Мам, пап, у нас любовь

МАЛЬЧИКИ ЗНАЮТ, ЧТО НУЖНО

      Константин Гаврилович озверел.       Других объяснений для того, что он сделал, у Саши не было.       Откатившись прямо вместе с креслом от стола, он встал, потянулся, разминая затёкшие мышцы, и поясница тут же радостно отозвалась болью. Охнув, Сашка чуть согнулся, попробовал расслабиться в надежде, что это поможет, но у спины было другое мнение на этот счёт.       Наручные часы подсказали, что уже начало одиннадцатого — пора бы и честь знать. Кроме Саши в офисе никого уже давно не было, даже Шаскольских учесал домой, заявив, что у жены день рождения и он не может сильно задерживаться, так как сильно её этим обидит. Очень хотелось поинтересоваться, не обижает ли её то, что он спит с мужиками, но Сашка сдержался: вокруг было слишком много любопытных ушей.       Нет, грядущая премия, конечно, заранее грела душу, но отдавать проект полностью Саше было большим свинством со стороны высшего начальства. Он только что закончил сверку одного из трёх буклетов, а впереди была ещё смета и организация презентации нового объекта. Нет, понятно, что всё лично делать не требовалось, для этого существовали специально обученные сотрудники; только за все их косяки, стоило им посыпаться, Сашка отвечал своей головой, потому и предпочитал не выпускать ничего без своего одобрения, потому и вчитывался в каждую буковку, всматривался в каждый пиксель, всчитывался (и плевать, что слова такого нет!) в каждую циферку.       Казалось бы, при чём тут заместитель руководителя отдела маркетинга, мальчик без образования, зато с камерой и блатом от генерального?       И при этом никто из коллег даже не пискнул, все дружно пообещали помочь при необходимости, поздравили с новой обязанностью и рассосались по углам. Хоть бы кто возмутился, тогда бы у Саши был повод подойти к Шаскольских и слиться. Какого ж чёрта все оказались такими понимающими и поддерживающими?       Скорее всего, Константин Гаврилович таким образом мстил за взбрык в честь дня рождения, когда Сашка наотрез отказался с ним праздновать; но ведь они после уже нормально говорили — он у него же спрашивал совета по поводу Ваньки, и Шаскольских очень тепло его поздравил, подкинул идею с музеем, так хорошо сработавшую, и взял обещание не прыгать в омут с головой раньше времени. Отлично ведь посидели после работы, за что теперь так наказывать-то? Чисто за отсутствие тостов типа «Ну, будь здоров и расти большой»?!       Охранник с удивлением посмотрел на Сашу, когда тот с ним попрощался: видимо, решил, что он тут уже давно один, о чём свидетельствовало то, что он включил свой телевизор на полную громкость. Вообще-то все их охранники смотрели одним глазом в этот маленький экранчик, где не переставая крутился ментовской сериал, но конкретно этот обладал прямо-таки нездоровой тягой к наблюдению за перипетиям жизни киношных милиционеров. Ворам стоило взять это на заметку и обносить их офис в тот самый момент, когда главный злодей зачитывает свою главную злодейскую речь.       Несмотря на март, на улице было довольно зябко. Сашка поёжился, но решил не застёгивать куртку — ему всего лишь надо было добежать через парковку до машины, сиротливо стоявшей в отдалении. Даром что приехал он к девяти утра — а всё равно яблоку было негде упасть, вот и пришлось парковаться у чёрта на куличиках; зато какая сейчас тишь да благодать образовалась!       И дороги тоже оказались относительно пусты. Даже на любимом съезде с моста он провёл не пятнадцать минут, как обычно, а всего лишь пять, и то из-за того, что какой-то идиот передумал поворачивать, зато захотел таранить едущую в соседнем ряду газельку. Да тут у кресла старенькой нивы обнаружилось невиданное свойство — оно разгрузило поясницу, и Сашку наконец попустила боль. От такой радости он даже не пожмотился заехать в магазин, взять сигареты и пару шоколадок, упаковку лакомств для Моцарта и готовый майонезный салат для Паштета. Почему тот так тащился с сочетания мерзкого соуса и квёлых овощей, Саша не понимал, но он и в сухом корме кота ничего вкусного не нашёл, а Моцарт жрал за милую душу и просил добавки. И кто такой Белогородцев, чтобы осуждать чужие пищевые пристрастия?       Во дворе он привычно задрал голову, отыскивая окна — как и ожидал, на кухне горел свет. Значит, Котов ещё не спал, может быть, даже ужин соизволил приготовить. Эта мысль подогнала его, заставив взлететь по лестнице: ждать лифта показалось невозможным.       В квартире действительно пахло очень вкусно. Саша потянул носом, расшнуровывая ботинки. Кажется, запечённое мясо под сыром? Паштет не то чтобы хорошо готовил, шеф-повар в доме был всё-таки Сашка; с чего это он неожиданно совершил кулинарный подвиг? Так-то Саша обрадовался бы и макаронам с сосисками: без Шаскольских некому было проследить за питанием задержавшихся сотрудников, а запасы сладкого Белогородцев подъел ещё на прошлой неделе и всё время забывал, что их надо пополнить.       Куртка отправилась на крючок, пакет нашёл временно пристанище на тумбочке, сам Саша лениво потащился в комнату, чтобы переодеться. На чёрных спортивных штанах, оставленных утром на краю кровати, отпечатался Моцарт: засранец опять начал линять и метить шерстью всё пространство вокруг себя. Фыркнув, Сашка встряхнул спортивки (что было совершенно бесполезно) и натянул, отметив, что белый контур пришёлся куда-то на задницу. Ну да, меткости этого кота можно было только позавидовать.       Следующей остановкой на пути на кухню стала ванная: помыть руки, поплескать на лицо, чтобы усталость хоть ненадолго отступила. Вытершись, Саша мазнул взглядом по отражению, поморщился: ну вот вроде всё с Ванькой более-менее стало, а под глазами такие синяки, что в них можно прятаться. Видимо, устроиться так, чтобы по всем фронтам было хорошо, Белогородцеву не светило даже к пенсии.       — В честь чего пра… — начал было Саша, но, стоило ему увидеть, что происходит в кухне, как он резко оборвал сам себя.       Паштет резко развернулся: он стоял у плиты и что-то там мешал. А вот прямо напротив двери, поджав одну ногу под себя, сидел на табуретке Олежа. С самым невинным видом, на который только был способен, и лишь красные пятна на щеках выдавали его истинное состояние: он нервничал, и нервничал сильно.       У Саши было два варианта возможных реакций: заорать, требуя объяснений, или же воспользоваться ситуацией. И как он ни старался наскрести внутри злости, ничего не выходило, а губы, подрагивая, норовили сложиться в улыбку. Чёрт возьми, да как же он скучал по этому мелкому бесу!       Коротко выдохнув, Саша подлетел к Олеже и дёрнул его за руку на себя, успел увидеть испуг в его глазах, но опомниться не дал: прижал к себе так крепко, как только мог. Только что напряжённый, как струна на Паштетовой гитаре, Олежа вздрогнул и вдруг расслабился, перехватился поудобнее и обнял Сашку в ответ.       — Мне кажется, сейчас моя очередь спрашивать, что тут происходит, — подал голос Котов.       Саша, уткнувшись в макушку Олежи, прикрыл глаза. Все объяснения он даст позже, потом, когда сможет разжать руки и дать Олеже хотя бы вздохнуть. А тому, кажется, и не надо даже, так вжимается, что ещё чуть-чуть — и они просто сольются, станут единым целым.       — Эй, народ, — снова попытался Паштет. — Мне ревновать надо?       — Прости меня, — едва слышно прошептал Олежа куда-то Саше в грудь.       — Ты ни в чём передо мной не виноват, — возразил Сашка так же тихо.       Резкий грохот заставил их отпрянуть друг от друга и повернуться к Котову: тот, широко улыбаясь, подкинул сковородку, словно намеревался в этот раз стукнуть ей не о разделочный стол, а об чью-нибудь не очень разумную голову.       — Ну? — подбодрил он.       — Это и есть твой парень? — первым нашёлся Саша.       — Я не это! — фыркнул Олежа. — Но да, мы… вроде как вместе.       — И вы при этом знакомы, — утвердительно произнёс Паштет. — Причём давно и близко. Колитесь.       Саша с Олежей переглянулись.       — Так! — рявкнул Котов. — Разошлись по разным углам, нечего тут телепатией развлекаться, а то потелепаете оба куда подальше!       Он всё ещё угрожающе размахивал сковородкой, так что Белогородцев почёл за лучшее подчиниться. Без лишних слов он сел на табуретку у холодильника, Олежа вернулся на свой насест у окна. Паштет, удостоверившись, что все заняли положенные места, наконец отставил своё грозное орудие, правда, только чтобы сразу сложить руки на груди.       — Мы встречались, но давно расстались, — признался Олежа под тяжёлым взглядом, и Саша плечами передёрнул от того, как в нём остро поднялось желание защитить его любой ценой от любой, даже мнимой, опасности. — У Саньки же Ваня есть. А у меня ты. Это же хорошо, что мы все давно знакомы, нет?       — Ты забыл изобразить удивление, — не дал сбить себя с толку Котов. — Я ни разу имя даже не упоминал, откуда ты узнал, что я с ним живу?!       Саша сжал кулаки. Какое право имел Паштет вот так говорить с Олежей? То, что они теперь «встречались», ещё ничего не значило!       — Так Моцарт же, — совершенно спокойно сказал Олежа, будто и не заметил агрессии в свой адрес. — Такой наглый взгляд у кота — один на миллион, я как увидел, так всё понял.       Паштет открыл рот, чтобы выдать ещё какой-нибудь наезд, на ходу передумал, закрыл. Обернулся — вроде бы на Сашу, но взгляд был ищущий, а чего Сашку искать, если вот он сидит?       — А где ты Моцарта видел? — спросил Белогородцев, воспользовавшись образовавшейся паузой.       — У тебя на странице, — Олежа очаровательно зарделся. — Ты же только его и публикуешь там, во всех позах и ракурсах! — он хихикнул.       Саша закатил глаза, в очередной раз прокляв интернет. Вот клиентов привлечь — это надо напополам порваться, зато старые знакомцы ходят к нему как к себе домой. Находят как-то и тщательно следят, судя по всему. И всё молча! Да и Ванька ведь тоже на его странице пасся! В этом Сашка был уверен. Вот не мог не!       Не понимая, чего в ощущениях больше — злости на шпионов недоделанных или теплоты от того, что не забывают его, несмотря ни на что, Саша огляделся, поискал глазами пушистого засранца, спалившего контору. В комнате, он помнил, Моцарта не было, значит, тусовался где-то на кухне, наверняка выпрашивая ласку, а потом, заслышав хозяина, куда-то заныкался, чтобы не ревновал и не ругался. И куда эта крыса текучая могла спрятаться? Даром что кот, а пролезал в такие места, что Сашка только диву давался, как не застревал.       Из-под стола затарахтели, разом сдавая диспозицию и сообщая, что все выводы были сделаны абсолютно правильно. Паштет метнулся в направлении звука, выпрямился, сжимая кота под передними лапами и держа его на отлёте.       — Барсик сукомордый, — нежно протянул он, — Герасима на тебя нет!       — Поставь животное на место и отойди, — зашипел на него Сашка, — а то слава Муму придёт по другому адресу!       Ванда-то тоже была под столом — как ни в чём не бывало развалилась на своей лежанке, чем Саша и воспользовался: подтащил за подстилку к себе и «взял в заложники». Псина лизнула его руку, не воспринимая угрозу всерьёз, но этого от неё и не требовалось — главное было, чтобы оценил её хозяин. И Паштет, конечно, не подвёл, осторожно, будто бомбу, опустил Моцарта на пол. Олежа, наблюдая эту картину, как-то по-особенному счастливо засмеялся, и Сашка внезапно почувствовал, что расслабляется сам.       Оказывается, он был напряжён. И сам не заметил.       Интересно, это потому, что для него такое состояние за последние годы стало нормой? Да что там за последние — наверное, ещё со школы!       — И такое веселье у вас каждый день? — с неподдельным любопытством поинтересовался Олежа.       — Такое — только ради тебя, — тут же не преминул галантно расшаркаться Котов, чем даже заслужил смущённую улыбку.       И укол ревности внутри Сашки. Совершенно глупой, если вдуматься: ведь они и общаться-то перестали из-за того, что Сашу возмутила неспособность Олежи переключиться с него на кого-то ещё. Вот, переключился, получите-распишитесь. Так какого ж чёрта ты, Белогородцев, ведёшь себя как та собака на сене?       — А кормить в этом доме будут? — буркнул Саша, чтобы хоть как-то снизить уровень сиропности во взглядах Олежи и Паштета друг на друга.       — Ох, Золушка наша пришла с работы, — расплылся в ехидной улыбке последний, — а никто не кинулся ей на стол накрывать. Слушаю и повинуюсь, мой господин!       С очередным шутовским поклоном он отскочил к плите, достал из духовки противень с тем, что так прекрасно пахло на всю квартиру: это действительно оказалось запечённое мясо с сыром, помидорами, картошкой и каким-то сливочным соусом. Сашка подозрительно потыкал в угощение вилкой, но подвоха не нашёл, вроде всё было настоящее, а не пластмассовое.       — Да Олежа это готовил, — не выдержал такого надругательства над ужином Паштет, уже уписывающий за обе щёки. — Не отравлено.       — А меня вообще яды не берут, — пристыженно фыркнул Саша. Как он сам-то до этого не додумался? Неужели настолько отвык от того, кого когда-то звал самым близким человеком?       — Логично. Ты ж после Ванька не загнулся, — кивнул Котов.       Олежа с недоумением посмотрел на него:       — А он что, ядовитый? — спросил почти искренне. Почти — потому что в глазах чертенята плясали, как будто всё он прекрасно про Ваньку знает, просто придуривается.       — По слухам, — Паштет многозначительно вздёрнул брови, — у него всё совсем плохо с этим делом…       — Между прочим, омлет у него отличный, — возразил Саша.       — Из чего? Из твоих яиц? — Котов заржал в голос, довольный удачной подколкой.       — Олеж, — Белогородцев постарался улыбнуться как можно наглей, — а знаешь ли ты, что наш дорогой друг…       — Молчать!       Паштет аж подскочил, роняя вилку, так торопился заткнуть Белогородцева. Теперь настала его очередь коварно ржать и играть бровями, изображая, что знает какую-то страшную тайну. На самом деле, конечно, он ничего такого не собирался рассказывать, даже не придумал, что дальше выдать — так что Котов, не поняв этого, ему ещё и удачно подыграл. А может, и понял, и подыграл тоже сознательно, красуясь перед единственным зрителем. Саша видел, как Олежа смотрит, и давить ревность хоть и было непросто, но зато так правильно, что почти радостно.       Противень они в итоге разве что не вылизали, поставили на пол — и обрадованная Ванда едва слюной не захлебнулась от такой щедрости. Моцарт повёл себя благороднее, только понюхал, после чего гордо подёргал хвостом и удалился из кухни — в переводе на человеческий это значило: «Жрите сами».       Олежа попытался вызваться вымыть посуду, но был отстранён. Времени натикало прилично — полночь уже довольно скалилась на пороге. Саша, отстранённо водя губкой по тарелкам, размышлял, что ему делать, если Олежа останется на ночь.       Нет, ну понятно, что спать он будет в комнате у Паштета. Только вот… Спать ли? И как вообще пережить такое соседство? Знать, что через коридор тот, от кого когда-то срывало башню, кто был центром вселенной, стонет и выгибается под другим — под другом, который проверен годами, даже, мать его за ногу, протестирован. Признать годным для Олежи? Ха, как будто кому-то было интересно его мнение!       Тёплые ладошки перехватили его посередине живота, к спине прижалась щека. Судорожный вздох Сашка не услышал даже — почувствовал телом. И замер, не веря и не понимая, что происходит.       — Я домой поеду, — сказал Олежа. — Не хочу тебя смущать. Да и… не собирался, если честно. Паша обещал меня с лучшим другом познакомить, правда, мы думали, что ты раньше дома будешь. А уж когда я понял, что это не какой-то там друг, а ты, то вообще уже без вариантов стало. Да и… не уверен…       Он тараторил быстро, почти захлёбываясь словами, словно боялся, что его перебьют или он не успеет сообщить всё, что хотел.       — В том, что это тот самый? — сердце болезненно сжалось, но Саша должен был задать этот вопрос.       — Нет, — прошелестел Олежа, — нет, что ты. Если бы не был в этом уверен, то ничего бы не было. Совсем ничего. Не уверен, что готов уже… настолько открыться.       — Малыш, — дурацкое слово сорвалось с языка само: странно, ведь никогда не практиковал такие прозвища, для демонстрации нежности Саша предпочитал использовать имена, — всё будет хорошо. Паштет отличный парень, он не обидит тебя.       — Спасибо.       Он отступил назад, и Сашке показалось, что его окатило холодным воздухом; и сразу же зашумела вода в туалете, хлопнула дверь. Котов нарисовался на кухне, хмыкнул что-то себе под нос, позвал:       — Ванда, гулять идём! — и пояснил уже для Саши: — Провожу до остановки ночного автобуса, потому что кое-кто, — он выразительно посмотрел в сторону мгновенно смутившегося Олежи, — никак не соглашается на такси.       Саша хотел было предложить подвезти самому, но в голове щёлкнуло: выглядеть это будет, скажем прямо, сильно подозрительно. Да и Паштет наверняка взбеленится, не считая того, что Олеже ведь хочется провести со своим новым парнем время наедине… А не с бывшим кататься через весь город.       Мысли опять ушли куда-то не туда, и Сашка встряхнулся, отгоняя лишние.       — Был рад увидеться, — Олежа стоял уже полностью одетым, спрятал нос в шарф, только глаза хитрющие блестели, — давай больше не будем теряться?       — Потеряешься тут теперь, — проворчал Саша, — с собаками найдут и обратно приведут.       Откуда-то вынырнул Моцарт, потёрся об ноги — пришлось наклоняться и брать на руки. Саша так и пошёл закрыть дверь — с котом наперевес и странными ощущениями, не поддающимися расшифровке.       Воображение охотно подсунуло картинку, как Олежа с Паштетом бредут по тёмным улицам, может быть, достаточно близко, чтобы соприкасаться пальцами; а может, даже не стесняются взяться за руки, потому что ночь на дворе, никто не смотрит, а им так хочется этого. Там дальше фонарь не горит, несмотря на то, что его чинят каждую неделю, в этом островке мрака можно остановиться и поцеловаться. А если кто и заметит, разве рискнёт связываться с доберманом? Они под надёжной защитой, ведь только они и знают, что Ванда — воплощение доброты и большой любитель выпросить почесушки, а не грозный охранник, как положено представителям её породы.       Потом они дойдут до автобусной остановки, Паштет сядет на лавку, потянет к себе Олежу, чтобы тот опустился ему на колени, обнимет, уткнётся носом ему в шею, чтобы вдыхать любимый запах. Или так сделал бы сам Сашка, а Паштет другой? Какой он в отношениях? Может быть, не стоило обещать Олеже, что Котов его не обидит? Сашка ведь не знает его с этой стороны! И то, что они один раз переспали, ничего не значит.       Не раздеваясь, Саша упал на кровать. Моцарт какое-то время потерпел, но всё-таки гордость перевесила, и он задёргался, требуя свободы — кошачьи принципы почему-то не позволяли гладиться, если хозяин лежал. Только стоя или сидя, только хардкор. Отпустив животное, Сашка перевернулся на бок, достал телефон и с удивлением обнаружил новое сообщение. Надо же, так увлёкся, что не заметил, а между тем Ванька желал ему спокойной ночи и просил не засиживаться на работе.       Его Ванька. Несмотря ни на что — только его! Да, сейчас они вытанцовывали друг вокруг друга, не решаясь даже коснуться лишний раз, но обоим ведь ясно было: они вместе. После музея они виделись ещё несколько раз — только в выходные, потому что как раз тогда Шаскольских и сорвался с цепи, завалив Сашу делами. Ванька отнёсся удивительно понимающе к этой новости, не капризничал, даже на переписке не настаивал, но тут уже Сашка следил, чтобы обязательно пожелать доброй ночи и доброго утра. А потом на каждой встрече радовался тому, что додумался надеть узкие джинсы — они хоть как-то помогали не возбуждаться… Да ни черта не помогали! Но так давили на член, что всё проходило само собой. До вечера, когда, оказавшись в собственной ванной, Саша уже мог не сдерживаться и дрочил как сумасшедший под шум воды и воспоминания о том, каким был Ванька в этот день.       А он всегда был разным, но при этом родным и невероятно милым. Одно только оставалось неизменным: чёртовы брюки, обтягивающие его задницу так, что простора для фантазии не оставалось. Да и зачем Сашке фантазировать, если он и так всё видел уже, всё знал и давно признал идеальным для себя? Когда первый раз увидел эти синие штаны, едва не закипел. Он-то сразу осознал, что его может начать крыть, вот и напялил джинсы; а Ванька, получается, ни о чём даже не подумал? Или, наоборот, знал, что всё будет спокойно?       Злился Саша ровно три минуты. Потому что именно столько понадобилось Ваньке, чтобы покраснеть щеками, забегать глазками и закинуть ногу на ногу. Сашка бы посмеялся, если бы сам не был в похожем состоянии, так что ему оставалось только крепче вцепиться в руль и дышать глубже. Конечно, хотелось свернуть куда-нибудь в глухой переулок и поддаться желанию, тем более что оно было обоюдным; но это стало бы неуважением ко всему, что между ними уже было и что ещё могло быть.       Так что — терпение и ещё раз терпение! Даже если весь мозг стекает в трусы и вместо нормального рассказа получается какая-то бессмыслица. А Ванька с таким же диким взглядом внимает и кивает, как будто понимает, о чём речь.       О самом главном они пока не разговаривали, но Саша чувствовал: скоро уже будет можно. Или не нужно. Одно из двух.       Вздохнув, он отправил Ваньке ответ с пожеланием тёплых снов. Вряд ли его разбудит сообщение, Ванька в последнее время часто полуночничал, избавившись от необходимости ходить в университет и занимаясь только дипломом. Ещё он, как Саша понял, проводил семинары для первокурсников за какие-то прибавки к стипендии. И рассылал резюме в разные организации, правда, толком не определившись, чем хочет заниматься.       Его домашний мальчик, похоже, всё-таки вырос и теперь расправлял крылышки, становясь самостоятельным мужчиной. От странного чувства гордости даже в груди щемило: ну как будто он, Сашка, имеет к этому хоть какое-то отношение!       Сам повзрослел, сам взялся за ум.       И теперь за ним оставалось решение, быть ли с Сашей.       А Саша всё для себя решил: если не с Ванькой, то — ни с кем.       С этой мыслью он и уснул.