения, просто поговорив? Да и Тамара всё время оставалась рядом — уж кто-кто, а она лучше других понимала, что между ними происходит. — Хочу, — ответил Саша, опускаясь на табуретку.