Мам, пап, у нас любовь

ОПЯТЬ НЕ ХВАТИЛО ВОЛИ

      Тоня нервно потеребила косичку, дёрнула было резинку, но тут же закатала её обратно. Руки немного дрожали, и она даже порадовалась, что сигареты закончились — никто из однокурсников не заметит. Курить, правда, хотелось невероятно, ей то и дело приходилось сглатывать набирающуюся во рту слюну, да ещё и подташнивать начинало — почти как в тот страшный день в клинике, куда привезла её Ольга Леонидовна.       Да, тогда она ещё звала её по имени-отчеству, и ни одна из них не предполагала, что совсем скоро они станут на «ты» и будут до хрипоты спорить о ерунде вроде персонажа книги или вкусовых пристрастий. Как они разошлись, обсуждая Алекса! Даже Илья испугался, что они вот-вот подерутся, а они над ним посмеялись — очень уж забавно выглядело беспокойство на его породистом лице. А в Новый год однажды Тоня кинула в Олю куском красной рыбы, которую в тот момент резала, потому что Оля заявила, что оливье нельзя делать с колбасой. Ей, видите ли, было привычнее с мясом! И не то чтобы Тоня имела что-то против мяса, просто поспорить на тот момент показалось делом принципа. Драки не случилось только потому, что оказалось, что Илья забыл купить ту самую пресловутую колбасу, а до Белогородцева с Ваней, чтобы захватили по дороге, дозвониться не получилось.       От воспоминания о некогда сладкой парочке к тошноте добавился ещё и противный холодок в районе «ложечки». Где эта самая ложечка у человека, под которой сосёт (кто и что?!), Тоня не знала, но ещё в детстве решила, что она должна быть в животе. Время от времени её тянуло проверить это в интернете, но она либо забывала к тому моменту, как появлялась возможность, либо отвлекалась на очередной рассказ, который ей хотелось прочитать, либо думала, что ещё потом успеется. Да и так ли это важно было? Ощущения от знания точного местонахождения «ложечки» точно бы приятней не стали.       Думать о Ваньке с Сашкой было нельзя. Своих проблем хватало — сама же их себе и организовала. Да и учёба ласково улыбалась гранитными клыками, мол, сессия скоро, готова ли ты, деточка? А через пару месяцев после сессии будь добра ещё к госам подготовиться! И про диплом не забывай…       Мимо прошёл знакомый преподаватель, высказывая что-то похожее семенящему за ним студенту. Студента Тоня по имени не знала, но видела в коридоре — кто-то из бакалавров, что ли. Забавный, маленький, похожий на взъерошенного воробушка. Уменьшенная копия Ваньки. Только более социально адаптированная.       Проследив за парочкой (очередное запретное слово!) глазами, Тоня невольно наткнулась взглядом на стенд, где обычно вешали разные факультетские объявления. Сейчас он был почти пуст, несмотря на приближающуюся горячую сессионную пору, лишь скромная фотография в чёрной рамке привлекала внимание. Тоня уже успела днём раньше прочитать надпись мелким шрифтом: третьекурсница погибла, чуть-чуть не дожив до своего двадцатилетия. То ли машина её сбила, то ли сердце прихватило и она под колёсами оказалась уже мёртвой — Тоня так и не поняла, источники сообщали разное; но сам факт того, что ещё недавно улыбчивая девушка, чей смех звонким колокольчиком разносился на всю столовую, теперь лежит в земле, пугал до невообразимости. А вдруг такое произойдёт с ней? С Ванькой? С Лёшей, ведь у него опасная работа! Или с тем же Белогородцевым — да это ещё верней убьёт Ваньку! Да и с Юрой тоже может что-то случиться — никто не застрахован, никому не обещана вечная жизнь.       Даже длинная не у всех на роду написана. Вон, её отец умер так рано, что она совсем его не помнила — ей тогда и года ещё не исполнилось, а мама очень не любила его вспоминать. Может быть, до сих пор любила? Тоня никогда ведь не видела её в компании какого-то другого мужчины. Даже когда та брала её на работу — вокруг были сплошь женщины, а директор, физкультурник и учитель труда маячили где-то в отдалении, не приближаясь к её матери.       Наверное, Тоне следовало перенять это у матери. Вместо сильного характера и умения постоять за себя в любой ситуации.       Потому что у главной Тониной проблемы, заставляющей её руки мелко трястись, её сердце заходиться в болезненном стуке, а разум — отключаться, ноги росли именно оттуда: в неспособности забыть о существовании мужчин помимо мужа.       Телефон завибрировал, намекая, что неплохо бы снизойти до него и посмотреть на то, что он показывал на экране. Тоня зажмурилась и сглотнула в очередной раз. Кожей почувствовала, как сидящая рядом однокурсница повернулась к ней — чужие волосы скользнули по предплечью, и Тоню передёрнуло ещё и из-за этого.       — Мешаешь, — недовольно проворчала однокурсница. — Кто у тебя там такой общительный?       — Я сейчас выключу, — пообещала Тоня, не открывая глаз. Волосы погладили её снова, и она с трудом удержалась от того, чтобы демонстративно потереть руку.       «Там» — в сообщениях — ждал ответа Лёша. И вообще-то он ничего такого страшного не писал, не клялся в любви, не звал сбежать с ним, не предлагал ей руку и сердце, даже никак не обозначал, что она ему нравится; только Тоня-то слепой не была. И, что куда хуже, бесчувственной тоже — потому что всё то, что она читала в Лёшиных взглядах, жестах и сообщениях, она также находила и в себе самой.       Она по уши втрескалась в долбаного Канюкова, будь Белогородцев трижды неладен!       И чем больше он проявлял деликатности и дружеского расположения, тем глубже увязала сама Тоня.       А ведь в школе-то, смешно вспомнить, считала Лёшу чуть ли не грязью под ногами. Она тогда, конечно, и к Белогородцеву относилась не то чтобы очень положительно… Совсем не положительно, скажем прямо. Но у неё был повод! И то, что повод оказался надуманным, дела не меняло — ведь он в итоге всё-таки свёл Ваньку с ума. Увлёк его в свой мир, а потом оставил, как только Ванька перестал быть для него удобным…       «Ты несправедлива!» — одёрнул внутренний голос.       Тоня вздохнула. Ну да, Белогородцеву самому пришлось несладко. И то, что они расстались, не было виной кого-то одного из них, это она поняла уже давно. Один не захотел отказываться от мечты (и правильно: какая иначе это мечта?), второй не смирился с тем, что об его мечту вытерли ноги (тоже логично: мечты не для того!). И сейчас бы им встретиться и поговорить обо всём спокойно, но ведь нет — почему-то оба ушли в глухой отказ, каждый заперся в своём мирке и не думает оттуда выбираться.       А Тоня мечись между ними подстреленным купидончиком!       Телефон снова зажужжал, однокурсница снова очень громко вздохнула — с очень явным намёком, и Тоне всё-таки пришлось открыть глаза и уставиться в экран. Сообщение от Лёши с информацией о том, что он работает до шести, висело нижним, а последнее оказалось вообще спамом-разводкой: «Мама, мне срочно нужны деньги». Тоня хрюкнула, тут же зажала рот рукой, опасаясь гнева окружающих.       Мама, ага. Которой она, скорее всего, никогда уже и не станет.       На коллоквиуме нервная однокурсница провалилась. Тоня даже почувствовала укол совести, когда её вызвали следующей и она оттарабанила тему от и до. Но, с другой стороны, разве виновата она была в том, что последние несколько месяцев училась как проклятая, а однокурсница всё чаще зависала в кафе, потому что там постоянно обедал новый преподаватель, по которому вздыхала почти вся женская половина университета?       Следующей парой в расписании стояла консультация с научным руководителем, которой на самом деле не было: каждый назначал своим студентам на удобное ему время, и зачем вообще было вносить в учебный план подобный предмет, Тоня не понимала. Выйдя на крыльцо, она всё-таки стрельнула сигарету у компании незнакомых перваков, затянулась, чувствуя, как понемногу отступает трясучка. Нервы не то чтобы успокоились, но жить после дозы табака стало сразу приятнее.       И ничего-то Ванька в этом не понимал, когда уговаривал её бросить. Вон Белогородцев пытался — и к чему это привело? Правильно, ни к чему, курит теперь ещё больше, чем раньше.       Часы показывали двадцать минут четвёртого. Домой не хотелось — дома был Юра, и как смотреть ему в глаза? Или, может быть, стоило как раз это и сделать — посмотреть и честно сказать, что всё то, что она к нему чувствовала, вдруг исчезло, растворилось в бушующем океане страсти к другому человеку.       Но если промолчать и запретить себе думать о Лёше? Остаться замужем, жить припеваючи, потому что Юрка — он ведь надёжный, добрый, заботливый. Не лишать себя всего ради сиюминутной прихоти.       Забытая сигарета обожгла пальцы, Тоня ойкнула, выронила бычок, сунула пострадавший указательный в рот. Если она продолжит так же выпадать из реальности, рано или поздно это приведёт к настоящим проблемам. Как у той девушки с фотографии — Ани, кажется. Её недолгая жизнь оборвётся, как и не было, на похороны придут разные люди, будут говорить, какой она была замечательной и как жаль, что так рано ушла; при этом большая часть этих людей сейчас, если их спросить, ни одного доброго слова в её адрес не смогут выдавить. Даже в её группе нашлись такие экземпляры, что вздыхали по погибшей студентке, хотя, Тоня готова была прозакладывать что угодно, они с ней в жизни не говорили и вообще не знали о её существовании до этого.       Пошёл снег, одновременно с этим зажглись фонари. Тоня поёжилась, подняла воротник куртки, одной рукой придержала его у горла, второй пошарила в сумке — кажется, кидала утром шарф, думала, пригодится в аудитории, но их перевели в центральный корпус, видимо, кто-то всё-таки нажаловался на сквозняки и щели толщиной с палец — ветер там порой завывал, как в какой-нибудь ледяной пустыне! Нащупала наконец шарф, потянула на себя — и тут же что-то шлёпнулось на асфальт. Ругнувшись сквозь зубы, Тоня наклонилась — выпала косметичка, которую непонятно зачем она с собой таскала, — и тут же чуть не загремела вниз по ступенькам, потому что сумка решила перевесить.       — Да блядь! — рявкнула она уже вслух, кинула сумку, села на корточки, подцепила косметичку-беглянку и затолкала её на место, после чего достала-таки шарф, намотала на шею; хотела уже встать, но тут кто-то шибко умный решил посигналить — и Тоня, вздрогнув, едва не навернулась опять. — Что за шутник…       Договаривать она не стала: напротив неё притормозила оранжевого цвета нива. Окно опустилось — дёргано, потому что до такой роскоши, как автоматический подъёмник, в этом чуде российского автопрома не додумались, — и Белогородцев поинтересовался:       — Подвезти, красавица?       — Сам ты, — пробормотала Тоня, сгребая свой скарб. — Подвези! — крикнула она на радость случайным зрителям.       Кто-то свистнул, одобряя то ли подкат, то ли Тонин ответ. Одна девочка шепнула что-то вроде «дешёвка», когда Тоня проходила мимо, но в её голосе было столько обиды, что Тоня только хихикнула: надо же, ей завидуют, что какой-то парниша на старой разбитой машине её забрал?       Закинув сумку на заднее сиденье, Тоня оббежала машину, чувствуя себя живой кеглей для игры в боулинг (бежать-то пришлось по проезжей части), и плюхнулась вперёд. Белогородцев резко нажал на газ, Тоню вжало в кресло, пальцы соскользнули с ремня безопасности, который она попыталась натянуть.       — Ты в каком переходе права купил? — возмутилась Тоня, всё-таки защёлкивая ремень.       — Купил, а не насосал, — протянул Белогородцев с уважением. — Растёшь!       Тоня покосилась на него, здраво рассудив, что если бросится его душить, то сделает хуже только себе — кто знает, куда он случайно руль вывернет!       — Не загордись, — парировала она, — я просто не верю в твои умения.       — Ты смотри, а то на Соколове твоём продемонстрирую, уведу мужика, — откровенно заржал Белогородцев.       — Ты давно грозишься, пора уже уводить, — хмыкнула Тоня.       И вдруг поняла, что всерьёз говорит. Не в том плане, что Белогородцеву мужа предлагает, тот такого бы точно не оценил, а что ей не страшно больше, если «уведут». До этого тряслась, не показывала, но нервничала каждый раз, когда заставала кого-нибудь у него в объятиях, ну или подозревала, что он вовсе не с друзьями гулять пошёл, а с очередной девкой кувыркается. Дома, при ней, Юра себе всё-таки не так уж много позволял — пожамкать, поцеловать почти целомудренно, на колени посадить, — но до откровенных ласк никогда дело не доходило. Возможно, это было проявлением деликатности со стороны Юры, ну либо вполне объяснимый страх означенных девок перед законной женой.       — Сама со своим натуралом ебись, — Белогородцев поморщился. — Куда тебя подвозить-то?       Они остановились на перекрёстке на светофоре — Тоня видела, как отсчитываются секунды на пешеходном переходе. Сорок три, сорок две, сорок одна… Столько же было и у неё на то, чтобы решить, куда ей надо. Домой? К Лёше? На другой конец света?       — А тебе-то куда надо? — спросила Тоня, пытаясь отсрочить решение. — И вообще откуда ты тут взялся?       Поехать, например, домой к Белогородцеву и там нажраться в дупель — чем не выбор? И пусть он стебёт её до потери пульса, ей будет уже всё равно.       — Я по-прежнему не вижу повода перед тобой отчитываться, — ядовито откликнулся Белогородцев, явно припомнив, как и Тоня, их перепалку столетней давности. — Я еду туда, куда ведёт меня дорога, — добавил он пафосно.       Тоня фыркнула. Белогородцев тоже не смог долго удерживать серьёзную мину, ухмыльнулся, сдерживая смех.       — А дорога ведёт меня в сервис на ТО, — договорил он, справившись с эмоциями.       Сердце достало огромные ножницы и перерезало артерии, на которых висело, чтобы совершить самоубийство путём падения с высоты.       — То есть твоя развалюха вот-вот развалится прямо под нами? — тоненьким голосом проблеяла Тоня.       Выглядела она, наверное, ничуть не лучше, чем ощущала себя, потому что Белогородцев вдруг повернулся к ней всем телом, поймал за подбородок и заставил посмотреть на себя:       — Эй, ты в обморок вздумала грохнуться? Это стандартная процедура, всё с машиной в порядке!       — Я не… — Тоня сглотнула: тошнота снова вернулась. — Я не поэтому. Можно с тобой?       Спросила — как шагнула с обрыва. Вместе с глупым сердцем, что трепыхалось где-то в районе пресловутой ложечки.       Сзади посигналили, и Белогородцев вынужден был вернуться к рулю. На торпеде валялись сигареты, Тоня бездумно схватила пачку, прикурила — зажигалка, к счастью, тоже обнаружилась внутри. Опустила стекло, выдохнула дым.       Белогородцев молчал. Вряд ли его так уж занимала дорога, он прикусил нижнюю губу, нахмурился едва заметно. Точно до чего-то додумался, ведь идиотом не был, пусть Тоня и не упускала возможности его так обозвать. Но он молчал, и она была благодарна ему за это.       «Как будто ты заслужила», — съехидничал внутренний голос.       Нет, конечно, то, как она порой вела себя с ним, не предполагало подобной чуткости. Да что там — Тоня даже не догадывалась, что он на такое способен!       Но что-то ведь нашёл в нём Ванька, раз влюбился так сильно, что и почти два года после расставания забыть не может? Тоня ведь думала: помешательство, первые чувства, первый секс — сработала физиология, вот и привязало, как её саму. То есть нет, с ней не так, потому что она в Юру влюбилась ещё до всего, но после, как ей порой казалось, её удерживал рядом какой-то животный инстинкт. Она могла бы носить его ребёнка… Она заплакала тогда на кушетке — без трусов, с раздвинутыми ногами, просто взяла и заплакала. А Ольга… Оля стояла рядом, гладила её по голове и говорила, что всё ещё будет, всё впереди, просто сейчас не время.       Она не поняла, что Тоня плакала от облегчения.       А вот Белогородцев, наверное, смог бы понять, если бы ей пришла в голову дикая мысль с ним поделиться. Правду знали только два человека — она и Оля, ну врач ещё, разумеется. Даже Ваньке она рассказала в итоге не всё: решила, что их дружба может и не пережить излишнего откровения. У них тогда было всё не то чтобы очень гладко.       Из-за Белогородцева опять-таки.       «Ну дурой ты была, признай уже!» — влез мерзкий внутренний комментатор.       Тоня подозревала, что даже если извинится сейчас, он не поймёт — за что. Он как будто сам провоцировал такое отношение у окружающих — своим поведением, своей резкостью в разговорах, своей неготовностью идти на компромисс. Ставил себя так, будто снисходит до окружающих, даже помогал с неизменным выражением лица «Ой, как вы мне все надоели».       Или ей просто так казалось, потому что она изначально относилась к Белогородцеву предвзято? Из-за той истории с белокурым пареньком, из-за самого Ваньки — ну себе-то можно признаться, что ревновала его. И бесилась с этого, конечно же. А Белогородцева вообще ненавидела, потому что ворвался ураганом в их спокойную жизнь и перестроил всё по своему усмотрению.       Тоня прислонилась лбом к стеклу, блаженно зажмурилась от прохлады. У неё что, подскочила температура? В машине приятно пахло табаком и каким-то парфюмом — горьковатым, но свежим. Кожаная куртка Белогородцева слегка поскрипывала, когда он переключал передачи или перехватывал руки на руле. Тоня мимолётно погладила обивку сиденья возле своей ноги — ничего особенного не нащупала, но подумала, что вот так вот ехать почему-то чрезвычайно уютно.       Белогородцев щёлкнул каким-то переключателем: зазвучала музыка. Что-то тяжёлое, но мелодичное, гитара звучала по-настоящему красиво. Тоня не очень разбиралась в зарубежной музыке, предпочитая слушать русских исполнителей, но эта песня ей даже понравилась.       — Кто это? — встрепенулась она.       — М-м? — не понял Белогородцев. — А, не знаю. Радио.       Тоня кивнула — раз радио, есть шанс, что диджей скажет, кто исполнитель или назовёт песню, надо только подождать. Но, к её разочарованию, следом заиграл другой трек, известный любому меломану — Queen, родненькие.       Застрекотал поворотник, машина съехала с центральной улицы; теперь Белогородцев петлял по дворам, срезая путь.       Тоня вгляделась в темноту за окном, но без толку: ничего знакомого не увидела. Ну ещё бы, ей довелось побывать у Лёши на работе всего несколько раз, да и тогда было не до инспекции окрестностей. Зато при каждом визите она натыкалась на Белогородцева, и поначалу даже заподозрила его если не в измене Ваньке, то в поползновениях к этому; потом, когда уже остыла — когда взяла себя в руки и исчезла из жизни Лёши, — подумала и осознала: скорее было похоже, что Белогородцев там живёт. Ушёл из дома? Или выгнали? Мать ведь знала о его ориентации, с чего бы ей его выгонять уже после стольких лет?..       А если сам ушёл — почему в никуда?       Тоня встряхнулась, выпрямилась в кресле. Зачем ей было думать да гадать о том, что давно уже прошло? Паша Котов давно разболтал, что они теперь вместе снимают квартиру. Значит, всё наладилось.       Машина заехала во двор сервиса Канюкова-старшего. Пара автомобилей ожидала своей очереди на стоянке, через открытую дверь цеха видно было ещё четыре — за то время, что Тоня тут не появлялась, похоже, бизнес заметно расширился.       Белогородцев припарковался с краю, махнув охраннику в будке; тот широко улыбнулся, как давнему знакомому, обнаружив нехватку зубов. Тоня почему-то смутилась, отвела взгляд — ну, как бывало, когда в метро или просто на улице встречала бомжа или инвалида. А уж когда одновременно! Почему-то становилось стыдно за то, что она-то здорова, да и жить ей есть где. Странное чувство.       Они выбрались из машины, Белогородцев вытащил ключи, но запирать не стал; махнул ей — мол, идём. И зашагал уверенно к цеху, будто знал, где Лёшу искать.       Впрочем, почему будто? Если он и так сюда ехал. Это Тоня внезапно сорвалась.       — Игорёк, — Белогородцев пожал руку мастеру в заляпанном краской комбинезоне, — а где Канюков?       — Тебе младший или старший нужен? — уточнил тот. Заметил Тоню, стоящую позади, и расплылся почти в такой же улыбке, как охранник, — только без изъянов. — Милая девушка, здравствуйте!       — П-привет, — пробормотала Тоня.       — Замужем девушка, — Белогородцев сделал шаг вперёд, словно бы отрезая Игорька от неё. — Младшего мне.       — Там, — Игорёк махнул рукой куда-то в глубину. — С очередной игрушкой сексится.       Белогородцев схватил Тоню за рукав, потянул за собой — как будто опасался, что она останется и решит продолжить знакомство с Игорьком. Тоня даже обернулась — но мастер потерял всякий интерес к ней и уже что-то обсуждал со своим коллегой, тыкая пальцем в капот машины.       Лёша нашёлся быстро: сам вышел им навстречу — может быть, услышал знакомый голос? И, судя по выражению его лица, был крайне удивлён — не только Тоне, но и Белогородцеву.       А у Тони сердце зашлось от одного его вида — с пятном грязи на носу и щеке, с растрёпанными рыжими волосами, в этом его безразмерном комбинезоне…       — Принимай птичку, — вместо приветствия сказал Белогородцев. — Вторая на стоянке ждёт.       Лёша кивнул, но смотрел он теперь только на Тоню.       И Тоня шагнула вперёд, приподнялась на носочки — как-то ей везло на высоких мужчин! — и, закинув руки ему на плечи, прошептала едва слышно:       — Поцелуй меня?       Краем глаза заметила, что Белогородцев развернулся, намереваясь куда-то уйти.       — Саш! — не давая себе время на размышления, Тоня окликнула его, не разрывая зрительного контакта с Лёшей. — Позвони Ваньке. Ты ему нужен.       И наконец расслабилась, отдаваясь самому желанному на свете поцелую.