ИЗ СЕТКИ КАЛЕНДАРЯ ВЫХВАЧЕН ДЕНЬ
— С сёстрами-то виделся? Саша выдохнул дым, прикрыв глаза. На балконе становилось уже довольно прохладно курить, скоро надо было перебазироваться в подъезд — на кухню Паштет наложил вето, как только переехал. Ещё и Вандой тыкал в лицо — мол, бедная псинка чихать начинает, стоит ей Сашкины сигареты унюхать. А что она чихала в принципе на всё, Котов игнорировал. Сдувал с неё пылинки и при этом ругался, что она избаловалась. Сашка вон Моцарта на руках носил, корм лучший выбирал — сам хуже ел! — и не жаловался, что белая скотинка оставляет шерсть на его любимых чёрных джинсах. — Виделся, — буркнул он, вспомнив, что вообще-то на телефоне висит. — А с матерью? Саше захотелось зарычать. Вместо этого он затянулся снова и подчёркнуто спокойно попросил: — Огласи сразу весь список тех, с кем я должен был видеться. Чтобы не растягивать удовольствие. На том конце провода ненадолго воцарилось молчание, после чего Константин Гаврилович — давно уже просто Костя, но приучиться так думать о нём до сих пор не получалось — протянул: — Ну, со мной, например? Саша фыркнул: — Вчера мимо твоего кабинета проходил, ручкой помахал. Шаскольских почти точно скопировал его интонацию: — А должен был не мимо. Вчера вообще-то летучка была. — И зачем я на ней? Мой начальник ходил, сказал, ничего интересного не было. Замов туда никто не зовёт, разве нет? Константину Гавриловичу крыть было нечем, поэтому в ответ Сашка получил только деланно грустный вздох. Сигарета закончилась, и Белогородцев с силой вдавил окурок в пепельницу, заранее понимая, что сейчас услышит. — Ты избегаешь меня, — не разочаровал Шаскольских. Саша пожал плечами, забывая, что Константин Гаврилович его не видит. Да, он избегал, да, это было осознанным решением. С тех пор как Ванька снова нарисовался в городе, его всё время крыло. Выражалось это по-разному: иногда ему просто хотелось нажраться и забыться, иногда он ловил себя на том, что сидит и пялится в стену, а иногда желание увидеть Наймарка, услышать, просто что-то сказать становилось настолько сильным, что приходилось стискивать зубы и напоминать себе: нельзя. Не с Ванькой. То, что за полтора с лишним года не получилось забыть или переключиться, Сашу, конечно, напрягало. Даже с Олежей такого не было — там он, стоило оказаться в новом окружении, быстро нашёл, чем себя отвлечь. Про разовых мальчиков и говорить-то не стоило. Чем же Ванька отличался от всех них? Что Шаскольских мгновенно разглядит его состояние и сделает правильный вывод, Саша не сомневался. И пусть он не станет жалеть или начинать душеспасительные разговоры, Белогородцева всё равно воротило от мысли, что кто-то будет в курсе того, что с ним происходит. Это всё-таки было его личным делом и уж точно не могло никого касаться. На работу он ведь продолжал ходить и свои обязанности выполнял исправно — значит, все претензии побоку. — Саш, — позвал Константин Гаврилович, — перестань делать из меня врага народа. — А то мне заняться больше нечем, — огрызнулся Белогородцев. На душе снова стало муторно. Саша щёлкнул зажигалкой, прикурив новую сигарету, и обнял себя свободной рукой — как ни крути, выходить в футболке не стоило, а возвращаться в комнату за толстовкой не хотелось. Может, если постоять ещё недолго, получится заболеть? И тогда повод избегать Шаскольских будет вполне легальный. — Тебя в отпуск отправить? Проницательность Константина Гавриловича бесила до зубовного скрежета. Саша несколько раз вдохнул и выдохнул, чтобы успокоиться, и процедил: — Не надо, у меня проект не доделан. — В таком случае в понедельник жду тебя с отчётом. Шаскольских повесил трубку. Как и всегда, сделал это очень вовремя — Саша уже готов был сорваться и высказать всё накопившееся. Может быть, кто-нибудь другой на месте Белогородцева и постеснялся бы разговаривать с одним из директоров фирмы в таком тоне, только вот ему-то всё всегда сходило с рук. Константин Гаврилович то ли в шутку, то ли всерьёз — Саша так и не разгадал — списывал его поведение на «сыновнюю непочтительность» и отмечал, что таков закон природы. Если ссора доходила до этого этапа, то впереди их ждало несколько дней холодной войны, во время которой Сашка демонстративно молчал, а Шаскольских не менее демонстративно обращался к нему по малейшему поводу. Потом, конечно, мирились, но рано или поздно всё повторялось снова. На этот раз Саша достиг отметки, при которой ему отчаянно хотелось швыряться предметами, однако из-за того, что из снарядов у него были только пепельница, телефон и одинокий горшок с замёрзшим кактусом, артобстрел пришлось отложить до лучших времён. Торопливо забычковав половину сигареты, Сашка вернулся в комнату, достал из комода первую попавшуюся толстовку и натянул её, оставив капюшон на голове. Паштет на такое модное решение только вздёрнул бровь, но комментировать что-то вслух не стал. Он вообще в последнее время часто нервно тявкал на окружающих и вообще не стеснялся в выражениях эмоций, преимущественно негативных; Сашка знал причину, и поэтому милостиво игнорировал все выпады в свой адрес. — Есть новости? — спросил он, включая чайник. Надо было бы сварить кофе, но он настолько промёрз, что готов был залиться и чаем. — Врач не звонил, — глухо ответил Котов. Чай нашёлся только в пакетиках, и Саша ненадолго завис, размышляя, готов ли он настолько поступиться своими вкусовыми пристрастиями. Чайник, вскипев, отщёлкнул кнопку; махнув рукой на мерзкий вкус, Саша всё-таки залил кипятком пакетик и закинул туда три ложки сахара. Сироп ещё тот получился, но хоть пропало ощущение, что он пьёт заваренное сено. Садясь за стол, он случайно пнул лежанку Ванды. — А сам позвонить не хочешь? Паштет, к счастью, не заметил произошедшего, и Белогородцев аккуратно подтянул ногой лежанку обратно. Странно, что она была пуста — последнюю неделю Моцарт постоянно там окапывался, словно в отсутствие подружки тянулся к единственному месту, насквозь ей пропахшему. — Нет, — отрезал Котов. Помолчал немного, разглядывая столешницу, и всё-таки поинтересовался: — А откуда у тебя эта толстовка? Никогда её не видел. Саша опустил взгляд себе на грудь — он не особенно приглядывался, что вытянул их шкафа, главное, что и на ощупь сразу было понятно — тёплое. Обычная кофта, ничем не примечательная, Белогородцев даже не помнил, как покупал её… И вдруг сердце ёкнуло: конечно, невозможно помнить то, чего не было. Потому что эта толстовка валялась у него в шкафу уже несколько лет: с тех пор как Ванька дал её ему. Он всё собирался, но так и не вернул её Илье, а потом совершенно забыл, закинув в дальний угол комода. И, словно в насмешку над самим собой, умудрился сегодня достать. — Да так, — пробормотал он, понимая, что Паштет ждёт ответа — хоть какого-то, лишь бы перестать думать о Ванде. — Одолжил когда-то. Вернуть бы надо, хорошо, что напомнил. Котов пожал плечами и снова вернулся к созерцанию трещинок на матовой поверхности стола. В тишине Саша допил свой отвратительный чай, насыпал Моцарту сухого корма — тот даже не соизволил появиться на звук на кухне, хотя обычно летел со всех лап, стоило просто взять пакет в руки, — оглянулся на Паштета и понял: завтрак всё-таки придётся готовить. Котов мог бы, конечно, просидеть и весь день со скорбным выражением лица, напряжённо ожидая звонка из ветклиники, только при этом он совершенно отключался от реального мира и про необходимость есть или пить забывал напрочь. — Какие планы на сегодня? — Сашка открыл холодильник, выискивая что-нибудь для быстрого приготовления. Помимо батареи пивных банок нашлись яйца и одинокий грустный помидор. С горя от разлуки с родственниками он сморщился и усох, но для жарки ещё был пригоден. — Зависит, — Котов без особого интереса наблюдал за его телодвижениями, — только перестань изображать из себя Мать Терезу, ага? — А ты перестань растекаться безвольной лужей, — парировал Белогородцев. — Кто бы говорил, а! — вернул любезность Паштет. Масло на сковородке зашипело, когда в него ссыпался нарезанный помидор. — Чья бы корова мычала, — фыркнул Саша, разбивая яйца в миску. — Я поеду к Канюкову, но ты звони, если Ванду выпишут. Помогу довезти. — Бесплатный техосмотр намечается? Котов на глазах оживал, даже потянул носом, принюхиваясь. Как будто короткая словесная пикировка зарядила его энергией. — С чего бы? — С того, что ты ездишь с просрочкой? Саша поморщился: — Мы просто договорились встретиться, перетереть дела. Было бы странно с разбегу просить его машину посмотреть. Да и не сразу — тоже. Съезжу в другой сервис, у меня есть деньги на это. Паштет пожал плечами: — Странно не пользоваться возможностью. Если ему несложно, почему нет? Он тебе, ты ему, торгово-рыночные отношения, всё нормально. — И что я ему? Фотку на паспорт? — Да хоть и её. Вылив яйца в сковородку, Саша накрыл её крышкой и засёк время по наручным часам. То, о чём говорил Котов… В какой-то степени Белогородцев понимал, что попросить Канюкова посмотреть ниву не будет нахальством, но при этом его не покидало ощущение, что таким образом он просто выставит себя меркантильным расчётливым идиотом. Как будто они начали снова общаться только ради этого! А ведь на самом деле он правда скучал по старому товарищу, не раз и не два порываясь всё-таки ему позвонить или даже просто приехать, но каждый раз останавливая себя напоминанием о том, что тот не смог принять его выбор. Только, как выяснилось, всё Канюков смог. А Сашка и так чувствовал себя обязанным ему по самое не могу: и за помощь с жильём, и за ремонт машины после аварии, и вообще за всё. Мог бы лесом послать ещё после первой недели в каморке в сервисе, но нет, уговорил и отца помочь — организовать рабочее место. Саше за это бы как-то расплатиться стоило, а не влезать в новые долги просьбами о техосмотре. — Сгорит ведь, — подал голос Паштет. Спохватившись, Белогородцев выключил газ, разложил яичницу по тарелкам, поставил их на стол. Подхватив вилку, Котов взмахнул ей, словно дирижёрской палочкой, и продолжил: — Ну вот смотри, ты мог бы не готовить или готовить только на себя, тем не менее — вот моя порция. Скажешь, что здесь что-то неправильно? Что я должен был отказаться? — Нет, — Саша с недоумением на него посмотрел. — Мы же живём вместе, ты платишь свою часть квартплаты, покупаешь продукты. А мне приготовить чуть больше — вообще не вопрос. — То-то и оно! — Паштет подул на яичницу, прежде чем отправить её в рот. — Канюков всё равно чинит машины, ему ещё и твою посмотреть — как два пальца об асфальт. У меня всё херово с готовкой, у тебя — с машинами. Не в плане вождения. Ну ты понял. Почему тебя так напрягает мысль о взаимовыгодном общении? — Ты со мной живёшь ради харчей? — усмехнулся Саша. — Ради харчей я себе и бабу найти смогу, — отмахнулся Котов. — Или парня. Не зря ведь говорят, что лучшие повара все мужчины. — Твой маленький эксперимент привёл тебя к этой мысли? Паштет выразительно посмотрел на Сашку, но тот лишь фыркнул насмешливо. Они не обсуждали произошедшее тем утром, но Белогородцев был уверен: Котов не из тех, кто может воспылать неожиданными чувствами после разового перепиха. Да и ему самому, если быть совсем уж честным, это было необходимо — не только чтобы сбросить напряжение, но и доказать себе, что он всё ещё может… что? Быть сверху, а не снизу? Спать с кем-то, кто не Ванька? Дальше «может» мысль редко заходила, и Саша предпочитал оставлять всё как есть. Многие думы — многие печали, как наверняка выразился бы Котов, если бы узнал, что происходит у него в голове. — Мы с тобой живём друг с другом, потому что на данном этапе это удобно обоим, — подытожил Паштет. — И стыдиться тут очевидно нечего. Так какого ж хера ты не можешь переложить это на Лёлика? — Ты меня уговариваешь пройти техосмотр, потому что боишься возить Ванду в моей машине? — не выдержал Саша. Котов заржал: — Раскусил, бродяга! Доели в молчании. Паштет, видимо, опять вернулся мыслями к своей собаке, а Сашке просто не хотелось продолжать бессмысленный договор. Пусть то, что говорил Котов, звучало абсолютно логично и правильно, ему всё равно не нравилась сама идея просить о каких-то одолжениях. Да даже если б вдруг — в чём Белогородцев очень сомневался — Канюков сам предложил, он точно отказался бы. Котов собрал их пустые тарелки, поставил в раковину, включил воду. Выдавил моющее средство на губку и неожиданно произнёс: — Ты слишком гордый, Санёк. Это твоя главная проблема. Саша дёрнулся, хотел было спросить, что это за наезды на ровном месте, но Паштет уже что-то насвистывал, намывая посуду. В туалете заскрёбся и почти сразу заорал Моцарт — пришлось вставать и идти выяснять, что на этот раз не понравилось белому засранцу. Когда Сашка вернулся на кухню, Паштета уже и след простыл, а из его комнаты доносилось бряцанье гитары, что было аналогом таблички «Не беспокоить» на двери. Раздражённо вздохнув, Белогородцев пошёл собираться.***
Ванде стало плохо ночью, и Котов разбудил Сашу едва ли не в слезах. Тот не сразу даже сообразил, что же случилось и какая такая она «кажется, не дышит». Потом, конечно, дошло, и он быстро нашёл номера ближайших ветклиник, пока Паштет сидел на полу в коридоре и, положив голову доберманши себе на колени, непрестанно гладил её и шептал что-то успокаивающее. Слышала ли его собака, Белогородцев не знал, но не мешал: если от этого становилось легче самому Паштету, то пусть. Подходящий дежурный врач нашёлся не сразу, пришлось ехать в другой район. По ночному-то городу домчали быстро, а в самой клинике ещё и Паштету, посмотрев на его трясущиеся руки, накапали валерьянки. В операционную их, что логично, не пустили, а потом оттуда вышла медсестра и сказала, что Ванду оставляют в стационаре. Прямой опасности для жизни не было, но они всё равно собирались подстраховаться. Что именно довело собаку до такого состояния, Саша не узнал. Врач говорил с Паштетом, а тот после как воды в рот набрал, вот Сашка и не стал лишний раз лезть, руководствуясь принципом «захочет — расскажет». А сейчас почему-то никак не выходило из головы видение очень бледного Паштета на пассажирском сиденье. Белогородцев попал в пробку и нервно постукивал по рулю пальцами, то и дело косился на часы — опаздывать ещё не начинал, но уже приближался к тому. Впереди адски тупил огромный джип, и Сашка готов был что угодно прозакладывать — девушка за рулём. Только они могли так неуверенно себя чувствовать в большой машине. Слева и справа его подпирали две синие японки, впору было бы загадывать желание, как между людьми с одинаковыми именами. В одной сидела семейная пара, и жена что-то старательно втолковывала мужу, который внимал ей с поистине буддистским выражением лица — Саше его как раз было отлично видно. В другой — какой-то нервный пацан, дёргающийся и оглядывающийся по сторонам. Белогородцев только хмыкнул: либо боялся внезапных гаишников, либо приспичило. Что происходит в машине позади — белой бэхе — разглядеть не получалось, но истерические помаргивания фарами намекали, что там водитель тоже бесится. На очередной сигнал «Подвинься!» Саша демонстративно развёл руками, глядя в зеркало заднего вида. Куда владелец BMW просил его деться, оставалось загадкой. Разве что он считал, что в старенькой ниве где-то скрывается ракетный двигатель вертикального взлёта? Белогородцев даже фыркнул вслух, представив себе такое чудо техники. К месту встречи с Канюковым он приехал с получасовым опозданием, и то его спасло то, что он смог вырваться с центральной улицы и, попетляв дворами, объехать половину пробки. Канюков, впрочем, ничего на это не сказал, залез в ниву, потрогал зачем-то торпеду, когда пристёгивался, опять ненадолго завис, что-то ощупывая. Пока ехали к выбранному заведению, Канюков в лицах пересказывал ситуацию в колледже, когда преподаватель ему не поверил и оказался сильно не прав, а вся группа в итоге встала на его сторону и ехидно ржала от вида основательно взбледнувшего препода, осознавшего свою ошибку. Повезло ещё, что «подопытным» выступал двигатель внутреннего сгорания, а не целиком машина. Сашка поразился тому, как сильно изменился — вопреки первому впечатлению — его школьный друг. В нём прорезалась уверенность, которой никогда не было в школьные времена и которая только несмело поднимала голову после. Белогородцев слушал истории, рассказывал какие-то свои рабочие, старательно, правда, обходя тему Константина Гавриловича. К счастью, Канюков и не думал в нём сомневаться, уточнять, как это он так, без роду-племени, без образования вдруг стал заместителем начальника отдела. Пусть маркетинга, не какого-то там финансового или архитектурного, но всё-таки. Для многих из их выпуска это была какая-то недостижимая пока что мечта — ведь они, как и Ванька, должны были быть сейчас на последнем курсе. Как оказалось, Канюков знал про некоторых их одноклассников, хотя личные отношения ни с кем не поддерживал; как понял Сашка — по большей части от Тони. Большинство грызло гранит науки, только про одного никто ничего толком не знал, но предполагали, что он свернул куда-то не туда. — Держу пари, многие ожидали этого от нас, — хмыкнул Белогородцев, закидывая солёные орешки в рот. Канюков не удержался и спросил про ниву, но Саша слился, заявив, что ездил на техосмотр совсем недавно. Судя по скептическому выражению лица, тот не особенно поверил, но настаивать не стал, предложил обращаться, если вдруг что-то будет не так. Саша клятвенно заверил, что так и поступит, стоит какому-нибудь гремлину засесть в двигателе. Распрощались они относительно рано, в десятом часу: Канюкову с утра надо было заступать на смену. Сашка предложил его подвезти, но потом они оба посмотрели на дорогу и осознали: на метро получится быстрее. Выкурив по сигарете, они отправились каждый в свою сторону. Сев в машину, Белогородцев проверил телефон: Паштет не звонил и даже не писал. Либо Ванду не выписали, что уже становилось странным — ну в чём там могло быть дело? пищевое отравление, потому что спылесосила что-то не то? аллергия на что-то новенькое, потому что капризуля? — либо Котов как-то справился своими силами. Так или иначе, но желания ехать домой Сашка в себе не нашёл; кинув короткое сообщение с вопросом о здоровье собаки, он вырулил в направлении района, где жил Соколов. Во дворе он вылез из нивы, но не спешил идти в подъезд. Присев на капот, достал сигареты, но не стал прикуривать; мысли почему-то крутились, вились, расталкивали друг друга в суматохе, и никак не удавалось вычленить, что же именно его так будоражит. Окна в доме загорались одно за другим: люди возвращались с работы или, может быть, переходили из кухни в комнату, чтобы включить телевизор и провести время в кругу семьи; может быть, дети сбегали к себе, чтобы хоть полчасика перед сном поиграть в компьютер, а не отвечать на родительские вопросы о том, как прошёл день. На пятом этаже у кого-то то ли плафон был цветной, то ли шторы такого яркого цвета — окно светилось фиолетовым, навевая воспоминания о мультиках, которые любила Дашка. Имя отозвалось глухим саднящим ощущением где-то глубоко внутри. После той ссоры, когда Сашка не смог приехать и помочь организовать день рождения Ксюши, Даша с ним ни разу не заговорила. Маша относилась по-прежнему, Ксюша обожала до беспамятства, а вот Даша, по одной ей ведомой причине, оставалась холодной. Да даже Катя — и та с теплотой встречала Сашу, когда он заезжал с гостинцами. С её Костей он так и не познакомился, да и не стремился, и мать, казалось, смогла понять и принять его решение. Главное — тот не обижал девочек, а об остальном думать Саша не собирался. А Константин Гаврилович, хоть и не пытался влезть в его семью, всё равно то и дело о ней спрашивал. Чего он этим хотел добиться, Сашка не понимал, но исправно бесился с каждого вопроса — как сегодня утром. Да и вообще, можно ли было считать Катю и сестёр теперь его семьёй? Они жили по отдельности, почти не взаимодействовали, ограничивались короткими редкими встречами… Да с соседями по лестничной клетке у Белогородцева было больше отношений! И тут мозаика сложилась: пустота. То, что съедало его изнутри и требовало немедленного заполнения — водкой ли, сексом ли, сигаретами, компанией, Моцартом. С тех пор как он расстался с Ванькой, как сестра решила, что он недостоин её снисхождения, как он окончательно вылетел из гнезда, став самостоятельным — на том месте, где раньше билось живое, горячее сердце, образовалась дыра. И эта дыра грозилась поглотить Сашку целиком, если он не остановится. Сколько раз за последний месяц он бывал трезв, когда ему не надо было утром тащиться на работу? Нисколько? Даже если не было тусыча у Соколова или не звали коллеги, Белогородцев обязательно выпивал по банке-другой пива. И далеко не всегда в компании хотя бы Паштета; чаще на него с немым укором смотрел Моцарт — однажды сунувшись носом, он убедился, что хмель ему не нравится. Пора было останавливаться. Сашка покосился на пачку в руках, сжал кулак, сминая. Оттолкнувшись ногой от бампера, выпрямился, метко запульнул сигаретным комком в урну, сел в машину. Дома его ждало существо, которого бы уже могло не быть, если бы не Сашка. Чем не семья? Ему Сашино общество очевидно было нужнее, чем Соколову. Нива резко вырулила на дорогу, взметнув ураганчик из опавших листьев. Стоило поторопиться, чтобы не упустить больше ни минуты того, что действительно важно.