ЛИВЕНЬ СМОЕТ ВСЕ СЛЕДЫ
Моцарт толкнулся в руку, выпрашивая, чтобы его погладили, потоптался на коленях. Саша сгрёб его, прижал к себе — и кот тут же недовольно мявкнул, возмущаясь таким обращением с его царственной тушкой. Пришлось отпустить, хотя, видят все звериные покровители, единственное, что нужно было Сашке — это возможность обнять и никуда не отпускать родное существо. Было горько, было больно, было… Никак? Странное сочетание — когда с одной стороны рвёт на части сердце, а с другой — уже на всё наплевать. Саша даже не думал, что так бывает. После расставания-то его как накрыло! Практически выл и бросался на стены. Сейчас тоже хотелось, но сил не было. Моцарт мурлыкал, прижимался горячим тельцем, тыкался доверчиво носом. Чуял, что ли, что с хозяином что-то не так? Вот и слушай тех, кто говорит, что собаки людей понимают, а кошки — используют. На стук в дверь Саша даже головы не поднял. А чего стараться — и так войдёт, просто зачем-то вежливость имитирует. Так и случилось: Шаскольских зашёл как к себе домой (хотя он и был дома), посмотрел с укором на валяющегося в одежде на незаправленной кровати Сашку. Сел на краешек и тоже потянулся погладить Моцарта. Моцарт, предатель мохнатый, мгновенно переключился на новый объект для применения ласки и принялся петь свои кошачьи песни втрое громче. — Что произошло-то? — спросил Константин Гаврилович. Несколько часов назад Саша позвонил ему и сказал, что больше не может жить в его квартире. И вместо того чтобы принять это к сведению, Шаскольских примчался к нему на всех парах и теперь, похоже, собирался замучить разговорами. Первое января на дворе, мужику совсем заняться нечем? — Ничего, — процедил Сашка. — Поругались с соседом, один не вывезу оплату. — Мне достаточно, если ты будешь оплачивать счета, — напомнил Шаскольских. Сашка отвернулся. Опять эта чёртова благотворительность! Да пусть бы уже проваливал по своим очень важным делам, да хоть с Моцартом вместе, только бы не лез. Только бы не бередил и без того раскрытую всем ветрам рану. Потому что он же не успокоится, он же начнёт копать глубже. И спросит, что это они с соседом вдруг рассорились. И что ему отвечать? Ванька был рядом, на расстоянии вытянутой руки! Он мог бы подойти, коснуться, сказать что-нибудь. Может, даже одного слова хватило, чтобы всё стало совсем по-другому. А может, они бы снова были вместе. Если бы не чёртов Паштет и его гениальные решения! Теперь Ванька был потерян навсегда. — Саша? Как же его бесило, когда Константин Гаврилович звал его по имени, особенно вот этим вот тоном — понимающим, чтоб его, заботливым! — Саш, посмотри на меня. Ага, разбежался. Саша ещё и перевернулся на бок, чтобы точно не дать заглянуть себе в лицо. — Саш, перестань, — на плечо опустилась тёплая рука, — лучше расскажи мне, что тебя мучает? — Что за бред, — пробормотал Сашка. — Со Светой своей так говори, не со мной! В конце фразы голос сорвался, и он почёл за лучшее заткнуться. Ладонь исчезла, но не успел Саша облегчённо вздохнуть, как почувствовал, что кровать прогнулась под весом взрослого рослого мужчины — Константин Гаврилович, ничтоже сумняшеся, пристроился рядом. Этого ещё не хватало! Поганое настроение, и без того отравляющее жизнь, кажется, решило окончательно её испортить. Сашка сцепил зубы, сжал кулаки, подтянул колени ближе к груди — что угодно, лишь бы не дать себе воли, лишь бы не… Шаскольских перевернул его так легко, будто он не был вполне себе высоким и нормально сложенным молодым человеком. Схватил за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. — Саша, если тебе плохо… Договорить ему не удалось. Этот взгляд глаза в глаза стал для Саши последней каплей. Тёплый, сочувствующий взгляд, обещающий, что здесь он не встретит осуждения. Судорожно вздохнув, Сашка поспешно уткнулся в плечо Константина Гавриловича, пока тот не заметил постыдную влагу. Слёзы потекли сами по себе, и всё, что мог сделать Саша, это пытаться не всхлипывать, чтобы не опозориться ещё сильней. Шаскольских мягко перебирал его волосы пальцами и молчал, только сердце стучало быстро — чуть ниже того места, где спрятался от мира Саша. Да, мужчины не плачут, но ведь и не трахаются в задницу, правда? Значит, Саша не мужчина, значит, ему простительно быть слабым — хоть иногда, хоть капельку! И слёзы тоже простительны, ведь у него вся жизнь пошла коту под хвост, всё рухнуло и не подлежит восстановлению. Ещё пару дней назад он посмел мечтать, что можно что-то исправить, но не далее как сегодня ночью ему наглядно продемонстрировали, что пути назад нет. И тупая боль, копившаяся больше года, выплеснулась волной, затопила сознание, погребла под собой остатки гордости. Сашке ведь больше было нечего терять. Можно поплакать в рубашку почти чужого мужика, случайно оказавшегося рядом. Сколько времени прошло, Саша не знал. Константин Гаврилович не отталкивал его, не пытался развести на разговор больше, позволял пачкать свою одежду соплями и только аккуратно гладил — то по голове, то спускался ниже к плечам и лопаткам. В этих жестах не было ни капли сексуальности, зато море какой-то словно бы отеческой заботы. Впрочем, Сашка не взялся бы утверждать наверняка: ничего подобного он никогда не испытывал. Когда тебя обнимает объективно привлекательный мужик, не являющийся твоим родственником, а тебе его папой звать хочется, это вообще как называется? Руки разжались, стоило Саше шевельнуться. Не поднимая глаз на Шаскольских, он сполз с кровати и пошёл в ванную. Надо было умыться и привести себя в порядок, а потом уже пытаться разобраться, что произошло и как с этим дальше жить. Когда Саша вернулся, то в комнате нашёл только аккуратно сложенную рубашку Константина Гавриловича. Сам он обнаружился на балконе курящим Сашины сигареты, причём в одной майке. — Вообще-то зима на дворе, — проворчал Сашка, раскапывая в шкафу тёплую кофту. — Что за детские приколы? Шаскольских благодарно улыбнулся, когда Саша накинул ему на плечи толстовку. Протянул сигареты, подал зажигалку. Взлохматил волосы — и Сашка привычно вывернулся, но уже не так, как раньше, чему и сам удивился. До этого ведь всегда бесился из-за таких прикосновений, а теперь подумал просто, что лень будет причёсываться. — Ничего, что твои взял? — спросил Константин Гаврилович. — Мои в пальто остались. — А пальто на другом конце мира, — фыркнул Сашка. — Бери, почему нет. Если не смущают мои нищенские вкусы. — Меня скорее смутит крепость, — парировал Шаскольских. — Но поскольку я сам в юности смолил… дай бог памяти… Дюбек, точно! Та ещё махорка. То, в общем-то, не мне судить. Эти, наверное, — он взял пачку, вчитался в состав, — даже менее вредные. — Чуть-чуть беременна, — пробормотал Саша. Константин Гаврилович рассмеялся, покачал головой, оценив юмор, не выдержал, снова захохотал. Сашка смутился ни с того ни с сего, поспешно докурил и затушил бычок в пепельнице. Бросил, что сварит кофе, и ретировался на кухню. Моцарт, о котором все забыли, встретил его возмущённым мяуканьем и хвостом трубой — ну точно ёршик для мытья бутылок. Тех самых, что стояли под столом ровным рядом и напоминали о необходимости уборки. Саша их даже считать боялся — хорошо ещё, что это не за один раз, да и после Нового года там прибавилось всего две. А вот чего не было под столом, так это лежанки Ванды. Паштет забрал её чуть раньше, он потому и опоздал, что отвозил собаку на передержку, но всё равно резануло. После того, что произошло у Соколова, вряд ли они смогут нормально общаться. — И где же кофе? Шаскольских подошёл неслышно, как огромный кот. Саша едва не подпрыгнул от неожиданности, а вот Моцарт шарахнулся, как будто уже забыл, кто это такой. — Сейчас, — пообещал Саша. Голос почему-то охрип, пришлось откашляться, прежде чем браться за турку. Константин Гаврилович, всё ещё одетый в его кофту, присел на корточки возле Моцарта и попробовал его погладить, но кот отбежал к миске и снова недовольно завыл. Сашка закатил глаза, открыл шкаф, чтобы достать сухой корм, и именно в этот момент кофе решил дезертировать. — Заебись, — прокомментировал Саша, выключая газ: сбежавший кофе ещё и огонь потушил. — Просто за-е-бись! Шаскольских забрал у него сушку, насыпал Моцарту, мгновенно сменившему тактику «Я вас не знаю» на «Вы лучший человек в моей жизни»; отогнал Сашу от плиты и сварил кофе сам, правда, как-то странно: несколько раз доводил до кипения, а потом в свою чашку ещё и лимон засунул. У Саши аж зубы свело, когда он увидел это; себе он привычно насыпал сахара и достал заодно завалявшееся с прошлого года — ха-ха, настало время бородатых шуток — печенье с шоколадом. Когда молчание стало совсем невыносимым, Сашка вздохнул и сказал: — Мы вчера с Ваней виделись. Константин Гаврилович приподнял одну бровь, предлагая раскрыть тему. — Сахнова, заговорщица чёртова… Пригласила нас обоих. Ни меня, ни его не предупредила, конечно. — И что пошло не так? — Примерно всё. Почему Саша сразу с ним не заговорил? Зачем ждал, пока погасят свет, чтобы проскользнуть незамеченным? Неужели нельзя было сразу подойти, в открытую, попросить выйти на кухню? Наедине они наверняка бы смогли нормально пообщаться. Хотя бы перекинуться парой слов! Привет, извини. Привет, я скучал. Привет, я всё ещё тебя люблю. — Котов… Это он со мной жил, — Саша мотнул головой в ту сторону, где за стеной была комната Паштета. — Он полез ко мне на глазах у Ваньки. — А зачем ему это? — Константин Гаврилович нахмурился. — Или вы с ним не только жили? — Только, не только… — проворчал Сашка. — Один раз было. Ему интересно стало — как это… И вот этого не надо было допускать. Саша поставил локти на стол, спрятал лицо в ладонях. Как же он накосячил! Правильно Ванька сбежал — с ним только так и можно. Нужно. Каким был в интернате, таким и остался, сколько ни пытался убедить себя в обратном — да разве вытравишь из себя дурную тягу к лёгким удовольствиям? — Эй? Раздвинув пальцы, Сашка посмотрел на Шаскольских одним глазом. — Ты сейчас явно думаешь что-то не то. Вы расстались с Ваней, ты не обязан был хранить ему верность — это раз. То, что сделал Котов… У него имя есть? — Не дождавшись ответа, Константин Гаврилович вздохнул и продолжил: — Он ведь это не с твоего согласия сделал? Значит, надо давить на это — это два. Три — пока вы оба живы, всё поправимо. Саша заинтересованно поднял голову. То, как Шаскольских произнёс последнюю фразу… За этими словами явно стоял какой-то личный опыт. — Ничего интересного, — Константин Гаврилович усмехнулся. — Я, знаешь ли, не молод, мои… друзья тоже не в университетах учатся. Расскажу как-нибудь потом, если будешь хорошо себя вести. — Не дождёшься, — Саше вдруг безумно захотелось показать язык. — Ну что за ребёнок, — покачал головой Шаскольских, но без осуждения. — Что-нибудь ещё произошло между тобой и Ваней? — Нет. Константин Гаврилович покрутил чашку, перемешивая осадок, поставил её на стол. Побарабанил пальцами. Потёр переносицу. Саша следил за этими манипуляциями, не отрываясь, ожидая приговора. Поймал себя на этом ощущении и мысленно скривился. Почему для него внезапно стало таким важным то, что скажет Шаскольских? — Попробуй с Ваней поговорить. Срежиссируй как будто случайную встречу, например, и не дай ему соскочить. Ему же неприятно было видеть, что к тебе кто-то лезет? Значит, наверняка он всё ещё к тебе неравнодушен. — Да он забыл меня десять раз, — огрызнулся Сашка. А у самого внутри затрепыхалась надежда. Ведь прав был Константин Гаврилович! Не убегают от тех, на кого наплевать. И не застывают соляными столбами, не в силах отвести взгляд. Что-то было ещё между ними, пусть даже малость, но она осталась! Отвращение? Презрение? Ненависть? Ничему такому не нашлось места в глазах Ваньки, когда они смотрели друг на друга. — Сам понимаешь, что нет, — улыбнулся Шаскольских, прежде чем встать и пойти мыть чашку. Саша подсунул ему собственную, изо всех сил стараясь не показать, что вообще-то он воспрянул духом. В голове уже проносились картины того, как они «случайно» столкнуться где-нибудь, Сашка скажет Ваньке что-нибудь эдакое, от чего тот не сможет отмахнуться, они разговорятся… может быть, встретятся ещё несколько раз… а там уже всё само собой завертится снова. И на этот раз уже без ошибок прошлого! — Ну вот, так-то лучше, — прокомментировал Константин Гаврилович, тщательно вытирая посуду полотенцем. — Сияешь как начищенный самовар. А то когда я приехал, на твоём лице отпечаталась вся грусть еврейского народа. А это, между прочим, моя прерогатива! — Иди ты, — фыркнул Сашка, отворачиваясь и разыскивая сигареты — которые, разумеется, никто так и не принёс с балкона. — И не стыдно так с начальником говорить? — крикнул Шаскольских ему вслед. Не оборачиваясь, Саша показал через плечо оттопыренный средний палец.***
Паштет заявился под вечер. Вместе с Вандой, тут же кинувшейся к кошачьей миске с целью спылесосить всё, что там осталось. Саша обернулся от плиты, но Котов молча прошмыгнул в свою комнату; единственное, что успел заметить Саша, — это пластырь на его носу. Неужели всё-таки не сломал, а просто ушиб? Злость на Паштета, правда, никуда не делась. Да, молодец, нашёл способ показать всем, что Ванька всё ещё что-то чувствует к своему бывшему парню. Но думать-то надо было головой! А если бы в комнате в тот момент оказался Соколов? Одним бы поправленным носом дело явно не ограничилось. Или вдруг бы Канюков не успел перехватить самого Сашу? Ему тогда красная пелена перед глазами всё застила, хотелось одного — уничтожить того, кто влез, кто помешал, кто не дал объясниться. Да там вообще Инна эта была! Кто знает, кому она решит рассказать о «занимательном случае на Новый год»? Тому же Соколову. Или ещё половине города. Константин Гаврилович давно уже отчалил, оставив Саше рубашку с наказом принести постиранной в первый же рабочий день. Звонила мать, приглашала приехать к ней и девочкам, он пообещал заглянуть, но, честно говоря, совершенно не хотелось. Опять ощущать себя лишним? Хотя Ксюша наверняка обрадуется. Она, как в детский сад пошла, такая деловая стала, Саша не переставал умиляться. По утрам старательно собирала сумку — упаковывала туда кого-нибудь из плюшевых зверей (куклы её перестали интересовать уже давно) и обязательно яблоко или морковку. Утверждала, что на корм питомцу, но понятно было, что сама вместо полдника жевала — да и покажите ребёнка, который охотно ест детсадовскую еду! Сашка ел, но у Сашки выбора не было. Не поел в саду — рисковал и спать пойти голодным. Маша в своём третьем классе была настоящей звездой, правда, не за оценки. С оценками у неё та ещё чехарда была — перебивалась с пятёрки на двойку в самом прямом смысле. Нравилось ей то, что учительница рассказывала, сама руку тянула и вызывалась. Стоило чуть заскучать — и всё, не загнать за домашку становилось. Зато когда надо было поучаствовать в чём-нибудь творческом, будь то капустник или стенгазета, так Маша была тут как тут. Уверенно брала в свои маленькие руки власть, строила даже мальчишек, да что там — педагогов! И придумывала всегда ярко и интересно. Саша ходил в прошлом году к ним на новогоднее выступление и совершенно не удивился, когда первое место среди началки досталось Машкиному второму «А». А Даша… Даша была отдельной темой. Меньше чем через полгода ей исполнялось четырнадцать — уже совсем взрослая, с паспортом ходить станет. Только вот как назначила Сашу врагом номер один, так и продолжала гнуть свою линию: демонстративно не оставалась с ним в одной комнате, на звонки не отвечала, приветствия игнорировала, на сестёр, если они заводили про него разговор, ругалась — об этом мать докладывала. Катя не могла понять, что случилось со старшей дочерью и как с этим бороться; и Сашка сам посоветовал ей не обращать внимание. Насильно мил не будешь, а Даша уже достаточно разумной была, чтобы сделать осознанный выбор. Впрочем, вариант не заехать даже не рассматривался. Подарки надо было завезти опять-таки, уточнить у мелких, не надо ли им чего-нибудь особенного, убедиться, что Катя по-прежнему помнит о том, что она им мать. Только вот когда? Сейчас Саша куда охотнее строил планы по перехвату Ваньки, чем думал о своих братских обязанностях. С другой стороны, шансы, что Ванька куда-то выберется в каникулы, были ничтожно малы. Во время отношений инициатором большинства активных мероприятий выступал Сашка — это у него вечно чесалось куда-то пойти и что-то сделать. Ваньке было интересно ездить на дачу, но, по Сашкиным ощущениям, больше из-за того, что там они оставались совсем наедине и могли наслаждаться друг другом, не отвлекаясь и не дёргаясь, что кто-нибудь может прийти или увидеть. Им правда было там хорошо. Подумать только — ведь ни разу не ругались, пока в деревне находились! И это при том, что они вовсе не проводили всё время в постели, разумеется. Саша там успел вдосталь поразвлечься и занять свои «очумелые ручки», хотя, конечно, учитывая, что у него не было отца, могущего передать сакральные знания о минимальном ремонте в доме… Тем не менее выходило хорошо. Он даже смог крыльцо починить! И кровать новую собрать, потому что старая безбожно скрипела, а в один прекрасный день и вовсе развалилась, не выдержав их чрезмерной половой — в результате в прямом смысле! — активности. Болезненное возбуждение накатило, заставив Сашку судорожно вздохнуть, закусив губу. Давненько он такого не чувствовал — даже когда вколачивал Паштета в кровать. Там всё получилось скорее механически, ну потому что его тело среагировало на вполне определённый раздражитель; а с Ванькой всегда было по-другому. И оргазмы ярче, и вообще… Вряд ли дело было только в позиции. Чтобы не рисковать спалить ужин, Сашка выключил плиту, накрыл сковородку крышкой — а то четверолапые умельцы уже давно научились кооперироваться с целью съестного рекета — и поспешно сбежал в душ. Торопливо скинул одежду, врубил воду попрохладнее — ещё чего не хватало, дрочить при Котове в квартире! Только вот у организма оказались свои планы. Возбуждение слегка спало, но уходить и не думало; а перед глазами как наяву встал образ Ваньки с припухшими от поцелуев губами, взлохмаченного, в изнеможении раскинувшегося на смятой постели. Какой же он… Пальцы сами по себе скользнули вниз, сжались, и Сашка закусил свободную ладонь, не обращая уже внимание на льющуюся на голову ледяную воду. Оргазм накатил резко, даже как-то слишком, почти до боли. Не в силах дотянуться до крана, Саша опустился вниз, упёрся затылком в бортик, лениво заметил, что опять шторку не задёрнул, наверняка натекло на пол. Плевать на это было. На всё плевать, кроме главного. На «В» начинающегося, на «анька» заканчивающегося. Ещё надо было что-то сделать для Шаскольских. Если б не он, Саша до сих пор бы загонялся да себя жалел. Потом бы, конечно, тоже додумался до очевидных вещей, но сколько времени бы было потеряно! Мышцы заломило — и из-за неудобной позы, и из-за переохлаждения, да и в принципе Сашкино тело так часто реагировало на удовольствие. Пришлось вылезать, выключать воду, вытираться, влезать в те же трусы, что были до этого, — захватить же чистые было сложно, а все постиранные не далее как сегодня днём лично оттащил к себе в комнату. Ай молодец, хозяйственный какой! Пока Саша прохлаждался в ванной, Котов, похоже, вылез из своей норы. По крайней мере, чайник был горячим, а в шкафу не хватало одной чашки; зато Ванда довольно хрустела своим любимым кормом. Моцарт сидел рядом и время от времени приподнимался на задних лапках, чтобы заглянуть в миску, убедиться, что ничего интересного там нет, опуститься обратно и через минуту повторить всё сначала. Поужинав, Саша ушёл к себе. Включил ноутбук, покопался в старых фотографиях, выискивая Ванькины. Среди исходников обнаружил необработанные по неведомым причинам, загрузил программу, чтобы исправить это недоразумение. Шуршание в коридоре отвлекло на мгновение — Паштет снова подал признаки жизни. Сашка прислушался, но не смог разобрать, что именно происходит. Весь день из комнаты Котова не доносилось ни звука, даже гитара молчала, что было совершенно нехарактерно. Может быть, отсыпался после бессонной ночи? Раз уж он пришёл, когда все нормальные люди давно встали, а некоторые ещё и метнуться через полгорода успели. Вскоре раздалось цоканье Вандиных когтей по линолеуму, звяканье поводка; Котов что-то пробормотал. Открылась и закрылась входная дверь, и в квартире снова наступила блаженная тишина. Подтянув ноутбук себе на колени, Саша поудобнее устроился на кровати. Настало время претворять план по спасению себя от вынужденного одиночества и возвращению Ваньки в собственную жизнь.