Все предрассудки уходят корнями в вечность. ©Ness
_______
В тот год стояла прекрасная погода. А-Яо хорошо помнил, как отправился со вторым молодым господином Не на обучение в Гусу. Впоследствии он тысячу раз проклинал и благословлял тот день, когда на церемонии приветствия учителя встретил его… Раньше помощнику Чифэн-Цзюня не приходилось видеть главу Лань так близко; да, тот был очень дружен с братьями Не, но во время его визитов А-Яо никогда не позволяли бывать с ним в одной комнате. Не Хуайсан и Не Менцзюэ между собой называли первого нефрита «Брат Лань, тот, что улыбается», они с почтением относились к нему и с гораздо большей благосклонностью, чем ко второму молодому господину Лань. В день прибытия в Облачные Глубины А-Яо знобило, он не мог понять, что или кто вызывает такую реакцию, только и подумать об этом не было времени. Сплетники за спиной окончательно испортили настроение, они снова унизили его… Прозвище «Сын шлюхи» — как клеймо висело над головой А-Яо. После этого он даже не надеялся, что Лань Сичень обратит к нему свой взор. Казалось, будто и этот — очередной глава клана, высокородный славный заклинатель — взглянет с пренебрежением и некоторым высокомерием, только этого не случилось. Действительно — брат Лань, который улыбается. В кротких, добрых и очаровательных глазах Цзеу-Цзюня не таилось и намёка на пренебрежение, это было нечто иное… Лёгкое прикосновение, скользящий палец по тыльной стороне ладони и аромат трав… А когда первый нефрит поднёс к губам сяо, и клинки, взмыв сначала вверх, воткнулись в деревянный пол, А-Яо будто оцепенел, не в силах отвести глаз. Что же это было? Что это такое было? Мимолётная улыбка. Беглый взгляд на рукоять искусно украшенного меча. Шоюэ. Знал ли тогда Мэн Яо, что именно этот клинок пронзит его сердце? Мог ли он предполагать такую судьбу? Нет. А-Яо не знал, но связь действий и вещей, незримо существующая во вселенной, проявилась тут, словно обозначенное предназначение — так обычно встречают родственную душу или, обращая внимание на какую-то вещь, замирают с колким ощущением остановившегося на мгновение сердца. — Мне нужно вернуться в Цинхэ Не, это необходимо, — пролепетал он, почувствовав, как Цзеу-Цзюнь поймал его руки при поклоне. — И вы не можете задержаться? — Я был бы счастлив остаться, но Чифэн-Цзюнь требует моего возвращения. — Что ж, тогда, я желаю вам удачной дороги. Не Менцзюэ справедлив, он никогда не станет пренебрегать преданным и талантливым сторонником. — Благодарю, Цзеу-Цзюнь. Они встретили взгляды друг друга и на некоторое время ощутили, как мир затих… А-Яо справедливо считал этот день лучшим своим воспоминанием, самым лучшим из всех. А после началась война. Они не виделись много, слишком много времени. — Гусу сожгли… — услышал Мэн-Яо, сползая по стене с колотой раной в груди. Он только что защитил Не Менцзюэ, чтобы скрыть факт своего деяния, но сколь бы корыстны ни были намерения, это известие страшно испугало его. «Глава Лань», — подумал Мэн Яо и чуть не потерял сознание. А потом было изгнание и тайная работа на Вэнь Жоханя, и Лань Сичень, который позволил звать себя братом только потому, что А-Яо укрыл его от врага, спрятав у всех под носом. Конечно, как он мог не защищать его, как мог отказаться от чувства, что с самого первого дня оплело его своими сетями. Только каким бы светлым и искренним оно ни было, А-Яо не мог поддаться ему, а Цзеу-Цзюнь оставался холоден, излучая лишь добрый свет, словно глыба льда в ясный зимний день. В какой-то момент — никто из них не вспомнил бы, как это случилось — они стали тренироваться. Сначала сражаясь на равных, потом обучая друг друга. Лань Хуань сразу заметил, что навыки его союзника намного выше, чем можно было предположить, но опустил это в силу своей благодарности и привязанности. А-Яо знал, и его тошнило от того, что приходится обманывать человека, который в действительности в курсе всего, но так благосклонен к нему, что просто закрывает глаза и верит, безоглядно верит. Сичень и после на многое закрывал глаза. На одной из последних тренировок, Шоюэ и Хэньшен молниеносно парировали друг друга. Цзеу-Цзюню нравился равный соперник, а сопернику нравился Цзеу-Цзюнь. Атака, пируэт, разворот, взмах, пируэт и снова… один неудачный поворот, одно намеренно-неловкое движение, и Лань Хуаню пришлось помочь А-Яо удержаться на ногах, поймать за плечи… Каким же высоким, сильным и необыкновенным был первый нефрит… А-Яо, ощущая спиной широкую мужскую грудь, не смог устоять, поддался чувствам и повернулся, запрокидывая голову, чтобы взглянуть в светлые полные любви глаза… да, они были полны любви, он только теперь заметил. — Брат, я… — околдованный этим взглядом А-Яо уже собрался сказать какую-то чепуху, но испугался, передумал и сделал шаг назад. Точнее попытался сделать, только руки, которые Цзеу-Цзюнь так и не убрал с его плеч, не позволили. Наклон головы... лёгкий шаг в неизвестность... эмоции, отпущенные ввысь, и такое, до боли щемящее, прикосновение губ к губам. Это был взрыв пьянящего влечения на пределе реальности… нежность с ярким оттенком глубокого чувства… Они едва добрались до комнат, беспрестанно целуясь и бросая одежду, где придётся… Здесь их не мог видеть никто, их не мог слышать никто… Лань Хуань ласкал хрупкое маленькое тело А-Яо, оставляя следы своей страсти на бледной коже, отпечатками на шее… Это было желанно, это было по любви и так естественно, что боль не показалась чем-то особенным и странным… Сичень был внутри, Сичень — его счастье и его бесконечная боль — был с ним и в нём до конца… А-Яо ликовал, сердце билось как сумасшедшее, а голос разума, твердивший, что ложь — не показатель любви, смолк и затих где-то на дне этой безумной страсти. — А-Яо, — шептал Цзеу-Цзюнь, — А-Яо, — ему нравилось произносить его имя с разными интонациями, он словно получал от этого дополнительный эффект к наслаждению. Сам Мэн Яо не говорил ничего, но показывал свои чувства иначе… жаркое дыхание опаляло кожу… пальцы впивались в волосы, сдавливали плечи… — Я с первого дня мечтал об этом, эр-ге. Ты мне веришь? — Я всегда… всегда буду… А-Яо. Эта ночь, этот момент стал новым лучшим воспоминанием в жизни А-Яо. Ему больше ничего и не оставалось, ведь они снова расстались. Дороги жизни развели их и свели вновь уже тогда, когда не было никакого Мэн Яо, был лишь сын Цзинь Гуаншаня, снискавший себе славу в аннигиляции солнца — Цзинь Гуанъяо, Лянфан Цзунь. Тогда, в силу обстоятельств, они ещё не могли встречаться, глава Лань беспокоился о брате, А-Яо не в праве был покинуть отца, но всё переменилось позже, когда главы Цзинь не стало, да и половины его семьи. А-Яо вознёсся до верховного заклинателя и начал бывать в Облачных Глубинах так часто, как только позволяли приличия, а иногда даже, когда не позволяли. И с появлением госпожи Цзинь это осталось неизменным. Свои визиты он сначала соотносил лишь с чувствами и тайными свиданиями, но чуть позже, едва только освоился в новых обстоятельствах, А-Яо стал заниматься и другими делами. Цзеу-Цзюнь всецело доверял ему и не следил… Кто же знал, что избавившись от последнего своего врага, А-Яо приобретёт нового. Тайного, скрытого, того, кого никогда в здравом уме — да и не в здравом даже — никто подозревать бы не стал. Всё началось с письма, а закончилось в храме Гуаньинь… но прежде пришлось обезвредить главу Лань самым отвратительном способом, который А-Яо только смог придумать. Он этого не хотел, но знал, что иначе не выйдет. Так ему хотя бы удалось на время блокировать силы Цзеу-Цзюня и обновлять печать каждые четыре часа, а без этой уловки шансы были настолько малы, что будто бы их и не существовало вовсе. А-Яо отчётливо помнил, до боли в сердце и теле, как в последний раз целовал его, как снимал шёлковые одеяния, как ласкал белоснежную кожу и как запрокидывал голову от наслаждения, в последний момент собирая все силы в кулак, чтобы создать печать… Чудовищное предательство… и как бы близко к сердцу не принял этот шаг Цзеу-Цзюнь, для самого А-Яо всё было гораздо хуже, но он убеждал себя: «Так надо», «Так безопаснее для нас обоих». Лань Сичень последовал за ним, он был слишком мудр, чтобы сражаться или пытаться разубедить его... — Братом меня звать больше нет нужды… — Я был жестоко обманут… — И ты снова солгал… В прошлый раз, ты говорил точно так же… Фразы вонзались в спину, точно мечи, но разве А-Яо не заслужил этого? Разве не этого добивался? Бичень Ханьгуан-Цзюня, в попытке преградить путь Басе, отсёк ему руку, а Шоюэ — не без помощи Не Хуайсана, мальчика, которым А-Яо так когда-то дорожил — пронзил сердце, не оставив и шанса на жизнь. Но А-Яо хотел жить, он безумно любил жить и умирать не планировал даже в самом худшем исходе. Ему казалось, что при плохом завершении дела, Цзеу-Цзюнь не даст убить его… Он ошибся… Жестоко ошибся... Обида, нанесённая первому нефриту сделала своё дело, и он исполнил долг. В последние минуты, когда боль смешалась с гневом, когда душа наполовину оставила тело, А-Яо вспоминал первое прикосновение, и большой палец, скользнувший по тыльной стороне ладони. Ему захотелось проверить, понять, наконец, были ли эти чувства правдой… он поднял взгляд, ощущая дежавю их первого подобного взгляда в Гусу, и тихо попросил. — Брат, умрём вместе. Цзеу-Цзюнь замахнулся, и А-Яо закрыл глаза, теряя всякое желание видеть его лицо, но вдруг понял… ничего не происходит. Сичень остановил руку на пол пути — слеза бегло мелькнула на его щеке — и опустил голову, безоговорочно соглашаясь остаться. И он бы остался. Он. Остался. Как же это великодушно, как откровенно — первый нефрит, первый даже в этом, безупречен даже в любви, такой неустойчивой и не поддающейся логике. А-Яо совсем не заслуживал этого человека, никогда не заслуживал, и Шоюэ в его груди только подтверждало этот факт. Главе Лань нужен был кто-то чистый, скрывающий под своими деяниями лишь светлые помыслы, не убивший без повода, не запятнавший себя… Краткий миг воспоминания озарил лицо А-Яо... Несколько лун назад он услышал от заклинателей из Юнь Мэна, будто существует голубой лотос, что цветёт раз в сотню лет. Тот, кто найдёт и сорвёт его, будет счастлив в любви, встретит родственную душу… Голубой лотос как и первый нефрит клана Лань уникален, прекрасен во всём и заслуживает того, чтобы достаться хорошему человеку… Голубой лотос зацвёл в этом году, и А-Яо слышал, будто сам глава Цзян сорвал его… ... и тут же вернул в реальность Цзеу-Цзюнь не должен погибать вместе с ним. К чему это самопожертвование ради человека, что его предал? Ради человека, поставившего свои интересы выше любви? А-Яо разрывался на части… душевная боль преобладала над физической… он собрал остатки духовных сил, выдохнул и оттолкнул главу Лань, последний раз касаясь мягких тканей его одежд… последний раз чувствуя тепло его тела… Прежде чем всё закончилось, А-Яо успел подумать, как бы всё повернулось, не убей он Чифэн-Цзюня… случилось ли всё так же, как сейчас, или бы их ждал другой исход? Ответа не было, его не было и представить себе это казалось невозможным… Наверное, нет. Всё тайное рано или поздно стало бы явным, и будь то храм Гуаньинь или Безночный город, Бичень всё равно бы отсёк ему руку, а Шоюэ так или иначе пронзил сердце… Рок, судьба или нечто иное, назвать можно как угодно... события, что предопределены — всегда неизбежны, и нельзя надеяться на противоположный результат, продолжая совершать те же поступки, что совершал до этого. Любовь была дана А-Яо как дар, и явилась ему проклятьем, когда он решил пренебречь ею. _______ А-Яо не стало, а на рассвете следующего дня, когда глава Лань вошёл к себе, едва чувствуя собственное тело — на постели... прямо на белоснежных покрывалах... лежал голубой лотос... последняя весточка от того, кто так и не смог по-настоящему впустить с своё сердце любовь.