На восток и на запад Ты уже отправлялся не раз. И мы снова расстались – С той поры миновал целый век. Мы прощались с тобою, И снег был похож на цветы, Ты сегодня вернулся, А цветы так похожи на снег. Фань Юнь
В тот день Ван Ын впервые появился на стрельбище. Ему недавно исполнилось десять – знаковая дата для десятого принца, наследника влиятельного клана Сонгака, будущего воина, мужчины. И поэтому король Тхэджо решил, что Ыну довольно играть в мячики и рогатки и пора взять в руки настоящее оружие. На небольшой утоптанной лужайке упражнялся в стрельбе третий принц. Он не глядя брал со стола стрелы и одну за другой пускал их прямо в красную сердцевину мишени, напоминавшую утыканные булавками игольницы мастериц в Дамивоне. Ни одна стрела не пролетела мимо, не вышла за красный круг, не упала на землю, криво ткнувшись в капризную древесину. Третьему принцу не было равных во дворце в стрельбе из лука, и поэтому Ын замер в стороне, нахохлившись от упрямства и зависти. Ему до смерти не хотелось брать в руки лук вместо привычной и такой послушной рогатки. И он, как мог, тянул время, понимая, что это глупо и совершенно напрасно. А ещё он не хотел учиться стрелять при остром на язык Ван Ё, который не преминет зло подшутить над ним, а помогать и подсказывать ни за что не станет, уж в этом-то сомневаться не приходилось. И Ван Ын стоял у того за спиной и обиженно сопел, не решаясь ни покинуть стрельбище, ни подойти к столу и встать рядом со старшим братом для тренировки. Так бы он и проторчал там до полудня, когда солнце поднималось аккурат над лужайкой и начинало слепить глаза, что не позволило бы разглядеть мишени, но на его плечо вдруг легла чья-то рука, и, обернувшись, десятый принц увидел Ван Со. От неожиданности Ын даже присел, испугавшись и удивившись одновременно. Он очень редко встречал четвёртого брата, который жил в Шинчжу, но зато много слышал о нём, и слышал такое, что заставило его сейчас сжаться от страха. Ван Со приехал на очередной фестиваль Двойной девятки по приказу короля и почти не показывался на людях, ожидая окончания праздника, чтобы вернуться в семью Кан. Ын и не разглядел его хорошенько, и не разговаривал с ним ни разу. Надо же было им столкнуться сегодня утром, и где – на тренировочном поле! – Умеешь? – спросил у него Ван Со, пристально следя за движениями третьего принца, будто изучая его манеру стрельбы. – Нет, – честно признался Ын и шмыгнул носом, от избытка чувств совершенно позабыв поприветствовать старшего брата. – Тогда почему стоишь? И рука на плече мягко, но настойчиво подтолкнула десятого принца к столу. Ын с опаской приблизился к разложенным на алой скатерти лукам и разного вида стрелам: коротким и длинным, с перьями и без, с узкими, широкими и зазубренными наконечниками и тут же напоролся на насмешливый взгляд Ван Ё, который ничего не сказал и отошёл, демонстративно сложив на груди руки и приготовившись наблюдать. Не обращая на него внимания, Ван Со взял лук, выбрал самую, как показалось Ыну, тяжёлую стрелу и уверенно положил её на тетиву: – Смотри. Секундой позже стрела нырнула в центр красного круга на свободной мишени, и десятый принц восхищённо вздохнул. Нет, ему никогда так не научиться! Он и меч-то держать толком не может: тот всё время норовит вывалиться у него из рук, хотя он тренировался на деревянном, а не на боевом. Что уж говорить о настоящем оружии! – Бери лук, – всё так же коротко скомандовал Ван Со. Он неспешно и толково объяснял Ыну, как правильно встать и, не напрягаясь, развернуть тело в стойке, когда задерживать дыхание, куда смотреть, каким образом положить на тетиву стрелу и прицелиться, а затем выпустить её в мишень. А Ын слушал вполуха и таращился на его жуткую маску, открыв рот и не веря, что сам Волк учит его стрелять, и учит так спокойно, словно и не о нём шептались во дворце, как о диком звере, способном убить за любую малость и невозмутимо перешагнуть через труп. Неужели это тот самый четвёртый брат, страшилками о котором его пугали кормилицы? Закончив объяснения, Ван Со шагнул в сторону, и Ван Ын понял, что пришла его очередь и отвертеться не получится. Странное дело: когда стрелял Ё или Со, со стороны это выглядело настолько легко, что Ыну показалось, стоит ему взять лук – и у него теперь всё получится. Зря он, что ли, наловчился стрелять из рогатки? Это же почти одно и то же! Но неудобный лук никак не хотел держаться в руке вертикально, всё время западая вбок, вредная стрела то и дело выскальзывала из пальцев, виляя оперением, словно сойка хвостом, а упрямая тетива упорно не желала поддаваться, терзая его покрасневшие пальцы. Несколько стрел упали Ыну под ноги пустотелой соломой, парочка соизволили оттолкнуться от тетивы, но не пролетели и середины пути до мишени. Левая рука, державшая лук, быстро затекла, локоть немилосердно ныл, а подушечки пальцев правой горели от напряжения и жёсткого, колючего оперения стрел. Ван Ё лишь злорадно ухмылялся в стороне. Ван Со, по-прежнему игнорируя третьего принца, терпеливо поправлял стойку младшего брата, поднимал его уставший локоть и выравнивал капризную стрелу. Но у Ына ничего не выходило. Он злился и уже не видел не то что кругов, а и самих мишеней из-за отчаянных слёз, застилавших глаза. Наконец Ван Со отошёл по зову посыльного от короля. Воспользовавшись передышкой, Ын положил ненавистное оружие на стол и отёр рукавом влажное лицо, обижаясь на весь белый свет. – Этот попробуй. Ын, удивлённо моргая, поднял голову на Ван Ё, протягивающего ему лук. С чего бы вдруг такая доброта? Он видел в прищуренных глазах третьего брата издёвку, чувствовал подвох, но не посмел не принять протянутое оружие, оказавшееся ощутимо увесистее прежнего. Оглянувшись в поисках поддержки Ван Со, Ын заметил его закаменевшее лицо и взгляд, направленный в сторону. Видно, послание от короля было не из приятных. Стало быть, помощи ждать не приходилось. Удручённо вздохнув, Ын взял со стола лежавшую с края стрелу и только потом сообразил, что схватил охотничью, с утяжелённым остриём, покрытым зазубринами. Попробуй такую спусти с тетивы, куда уж там попасть в цель! Но Ван Ё смотрел так язвительно, что отступать было поздно. Что произошло дальше, Ын так и не понял. То ли лук третьего принца оказался очень уж громоздким для него, то ли тетива слишком норовистой или надорванной, то ли его руки сильно дрожали. Положив стрелу на лук, он прицелился, выровнял дыхание, как учил его Ван Со, потянул на себя тетиву, стараясь удержать и лук, и хвост стрелы… Как вдруг его руку пронзила такая острая боль, что он выпустил оружие и взвыл, падая на колени. Краем полыхающего болью сознания Ын уловил хохот удаляющегося третьего принца, а потом среди красных пятен перед его глазами возникло лицо Ван Со. Тот скользнул убийственным взглядом по старшему брату, присел рядом с Ыном и, не обращая внимания на шипение и стоны, взял его правую руку и осмотрел кисть, безжалостно пробежавшись по каждому пальцу изучающими поглаживаниями, местами придавливая суставы. – Выбил, – уверенно подытожил он, глядя на стремительно отекающий большой палец, неестественно изогнувшийся вбок. – И как только умудрился! В ответ Ын лишь дёрнулся и залился новым потоком слёз, поскольку действия Ван Со вызвали очередную вспышку боли, которая поднималась вверх по руке и уже прожигала плечо. Ему было так плохо и обидно, что он почти перестал соображать. – Так… – четвёртый принц огляделся, взял со стола короткую толстую стрелу и протянул её Ыну. – Возьми в зубы и сожми! Ну! Десятый принц послушно взял стрелу и сунул её в рот. Было страшно. Он понимал, что сейчас станет очень и очень больно, сильнее, чем прежде. Но ему так хотелось, чтобы его мучение поскорее закончилось, что ради этого был готов перетерпеть и худшее. «Брат, пожалуйста, помоги мне, – мысленно взмолился он, забыв, что ещё совсем недавно боялся четвёртого принца как огня, а теперь видел в нём единственное скорое избавление от страданий. – Мне так больно! Так больно… Прекрати это, прошу тебя!» – Терпи! – приказал Ван Со, будто прочитав его мысли, приподнял пострадавшую руку и одним точным движением резко потянул большой палец на себя. Сквозь собственный крик и ослепительную вспышку боли, опалившую всё его тело, Ын услышал противный щелчок, а потом увидел, как удовлетворённо кивает и улыбается четвёртый принц. Неужели – всё? Пока Ван Со приматывал ту самую короткую и толстую стрелу к его руке куском тетивы, пока с усилием разминал одеревеневшие в напряжении мышцы предплечья, Ын благодарно смотрел на него, чувствуя, как вместе со слезами словно высыхает, испаряясь, боль, а его прокушенные губы растягиваются в благодарной улыбке. Он так ничего и не сказал, когда Ван Со поднял его на ноги и встряхнул, велев быстро идти к лекарю, приложить холод и беречь руку, но в голове у него звучало жалобно и как-то особенно по-детски: «Спасибо, братик! Спасибо!»***
Может быть, ничего этого и не произошло бы, если б он не задержался в саду после разговора с Ён Хвой. Но его настолько сильно ударили её слова о том, что всё это время Хэ Су прятала Ына и Сун Док у себя в Дамивоне, что Ван Со, едва выйдя от сестры, просто не смог сделать ни шага и замер, привалившись плечом к засохшему платану. Он хватал ртом воздух, опираясь на старое дерево, и силился осознать, принять тот факт, что Хэ Су не доверяет ему. Однако, как он ни старался, у него ничего не выходило. Его сразила сама мысль о том, что Хэ Су не сказала ему об Ыне из опасения, что он убьёт родного брата. И при этом она знала о том, что Ван Со ищет десятого принца. Ищет, чтобы спасти его, а не покарать. Он же сам говорил ей об этом! Выходит, Хэ Су не поверила ему и её слова были ложью? Выходит, и она, его последний луч света, не позволявший ему кануть во мрак, считает его не человеком, а охотничьим псом, способным лишь на травлю и убийство? И для неё, как и для всех, он всего лишь животное? Как же так… Ван Со слепо огляделся вокруг, не зная, что ему сделать прежде: отыскать Хэ Су в тронном зале, чтобы посмотреть ей в глаза, или броситься в Дамивон, чтобы вытащить оттуда Ына и Сун Док, если они ещё там. Он колебался, пытаясь побороть нахлынувшую дурноту, пока не услышал десятого принца. – Брат! – где-то невдалеке отчаянно умолял Ван Ын. В его голосе звучали слёзы и безнадёжность. – Позволь нам уйти! Пожалуйста! Этот крик сорвал Ван Со с места, как стрелу с тетивы. Когда он влетел во внутренний двор Дамивона, первое, что выхватил его мечущийся взгляд, была Пак Сун Док. Дочь его наставника лежала без движения на дышащей пылью земле, а над ней на коленях склонился Ван Ын с торчащей из руки стрелой. И Ван Со понял, что опоздал. Вне себя от ярости, окатившей его кровавым потоком, он расшвырял воинов и встал, закрывая собой младшего брата и его жену от короля. Тот криво ухмылялся на верхней галерее с новой стрелой, нацеленной в рыдающего Ына, который обнимал Сун Док, бессвязно уговаривая её очнуться. – Уйди, – бросил король, невозмутимо натягивая тетиву. – Зачем заходить так далеко? – воспротивился Ван Со в попытке прекратить это безумие. – Ради поддержания мира от предателей нужно избавляться, – спокойно пояснил Чонджон. – Отойди. – Остановитесь! Крик Ван Чжона, раздавшийся за спиной, бросил Ван Со навстречу атаковавшим его стражникам, и он, защищая Ына от чужого меча, ушёл в сторону. Тем самым он допустил смертельную ошибку, потому что, обернувшись на жалобный стон десятого принца, увидел у того в груди тяжёлую боевую стрелу. Это был конец. Чонджон стоял близко и был ловким и метким стрелком, поэтому шансов увернуться у открытого для удара Ына просто не было. Задыхаясь от отчаяния, Ван Со выронил меч и упал на колени перед младшим братом, который последним усилием схватился за его рукав и зашептал, глотая слёзы и обрывки фраз: – Помнишь… в мой день рождения... ты говорил, что подаришь мне всё, что я захочу? Ты же помнишь? Пальцы Ван Ына, дрожа, цеплялись за руку онемевшего от шока Ван Со. – Он сказал… – с усилием выталкивал из себя Ын. – Ван Ё сказал, что есть подарок, который можешь сделать мне только ты… Это он подговорил меня тогда, – принц всхлипнул и перевёл угасающий взгляд на Сун Док. – Эта девчонка… Я не могу отпустить её одну. Внезапно он закашлялся и захрипел, и Ван Со крепче обхватил его, не давая упасть, а Ын приблизил к нему перемазанное в крови и грязи лицо: – Брат! – взмолился он, и было видно, как чудовищно тяжело давалось ему каждое слово, выходящее из горла с рыданием и предсмертным свистом. – Сделай мне подарок! Последнее желание, которое можешь исполнить только ты! «Нет! – всё внутри Ван Со взорвалось горячим протестом. – Нет! Нет! Пожалуйста, не проси! Не надо… Я не могу!» Но Ван Ын смотрел на него сквозь слёзы с такой мучительной надеждой, что Ван Со просто не сумел произнести это вслух. Какое-то мгновение он ещё боролся с собой, а потом в последний раз сжал плечо Ына, отцепил от своего рукава его холодеющие пальцы, поднялся на ноги, нашарил на земле отброшенный меч и занёс его для удара. «Не надо!» – чиркнул по краю сознания слабый голос Хэ Су, и Ван Со, размахнувшись, ударил младшего брата, падая вместе с ним во тьму. Заходясь криком, он видел, как Ван Ын рухнул на землю и потянулся к руке Сун Док, но так и не смог её коснуться, в последний раз дёрнувшись и замерев. Как возле десятого принца оказался Ван Чжон, который тряс его, пачкаясь в крови, и только повторял, захлёбываясь слезами: – Нет! Брат… Ын… Вставай! Ну же, Ын, открой глаза! Лишь теперь Ван Со осознал, что совершил, исполнив последнее желание умирающего брата. И его накрыл такой дикий смех, что стоявшие поблизости стражники отшатнулись, а Чонджон опустил ненужный лук. Ван Со задыхался в истерике, его трясло от смеха и страшной безысходности, которая ледяными тисками сжимала его сердце, заползала в уши, слепила глаза и разрывала горло болезненным стоном. Что он наделал! Что же он наделал… Кто он теперь? Уж точно не человек. Человек не способен на подобное… Надо же! А ведь он так долго упирался, отвергая простую истину, доказывая всем: матери, отцу, братьям и прежде всего себе, – что он не зверь, что у него тоже есть сердце! Смешно… Святые Небеса, как смешно и нелепо! Все эти его жалкие попытки доказать… стать… измениться… Стоило оно того, Ын, скажи, стоило? Его безумный хохот перешёл в плач напополам с волчьим воем, которым он оплакивал себя прежнего. Того, кем ему больше никогда не быть. Ван Со заставил себя посмотреть на Хэ Су и увидел невыразимый словами ужас в её распахнутых глазах и на дрожащих губах, таких мучительно любимых… «Почему же ты не сказала мне, Су? Почему не доверилась? Ведь ты могла спасти их. И меня тоже…» Но этого не произошло. И он пошёл прочь. Прочь от осевшей на землю Хэ Су, от рыдавшего над телом брата Ван Чжона. Прочь от навеки уснувших Ына и Сун Док, так рано постигших жестокую истину о быстротечности жизни… Прочь от себя самого, оставшегося там, в багряной пыли, под ногами растоптавшей его Судьбы. Под равнодушным взором Небес, которым, как всегда, не было до всего происходившего внизу никакого дела… Ван Со шёл как в тумане, не зная, куда вообще идёт. В какой-то момент он различил в окружавшей его пелене генерала Пака, который замер на миг, глядя на окровавленный меч, и рванулся дальше. Принц машинально переставлял ноги, давясь горькой печалью, и знал, что у него не получится ни исторгнуть её из себя, ни выбелить, ни забыть. Она не станет светлой, не исчезнет, не развеется со временем. Он не избавится от неё. Волки так не умеют. Если бы можно было выбирать, что нам помнить, а что нет, я бы с радостью забыл весь этот кошмар, чтобы никогда не возвращаться к нему ни в мыслях, ни в снах. Уверен, и ты бы не отказалась от этого, Су, ведь Ван Ын был так же дорог тебе. Но мне суждено до конца моих дней вспоминать, как я лишил жизни младшего брата, глядя ему прямо в глаза. И пусть это было не убийство, а милосердие, и я всего лишь помог ему, облегчил его уход вслед за любимой, однако, понимая это разумом, я никогда не смогу принять это сердцем. Я помню, как вглядывался в затуманенные страданием глаза Ына и видел перед собой маленького мальчика, слышал его прерывистый жалобный голос: «Брат, пожалуйста, помоги мне! Мне так больно! Так больно… Прекрати это, прошу тебя!» И мне казалось, что я уже слышал это прежде. Когда я осознал, о чём меня просит Ван Ын, небеса словно рухнули на землю. Он умолял избавить его от мучений, не представляя, на что обрекает меня своей последней просьбой. Потому что тот удар стал роковым и для меня тоже. Одним взмахом меча я разрубил не только надорванную нить жизни Ван Ына, но и свою собственную на два несоединимых куска – мои навечные «до» и «после». Брата и –уже без сомнений – братоубицы. И не спрятаться. От себя не спрячешься. Никогда и нигде. За тем взмахом меча больше не осталось меня прежнего. Я своими руками отсёк гремящую цепь и окончательно превратился в дикого волка. Пути назад больше не было. Как бы я ни хотел и ни пытался забыть, Су, и перед собственной смертью я буду помнить прощальный взгляд Ван Ына, вновь говоривший мне: «Спасибо, братик! Спасибо!» Это я, я погасил его! И теперь не знаю, есть ли мне хоть какое-то оправдание или я выдумал его сам, чтобы не сойти с ума…***
Чхве Чжи Мон бежал, запинаясь о неровные плиты церемониального двора, сам не зная, куда он пытается успеть, ведь всё уже случилось. Об этом ему красноречиво поведало мёртвое лицо Ван Со и его обнажённый меч, на котором стыла, засыхая, кровь десятого принца. Увидев звездочёта, Ван Со скривил рот в мрачной усмешке. – Чжи Мон, – заговорил он чужим, треснувшим голосом. – Я думаю, мне придётся превратиться в дикого зверя. Укусить руку, что меня кормит, и самому стать хозяином. Обезумевшим волком. Потому что выбора у меня просто нет. Теперь – точно нет. По бледным щекам Ван Со катились слёзы, но взгляд был суровым и твёрдым, и Чжи Мон понял, что время пришло: четвёртый принц наконец-то принял решение, пусть и не осознавая, какую цену в итоге ему придётся за это заплатить. А над дворцовой площадью раскатами грома, слышными одному лишь астроному, гремела клятва: «Я, Ван Со, стану правителем Корё!» Только теперь Чжи Мон в полной мере осознал, что это такое – ненависть. Он стоял на коленях, одной рукой опираясь о дощатый пол веранды, а другой цепляясь за выглаженную ветром и временем колонну – свою единственную опору, и смотрел, как на опустевшем дворе возле тел Ван Ына и Сун Док сидят на земле Хэ Су, Ван Чжон и генерал Пак, недвижимые в своём горе, будто изваяния Будды. А перед внутренним взором астронома разворачивалась недавняя картина, которую он не застал, но в этом не было нужды: он и без того всё видел. Видел, как Сун Док, защищая беспомощного десятого принца, в одиночку расшвыривает дворцовую стражу – опытных, матёрых воинов в доспехах с боевыми мечами. Как Чонджон, склонив голову, с искренним интересом наблюдает за всем этим с верхней галереи в окружении министров и телохранителей. Как Ван Со, появившись будто из ниоткуда, пытается заслонить собой обречённого младшего брата… Чжи Мон смотрел – и ненавидел их всех! Всех, кто заставил его быть здесь и смотреть, не вмешиваясь, когда надо, и влезая, когда его об этом не просят. Всех, кто присутствовал на жестокой замедленной казни невинного мальчишки, которого угораздило родиться принцем во влиятельной семье и не умереть во младенчестве, что было бы для него самым лучшим подарком Небес. Всех, кто обрёк на смерть Ван Ына – такого юного, красивого, доброго, бестолкового и только-только научившегося любить… «Жизнь коротка и быстротечна», – сказал перед смертью король Тхэджо. Как же больно, что десятый принц так этого и не понял, отталкивая своё счастье по глупости, упрямству и неверию, лишив себя и свою жену пусть и немногих, но солнечных дней взаимной любви, которые в итоге превратились в единственную ночь, проведённую ими в объятиях друг друга накануне смерти... Неужели Корё стоило того, чтобы их жизни, трепетные и юные, как весенняя трава, превратились в мёртвые камни в основании великого государства на благо прогресса и истории? Ведь Ван Ын и Сун Док едва начали постигать вкус и смысл всего сущего! Насколько же это всё дико, бессмысленно и жестоко, святые Небеса! Взглянув на небо, Чжи Мон скривился и перевёл дыхание. Его душа просто разрывалась на части. Как же он всё это ненавидел! Но больше всего он ненавидел себя. Честно. Глубоко. Истово. Ненависть, не изведанная им ранее, не понятая, не прочувствованная до конца, сейчас струилась по его венам, стучала в висках и слепила глаза и разум. Чжи Мон упивался этой ненавистью, умывался ею, будто кровавыми слезами, и смотрел. Он смотрел на Ван Со, чьё выражение лица в хищном оскале безумного смеха было абсолютно диким. И чувствовал всем своим бессмертным существом адскую боль, сжиравшую изнутри четвёртого принца. Чжи Мон закрыл и вновь открыл глаза, возвращаясь в настоящее. Он смотрел на генерала Пака, который баюкал на руках мёртвую дочь – единственный смысл своей непростой и полной нескончаемых сражений жизни – и говорил, ни к кому не обращаясь: – Как-то я сказал ей, что тринадцатый принц очень красив, а четырнадцатый принц хорош в боевых искусствах. Я предлагал ей выйти замуж за одного из них, но эта упрямая девчонка выбрала десятого принца, ведь он же её первая любовь… – генерал горестно усмехнулся и вновь почернел лицом. – Знай я наперёд, не допустил бы этого. Хотя… Будь ей известна их судьба, она всё равно бы за него вышла. Если что-то задумает, то уже не отступит. Генерал невидяще посмотрел на Хэ Су и спросил: – Скажите мне только одно: мою дочь принц сильно любил? Мою Сун Док? – Сильно, – прошептала Хэ Су. – Очень сильно. Они любили друг друга. – Это хорошо, – сквозь слёзы улыбнулся несчастный Пак Су Кён. – Тогда я рад. Этого хватит… Прости, Сун Док, твой отец больше ничего не может для тебя сделать. И он заплакал и засмеялся одновременно, обнимая Сун Док, как живую. А Чжи Мон, глядя на него, чувствовал себя виноватым в этой смерти, которая, как и многие другие, калёным железом отпечатывалась на его совести. Он смотрел на Ван Чжона, рвавшегося из рук Хэ Су, что не давала ему броситься вслед за четвёртым принцем и покарать его за смерть Ына, в которой Ван Со был совершенно не виноват. – Не надо, пожалуйста, не надо! Остановитесь! – рыдала Хэ Су, цепляясь за рукав Ван Чжона. – Ван Ын сам этого хотел и молил об этом… Вы не должны винить принца Со. Ему сейчас тоже тяжело… Чжи Мон не выдержал и отвернулся. Если бы у него оставались силы и мужество, он бы вышел из своего укрытия и приблизился к этим несчастным, которые были ещё живы, но умирали сейчас от горя на его глазах. Однако ничего этого у него не осталось. И Чжи Мон просто сидел, спрятавшись за колонну, которая скрывала его от горюющих, но не могла спрятать от самого себя. Он сидел, не в состоянии пошевелиться, и ненавидел. Святые Небеса, как же люто он себя ненавидел!***
Этот поистине чёрный день всё тянулся, никак не желая раствориться в закате, словно ещё не всю кровавую дань собрал с притихшего к вечеру дворца. Но вот наконец солнце рухнуло за вздыбившийся горной грядой горизонт, и Ван Со остался один в темноте. Он стоял на балконе башни, тщетно пытаясь не думать о том, что случилось. Сегодня ночью он не смотрел на далёкие звёзды, которые напоминали ему о несбыточном, не любовался робкой луной, так похожей на ту единственную, кого он любил и должен был забыть. Стоило Ван Со поднять глаза – и он видел Хэ Су. Их первый снег, ветер на скале над Сонгаком, тёплый дождь после ритуала, звездопад в день её рождения, розовое молоко рассвета над кромкой моря… И не мог этого вынести. Поэтому он смотрел во тьму прямо перед собой, куда ему предстояло теперь идти. Без неё. Его одиночество нарушил тринадцатый принц, возникший рядом так бесшумно, что Ван Со обратил на него внимание лишь тогда, когда Бэк А заговорил. – Ван Ына признали изменником, поэтому похорон не будет, – едва слышно сказал тот, сумрачно глядя всё в ту же тьму. – Нам запрещено облачиться в траур и похоронить их рядом с семьёй. Тела Ына и Сун Док были оставлены в лесу на растерзание воронам, но мы уже тайно похоронили их, – Бэк А сглотнул невыплаканные слёзы. – Ты знаешь... Вытащить стрелы из тела никак не удавалось, поэтому Чжон просто сломал их. Это... это... – Ын помнил произошедшее в день его рождения, – медленно проговорил Ван Со и попытался улыбнуться, но у него не вышло. – Даже я сам успел всё забыть… Он сказал, что только я могу сделать ему этот подарок. – Ын благодарен! – убеждённо воскликнул Бэк А. – Он благодарен тебе за то, что ты сделал для него. – Ваше Высочество! Принцы не заметили, что к ним присоединился Чжи Мон, который протягивал Ван Со вскрытый конверт. – Я обнаружил на столе письмо, оставленное придворной дамой Хэ. В нём сообщается, что десятый принц скрывается в Дамивоне, – продолжал между тем астроном, заставляя Ван Со принять конверт. Сообщается, значит… Ван Со проглотил царапнувший горло ком и смял послание, даже не попытавшись его открыть. Стало быть, она всё-таки решилась довериться ему. Надо же, как лестно… Только смертельно поздно, поздно для них обоих. Он не глядя сунул скомканную бумагу обратно в руки Чжи Мону и решительно направился вниз. Он знал, где искать Хэ Су. Там, где она сама будет его искать. Ван Со не мог понять, что он чувствует, выходя на залитую лунным светом лужайку на берегу озера Донджи, возле зарослей лотоса и камыша, где они с Хэ Су провели столько радостных и трепетно-грустных минут, где они открылись друг другу и были счастливы. Здесь, как и прежде, тонко пахло самшитом и можжевельником, и в этот запах вплетался аромат озёрной воды и цветущего лотоса – её аромат. Принц болезненно скривился и тряхнул головой, избавляясь от наваждения. Всё это осталось в прошлом, в его жизни «до», которую он сегодня перечеркнул одним взмахом меча. Его тянуло сюда, всегда тянуло, и сейчас тоже. И в то же время он боялся, что, поддавшись чувствам, не справится с собой, не сделает и не скажет то, что собирался. Но пути назад больше не было: за спиной зияла пропасть. Хэ Су он увидел сразу, ещё до того, как шагнул на ведущие к лужайке ступени. Она стояла у кромки воды и, морщась, потирала ладошкой больное колено, которое и спустя годы после пыток продолжало её терзать. Ван Со вспомнил, как сегодня она неловко села на землю, увидев смерть десятого принца. Видимо, тогда и потревожила ногу. Внутри тут же всколыхнулись тепло и нежность, а руки потянулись к Хэ Су – подхватить, обнять, утешить... Однако стоило только ей обернуться и броситься ему навстречу – и руки сами собой сжались в кулаки, а из бездны за спиной пахнуло холодом. Очевидно, и Хэ Су ощутила это, потому что, вглядевшись в его непроницаемое лицо, погасла и качнулась назад. – Теперь и ты видишь во мне чудовище? – едко осведомился Ван Со, не веря, что говорит эти слова, и говорит их ей. Но какой-то демон противоречия будто толкал его к краю и заставлял всё это произносить, растравляя душу и себе, и Хэ Су. – Я убил Ына. – Я знаю, что вы сделали это против воли, – покачала головой Хэ Су. – Почему ты скрывала, что он в Дамивоне? – продолжал наступление Ван Со, с каким-то странным жестоким удовлетворением замечая, как поникла Хэ Су, как задрожали её губы. – Ты не доверяла мне? Смолчала из опасения, что я убью Ына? – Да, вы правы, – откуда-то издалека откликнулась она, глядя на его руки. – Я беспокоилась за десятого принца и боялась, что вы будете вынуждены лишить его жизни, чтобы защитить мою. Я надеялась, что всё наладится, когда они сбегут… Но слишком поздно поняла, что приняла неверное решение. Поэтому я и написала письмо, – Хэ Су подняла на него глаза, полные слёз. – Я… доверяю вам. Не сразу, но я действительно начала вам доверять. Я поняла, что моих чувств достаточно, чтобы верить вам во что бы то ни стало. Её взгляд говорил: «Не гоните меня, Ваше Высочество, не просите уйти!», как однажды ночью сам Ван Со умолял её на этом же самом месте. И принц разрывался на части от желания прижать её к себе и от горечи предательства на губах. – Но теперь всё изменилось, – услышал он себя со стороны и поразился, как ровно и холодно звучит его голос. – Видя тебя, я буду вспоминать, к чему привело твоё недоверие. Ын умер по твоей вине. И я всегда буду помнить, как убил его. Ван Со намеренно ранил Хэ Су каждой фразой и понимал, что никогда не простит себе эти безжалостные слова. А ведь однажды Хэ Су сказала ему почти то же самое: «Видя вас, я вспоминаю всё то, что хотела бы забыть». Какая злая ирония судьбы… – Из-за любви к тебе, – продолжал он, выворачивая себя наизнанку, – я подчинился королю, чтобы спасти тебя… Но тех чувств больше нет. И закончим на этом*. Он отвернулся, чтобы уйти, и замер, услышав её срывающийся голос: – Это ложь! – воскликнула Хэ Су сквозь слёзы. – Вы лжёте мне! Его губы изогнулись в саркастической и насквозь фальшивой полуулыбке: – Мы пообещали друг другу не лгать. И Ван Со ушёл, не оборачиваясь: Хэ Су тоже осталась в его жизни «до». По ту сторону пропасти. Он сам себя к этому приговорил. Разве нет? Вот только проклятое сердце никак не желало успокоиться и колотилось умирающей птицей о его грудную клетку, пока он шёл к башне и, пошатываясь, поднимался по лестнице. Измотанный событиями минувшего дня, раздавленный собственными решениями, принятыми под гнётом безысходности, Ван Со скорчился от мучительной боли, падая на ступени. Эта боль говорила, что он всё ещё жив, что он всё ещё чувствует и что будет помнить… Помнить каждое мгновение этого проклятого дня. Помнить о том, что он не лгал Хэ Су.***
Как Ван Со ни старался, избегать Хэ Су не получалось. И сердце предательски заходилось, стоило ему заметить её тоненькую фигурку во дворце или даже услышать её имя от кого-то из придворных. Это было просто невыносимо! Ему нужно было куда-то сбежать из Сонгака, всё равно куда, лишь бы подальше от неё и всего того, что он ей наговорил. И повод нашёлся довольно быстро: Чонджон решил перенести столицу в Сокён по требованию своего дяди Ван Шик Рёма, который оказал ему поддержку в обмен на эту малость. А Ван Со был назначен королевским посланником для наблюдения за строительством нового дворца. Разумеется, Чонджон сделал это, чтобы удалить от себя угрозу, не решившись открыто избавиться от цепного пса, чьи клыки и свирепость ещё могли пригодиться. Ван Со это стерпел. Он покинул Сонгак ночью, попрощавшись только с Чжи Моном и Бэк А. А больше прощаться ему было не с кем. Генерал Пак так и не простил ему потерю единственной дочери. И пусть всем было известно, что Ван Со не лишал её жизни, скорби Пак Су Кёна это не умаляло. К тому же король во всеуслышание объявил, что именно четвёртый принц убил десятого принца Ван Ына и его жену Пак Сун Док по причине государственной измены, за что получил в дар землю для возделывания и возведения дома. Покачиваясь в седле на лесной дороге, туманно-призрачной в свете луны, Ван Со вспомнил обидные слова генерала после совещания в тронном зале: – Теперь вы будете приглядывать за строительством нового дворца. И к тому же стали богаты. Нажились на убийстве моей дочери и зятя! Проживёте долгую жизнь состоятельным человеком. Сказав это, генерал хотел было плюнуть Ван Со под ноги, однако сдержался и пошёл прочь. Нервная судорога подёргивала край его плотно сжатого рта. За Пак Су Кёном поспешили и главы влиятельных кланов. Проходя мимо четвёртого принца, они бросали на него презрительные взгляды и, не стесняясь, плевали в него словами: – Да разве он человек после убийства младшего брата? – Безумная псина короля! – Чудовище! Всё это Ван Со тоже стерпел. И готов был стерпеть ещё многое ради достижения своей цели – трона Корё. А иной у него не осталось. Я страшно ошибался, Су, надеясь, что побег из Сонгака принесёт мне облегчение и хоть какое-то подобие покоя. Отправившись в Сокён, я будто вернулся в прошлое. Влиятельные семьи во главе с наместником Ван Шик Рёмом приняли меня с настороженной холодностью, как когда-то принял Шинчжу, а потом и родной дом. И пусть я больше не носил маску, но от меня шарахались, как прежде, и перешёптывались за спиной, называя зверем и братоубийцей. За мной повсюду следовали шпионы короля, полагая, что я об этом не догадываюсь. Я снова остался один. Для меня это было не ново, но теперь, когда я узнал, что такое благосклонность отца, братское плечо, объятия любимой, выносить одиночество стало стократ тяжелее. Потому что оно больше не спасало и не казалось надёжным укрытием. Однако я принял решение и там, в Сокёне, шёл к своей цели всё это время. В одиночку, без стаи и своей души, оставленной в Сонгаке. Для того чтобы взойти на трон, мне не нужна была душа. Я желал стать королём и стремился к этому. Но причины были иными. Нет, их просто стало больше, и моё смутное желание окрепло. Прежде я хотел надеть корону, чтобы ты отдала мне своё сердце. Чтобы ты наконец почувствовала себя свободной и никто не смел ломать твои крылья. Я мечтал о троне, чтобы больше никто – никто! – не мог манипулировать мной и использовать меня. Но теперь, после того, что случилось с Ыном и Сун Док, я стремился к власти ещё и затем, чтобы избавить страну и близких мне людей от безумия старшего брата и его безнаказанной слепой жестокости. Да, я желал недостижимого. Но разве я желал этого из тщеславия или гордыни? Ты же знаешь, что нет, Су. Ты всегда это знала. И когда отговаривала меня от трона, и когда провоцировала завладеть им. Сейчас он мой, а ты – нет. И я понимаю, как ничтожно мало он значит по сравнению с пустотой внутри. Но тогда… Тогда я твёрдо решил добиться своей цели, чего бы мне это ни стоило. Я должен был стать королём и положить распрям конец, даже если я буду вынужден убивать. Я не осознавал только одного: что цена может быть непомерно высока. А ведь генерал Пак предупреждал меня: «Вы помните слова, сказанные почившим королём, Ваше Высочество? Ради блага государства и правящей династии король должен быть готов пойти на жертвы и отказаться от всего иного. Так кого вы принесёте в жертву?» Ты знаешь ответ, Су. Знаешь, как никто другой. И простишь ли меня когда-нибудь? Те два года в Сокёне тянулись для меня гораздо дольше посольской миссии во вражеских землях по приказу короля Тхэджо. Пусть я всего лишь наблюдал за строительством нового дворца и не было битв, не было ранений и плена, но я перенёс это время гораздо тяжелее, чем все прежние испытания. Кто бы мог подумать, что одиночество может превратиться в такую изощрённую пытку! Я полагал, что справлюсь, но я заблуждался, Су. Рядом со мной не было никого, кто мог бы стать мне отрадой, собеседником или добрым другом. Никто не спрашивал, хорошо ли я спал, вовремя ли поел, легко ли у меня на душе. Я никому не был нужен, и это вновь терзало меня, особенно остро из-за того, что я успел понять и почувствовать, каково это – быть нужным. Особенно тебе. Надеясь забыть тебя, я постоянно думал о тебе. Все мои попытки вытравить твой образ из памяти и сердца рассыпались в прах, а при одной мысли о тебе начинало нестерпимо ныть в груди. И если при свете дня я хоть как-то забывался в делах, то ночью становилось просто невыносимо. Стоило мне покинуть Сонгак, как меня вновь начали мучить кошмары. Я никак не мог привыкнуть к тому, что ты далеко и что я сам отступился от тебя. Я должен был, но не хотел привыкать и сопротивлялся, как мог, а сопротивляясь, лишь усугублял проблему. Кошмары наваливались на меня, стоило мне закрыть глаза. Моя мать с ножом в руке, алые пасти виселиц, одной из которых в жертву досталась ты, поругание толпы в день ритуала дождя, презрение отца, страх братьев, смерть Му и Ван Ын, залитый кровью, – всё это лишало меня рассудка ночь за ночью, видение за видением... Я не знал, куда деться от поглощающей меня с заходом солнца тьмы, пока однажды не оказался на берегу лесного озера, на которое наткнулся случайно, возвращаясь с рудников, где добывали камень для строительства. Заночевав там, я впервые спокойно спал. На траве, под звёздным небом Корё… Мне снилась ты, Су. Такая, какой я оставил тебя во дворце: в одежде придворной дамы, с невыразимой печалью в глазах, но живая и невредимая. Ты стояла на берегу нашего озера и говорила мне: «Я буду ждать вас, Ваше Высочество…» А на твои плечи падал то ли новогодний снег, то ли дождь из осенних листьев, то ли лепестки отцветающей вишни… Когда я проснулся и осознал, что впервые за долгое время спал, и спал без изматывающих кровавых сновидений, меня озарила догадка: всё это случилось благодаря запаху диких трав, озёрной воды и цветущего лотоса – твоему запаху, который убаюкивал меня и врачевал душевные раны. С тех пор я перестал сопротивляться себе самому и больше не гнал твой образ из мыслей. А ещё я приходил к тому озеру так часто, как только мог, чтобы думать о тебе, дышать тобой, спокойно спать и видеть тебя во сне…***
Чонджон сходил с ума. Шёл 948 год – третий год его правления, и ни для кого не было тайной, что король Корё безумен. Он начал слышать голоса вскоре после смерти десятого принца и его жены, и министры даже во время официальных приёмов замечали, как Чонджон вдруг начинал в панике оборачиваться, словно искал кого-то, и, думая, что его не слышат, в ужасе бормотал себе под нос, без конца повторяя одно и то же: «Брат, позволь нам уйти! Пожалуйста, брат!» Неслучайно на четвёртый день после казни изменников он вдруг потребовал, чтобы во дворцовом храме провели обряд упокоения, хотя до этого сам исступлённо кричал, запрещая похороны и поминовение брата с невесткой. Минуты просветления его рассудка вспыхивали всё реже, скрываясь в пелене помешательства, которое со временем становилось всё очевиднее и острее. Во дворце поговаривали, что Ван Ё повредился головой ещё тогда, при падении с обрыва. И это было весьма недалеко от истины. Ведь неслучайно Ван Шик Рём так долго прятал его в своём поместье, сам король то и дело жаловался лекарю на головные боли, а придворная дама Хэ не успевала заваривать ему травяной чай с ромашкой и мятой, остужавший его пылающий разум. Получив от Бэк А письмо с тревожными новостями, Ван Со принял решение вернуться в Сонгак, несмотря на то, что доложить ему было нечего: дворец в новой столице до сих пор не был достроен. Но тринадцатый принц настоятельно просил его приехать. К тому же, после двухгодичного отсутствия домой вернулся Чжон. Отправившись защищать границы, он поклялся не возвращаться во дворец, однако уступил просьбам обеспокоенной матушки. Он со своей армией разгромил войско киданей, принеся мир на север Корё, и стал великим генералом. Но королева Ю звала его не ради того, чтобы поздравить – её план был иным, и, догадываясь об этом, Бэк А умолял Ван Со приехать, опасаясь новой бури во дворце. Стоя перед дверями личных покоев Чонджона, где он молился в этот час, Ван Со убедился в том, что опасения брата не были беспочвенными: изнутри доносился звон ритуального колокольчика и мычание короля, прерывающееся визгливыми криками его матери. – Ваше Величество! Примите же решение! – убеждала сына королева Ю. – Назовите Чжона наследным принцем. Он будет поддерживать вас! Ваше Величество! Вы слышите меня? – Матушка, – отвечал ей глухой заторможенный голос Чонджона. – Кого вы видите во мне? Я человек или свинья? Для вас я не сын, а кабан, которого вы хотите принести в жертву ради трона! Все вокруг жаждут моей смерти. И вам я был нужен только ради получения власти. «А король не так уж и безумен», – вскользь подумал Ван Со, слушая прерывистый смех Чонджона, эхом отдающийся от стен и потолка просторной комнаты. Внезапно за дверью стало тихо, и в этой подозрительной тишине отчётливо прозвучал голос короля, в котором не было ни тени помешательства или недавнего сумасшедшего смеха: – Чжон хочет взойти на трон? – громким шёпотом, похожим на змеиное шипение, осведомился Чонджон. Решив, что ждать дальше не стоит, Ван Со толкнул дверь и вошёл внутрь. Не обращая на него внимания, король вновь схватился за колокольчик и, утонув в очередном приступе дикого смеха, заявил, глядя куда-то поверх головы Будды, невозмутимо взиравшего на него с пьедестала: – Раз вы так боитесь упустить власть, наследным принцем станет Со! Они ведь оба ваши сыновья! – и Чонджон захохотал, в упор глядя на мать, которая в ужасе отшатнулась от него, больше не пытаясь скрыть свои истинные чувства. – Безумец! О чём ты говоришь? – взвилась она в гневе, игнорируя присутствие среднего сына. – Мы обсудим это позже. И королева Ю бросилась вон, задев Ван Со краем своего роскошного одеяния и обдав его густым запахом пионов, давно забытым, но от этого не менее тошнотворным и удушающим. Чонджон посмотрел ей вслед на редкость ясным, спокойным взглядом и, ухмыльнувшись, бросил Ван Со: – А ты во многом можешь пригодиться… Сказав это, он тут же закрыл глаза и вновь начал раскачиваться, барабаня в перевёрнутую жестяную миску и терзая колокольчик. Ван Со молча наблюдал за этим, размышляя о том, как изменился его наглый и самоуверенный старший брат за минувшие два года. Его лицо осунулось, глаза запали и воспалились, а зрачки то и дело исчезали за веками, придавая Чонджону сходство с грубо сделанными статуями Будды в бедных деревенских храмах. Но, в отличие от Будды, король не был безмятежен и недвижим. Безумие завладевало им всё больше. А это значило, что цель Ван Со оказалась близка как никогда. Он вернулся вовремя. Пока он так думал, стараясь не морщиться от оглушительного грохота, король вдруг отшвырнул колокольчик в сторону. – Ука и Чжона сюда! – приказал он, поднимаясь на ноги и перебираясь за стол. – И чая мне! Живо! Когда принцы появились в зале, Чонджон стучал кулаком по колену и орал на Ван Со, замершего перед ним в сдержанно почтительном молчании: – Почему из-за смерти нескольких рабов ты снова прекратил строительство? – брызгал слюной король и закатывал глаза, будто четвёртый принц стоял не в отдалении, а нависал прямо над ним. – Земли Сонгака истощены! Королевская власть в опасности! Жрецы и шаманы это подтверждают. В это время дверь за спиной стоявших перед ним принцев отворилась, и в комнату вошли служанки с чайными подносами. Ван Со не было нужды оборачиваться: он и так понял, что Хэ Су рядом. Он почувствовал её присутствие, её взгляд – как дуновение весеннего ветра с озера Донджи. Запахло водой и лотосом. И сразу вся его броня, все стены, что он так упорно строил эти два года вместе с дворцом в Сокёне, рассыпались в прах. Он стоял, глядя прямо перед собой, сжимал пальцы и думал лишь о том, что всё это было напрасно – все его попытки забыть её, посвятив себя одной-единственной цели. Значит, Чонджон по-прежнему держал её при себе как удобный инструмент манипулирования, не поверив в то, что она рассталась с Ван Со и больше не представляет для него никакого интереса как залог королевской безопасности и покорности четвёртого принца. Толково и весьма дальновидно для того, кто слыл безумцем… А между тем Хэ Су прошла мимо, и Ван Со окутало щемящим теплом и медовым ароматом, от которого перехватило горло и задрожали руки. Он с усилием вернулся к тому, что говорил ему король, и ответил, всё так же глядя в пол, хотя ему мучительно хотелось поднять глаза и увидеть её: – Нам не хватает людей и припасов. Поэтому те, кто есть, работают через день. Он едва успел договорить, как в него полетела фарфоровая чашка. Ударив его в грудь, она с резким звоном разбилась об пол. Краем глаза Ван Со заметил, как напряглись стоявшие рядом братья, но не шелохнулся до того момента, пока не услышал вскрик Хэ Су, заставивший его дёрнуться и поднять голову. – Если людей недостаточно, не позволяй им спать! – в исступлении кричал Чонджон. – И пусть они сами добывают себе еду! Он грубо схватил Хэ Су за руку, за то самое запястье, где под тонкой тканью прятался памятный шрам: – Выжимай! Выжимай из них все силы! Вы должны успеть в срок! – надрывался король, сдавливая руку Хэ Су так неистово, что она кусала губы, жмурилась и всхлипывала, не смея пожаловаться или вывернуться из его хватки. Ван Чжон шагнул было защитить её, но Ук задержал его, не давая попасть под гнев безумца. Чонджон не просто выказывал своё недовольство – он проверял Ван Со, станет ли тот по-прежнему защищать Хэ Су, бросится ли ей на помощь, доказав тем самым, что она небезразлична ему, как он пытался убедить всех вокруг. И если так, то четвёртый принц и правда ещё может пригодиться. Всё это Ван Со прекрасно понимал. Да, король сходил с ума, но тем острее и опаснее были редкие всполохи его просветления. Сейчас же времени на раздумья не было: ещё чуть-чуть – и Чонджон сломал бы хрупкие кости Хэ Су, и Ван Со, не выдержав её мучительных стонов, упал на колени: – Я совершил смертный грех, Ваше Величество! Это было очень и очень рискованно. Сказать такое потерявшему рассудок королю означало спровоцировать того на немедленную расправу. Но сейчас это было неважно. Лишь бы уберечь её. – Ваше Величество, позвольте говорить без посторонних, – раздался вдруг голос восьмого принца, от которого Ван Со не ожидал ни поддержки, ни помощи. Минуты капали, как вязкая сосновая смола, а он не смел поднять голову в ожидании отклика короля на своё покаяние и, сжав зубы, ждал. А когда его слуха коснулся облегчённый выдох Хэ Су, сумел выдохнуть и сам. Но не поднял глаза, даже услышав рядом шуршание её юбки. Он сумел спасти её. Снова. Всё возвращалось на круги своя.***
Всё возвращалось: все воспоминания, чувства и чаяния Ван Со, вроде бы угасшие за время его отсутствия в Сонгаке. Угасшие, но не сгоревшие дотла. Да и это угасание ему только казалось… Ван Со убедился в этом с беспощадной ясностью, когда его самого пронзила боль, которую испытывала Хэ Су в сумасшедшей хватке Чонджона. Он чувствовал её. До сих пор воспринимал, как часть себя самого, а быть может, после долгой разлуки ещё глубже и сильнее. И что с этим делать – понять не мог. И не знал, куда себя деть от охватившего его смятения. Как иначе объяснить то, что он оказался в полночь на озере Донджи, на их лужайке, где каждый камень, каждое облако самшита, каждая струна камыша хранили столько воспоминаний, эмоций и слов, что Ван Со стоял у воды, ошеломлённый всем этим, не в силах сопротивляться? Как иначе объяснить то, что Хэ Су появилась за его спиной и, когда он обернулся, встретила его взгляд со спокойной уверенностью, что он будет здесь? – Уходите, не дождавшись меня? – спросила она с мягким упрёком, хотя в голосе её сквозила горечь. – За два года вы ни разу не появились тут. Неужели вы действительно забыли меня? – Да, – выдавил из себя Ван Со, упорно не поднимая на неё глаз. – Сегодня я забрёл сюда случайно. Сказав это, он пошёл прочь, но не сделал и нескольких шагов, когда Хэ Су догнала его и обняла, прижавшись к его напряжённой спине. Это прикосновение ожгло Ван Со и заставило его замереть в невыносимом желании ответных объятий. – Но я вас не забыла, – тихо говорила Хэ Су, и её голос, в который, словно нити дождя, вплетались отзвуки слёз, связывал Ван Со по рукам и ногам, заставлял путаться мысли и сводил на нет всю его прежнюю решимость держаться от неё поодаль. – Побудьте со мной немного, прошу вас. Неужели я не заслужила хотя бы такую малость? Мольба Хэ Су звучала в каждом вздохе, каждом движении рук, что сжимались в кольцо, не давая Ван Со пошевелиться. Его окутало давно забытое, но от этого не менее желанное тепло – тепло её тела, её любви, от которой он тщетно пытался заставить себя отказаться. Он стоял и каждой клеточкой ощущал учащённое биение её сердца, что стучало так близко от его собственного, отзывавшегося на призыв таким же неистовым стуком. Ван Со не сомневался: Хэ Су слышит это, слышит и не верит ни одному его слову. А ведь когда-то он точно так же умолял её не уходить отсюда, побыть с ним, утешить хотя бы своим присутствием и молчанием в его объятиях. Тогда он, впервые прижав её к себе, просил горячим шёпотом: «Только миг… Побудь со мной… Мне так плохо…» Как давно это было! И было ли вообще? А рука сама тянулась к её сомкнутым ладоням – коснуться, накрыть, не отпускать… Но Ван Со сжал пальцы в кулак, чувствуя, как при этом на его шее будто затягивается петля. – Хорошо ли вы спите, Ваше Высочество? – продолжала Хэ Су, прильнув к нему в отчаянном порыве. – Хорошо ли питаетесь? Не это ли он мечтал услышать, погрузившись в искреннюю заботу, как в парную воду, нагретую ласковым солнцем? – Вы всё ещё злитесь на меня? Если бы он только мог… Ван Со проглотил душившие его слёзы. Побыть бы с ней ещё минутку! Ещё хоть немного постоять, оттаивая в тепле её объятий и слов, щемящей нежности и обманчивой надежды… Он позволил себе выждать ещё три стука сердца, а потом поднял руку и решительно разорвал замок пальцев Хэ Су, сплетённых у него на животе. И уходя, ощущал всей кожей её тоску и любовь, о которой грезил столько лет, а теперь отвергал сам, казня себя и проклиная. Но всё возвращалось, просачиваясь в истерзанную душу Ван Со независимо от его стремлений и усилий отрицать и не думать… И вслед за полночью он встретил полдень на том же самом месте, перебирая драгоценные воспоминания, как редкие жемчужины в шкатулке. Он вновь видел, как Хэ Су смеётся, будто весенняя синичка: «У меня всё хорошо. Вы же здесь! Так разве я одинока?» Вновь ловил её в свои объятия в шаткой лодке… Вновь просил позволения поцеловать её… Вновь целовал, признавшись ей в любви, и слышал ласковый шёпот: «Больше никогда не забывайте эти слова…» Он смотрел на притихшую воду и улыбался своим воспоминаниями, касаясь их с трепетом и необоримой грустью. А образ Хэ Су не исчезал перед его внутренним взором, как его наваждение, как жизненная необходимость. Как и она сама, печально вздохнувшая за его плечом. – Остановись! – предостерегающе воскликнул Ван Со, едва Хэ Су шагнула ему навстречу. – Нам лучше не видеться больше. Знал – если она опять коснётся его, как минувшей ночью, если обнимет и заговорит, он не выдержит. Каким-то непостижимым звериным чутьём Ван Со уловил неожиданную угрозу, услышал хищный треск натягивающейся тетивы и, подняв глаза, заметил стрелу, нацеленную в Хэ Су. А в следующее мгновение уже падал на камни, сжимая любимую в своих объятиях и чувствуя, как в его руку повыше локтя вонзается дикая боль. С трудом осознавая, что он только что сделал, Ван Со встретил неверящий взгляд Хэ Су, которая дрожала в его руках, целая и невредимая, лишь донельзя испуганная. А её глаза были так близко, что он отчётливо видел собственное изумление в расширившихся от страха зрачках. Он успел! И спас её снова. Вот только… Неловко выпрямившись, Ван Со ощутил, как его руку ядовитой змеёй обвивает боль: стрела задела его, ужалив пусть и вскользь, но весьма глубоко и сурово: сквозь его пальцы, пачкая ткань рукава, обильно сочилась кровь. – Ваше Высочество, что с вами? – вскрикнула Хэ Су, потянувшись к его ране, но Ван Со оттолкнул её и весьма вовремя: перед ними на лужайке появился Чонджон в сопровождении Ван Вона и целой свиты придворных и служанок. Значит, это король выстрелил в Хэ Су: перед глазами Ван Со мелькнуло его сосредоточенное лицо за остриём стрелы на тетиве, а вслед за этим виски проломила тревожная догадка: увидев их вдвоём, Чонджон вполне справедливо усомнился в том, что их чувства угасли, несмотря на то, что за эти два года они не виделись и не написали друг другу ни слова, о чём ему исправно докладывали шпионы. Разумеется, король захотел проверить, не напрасно ли держит на привязи своего свирепого пса. Ведь если рабов время от времени пороть, они будут работать только лучше. – Мне казалось, я теряю сноровку, – ухмыльнулся Чонджон, невозмутимо глядя на то, как Ван Со и Хэ Су поднимаются на ноги. – Вот я и решил убедиться, что это не так. Он прищурился и поинтересовался: – Ты ранен? Так невинно, будто и не стрелял только что в беззащитного человека. Своего родного брата. – Всего лишь царапина, – отозвался Ван Со, чувствуя, как нестерпимо горит рука. – Ой, надо же, – всунулся Ван Вон, бесцеремонно тыча пальцем в них с Хэ Су. – А вы двое, оказывается, всё ещё мило общаетесь! Его гаденькая улыбочка подсказала, кто подал Чонджону эту жестокую идею, а может быть, и лук со стрелами. – Если убьёте придворную даму ради забавы, – отчеканил Ван Со, – пойдут слухи. – И правда, – согласился король, притворно вздыхая. – Нехорошо выйдет. Я не подумал. И он ушёл, неприкрыто радуясь своей выходке. – Будь осторожен! – бросил Ван Со вслед направившемуся за Чонджоном Ван Вону. – А я-то тут при чём? – хмыкнул тот, но по его бегающему взгляду было понятно: Ван Со не ошибся в своих предположениях. Девятый принц продолжал выслуживаться и лебезить перед королём, как паршивый шакал без чести и достоинства. Поморщившись от боли и бросив последний взгляд на Хэ Су, Ван Со поспешил прочь, убеждая себя в том, что она не догадалась о его истинных чувствах, хотя всё в нём кричало об обратном. Значит, ему оставалось только одно – покинуть Сонгак. И чем быстрее, тем лучше. Однако намереваться – это одно, а осуществить – совершенно другое. И никому не известно, как Небеса смеются, забавляясь людскими надеждами, стремлениями и планами. Несмотря на то, что Ван Со собирался выехать обратно в Сокён на следующее утро, он не смог сделать это ни назавтра, ни днём позже: рана на руке никак не заживала и, казалось, только ширилась и терзала его всё сильнее. Он никому не хотел говорить об этом, но во время встречи с Бэк А, который прибыл во дворец, как только узнал о его возвращении, на него вдруг накатила страшная слабость, в глазах потемнело и он едва не упал со стула: тринадцатый принц еле успел поддержать его. А поддержав, по неведению так крепко схватил как раз за раненую руку, что Ван Со взвыл от боли, а на рукаве его сквозь бесполезную повязку тут же проступили алые пятна. Пока Бэк А приводил его в чувство, меняя повязку и отпаивая травяным чаем, Ван Со был вынужден рассказать ему о том, что случилось. – Я только не понимаю, почему рана никак не затягивается, – закончил он, благодарно кивая брату, который помогал ему надеть ханбок после перевязки, обернувшейся настоящей пыткой. – На мне всегда всё заживало, как на… Он запнулся, потому что сравнение с собакой в свете отношений с королём его покоробило, а иного слова он не находил. Как на волке? Ещё лучше… Пока он размышлял об этом, устало прикрыв глаза, до него донёсся голос Бэк А: – Я думаю, это яд. – Что? – изумился Ван Со, повернувшись так резко, что у него тут же закружилась голова. – Яд, – мрачно повторил тринадцатый принц и покосился на дверь. Убедившись в том, что никто не подслушивает, он придвинулся к Со и зашептал: – Пока ты жил в Сокёне, у Ван Вона появилось новое увлечение. Ему отовсюду стали привозить яды: змеиные, травяные, ещё какие-то. Я не знаю подробностей, потому что меня почти не было в Сонгаке, но наш девятый брат объяснял это своим внезапным интересом к лекарскому делу и то и дело вызывал к себе придворного врача, будучи совершенно здоровым. А ещё я слышал, что в последние месяцы во дворце стали часто умирать служанки… Память тут же подсунула Ван Со картинку – криво ухмыляющийся Ван Вон за спиной Чонджона: «А я-то тут при чём?» Ещё как при чём! – И ты думаешь… – Я почти уверен! – воскликнул Бэк А, но тут же вновь перешёл на шёпот: – Ван Вон не отходит от короля, следует за ним повсюду и постоянно торчит в тронном зале. И я думаю, что дело вовсе не в его неожиданном интересе к медицине. Когда это у него вообще был интерес к чему-либо, кроме денег? Бэк А выпрямился и сокрушённо покачал головой. – Стрела была отравлена, – договорил за него Ван Со, чувствуя: так и есть. Чистая рана, даже более глубокая, уже затянулась бы и не беспокоила его так сильно. Ему ли не знать! А его воспалившаяся рука немилосердно горела, боль расползалась дальше, а теперь добавилось ещё и это – слабость и головокружение. – Где Чжи Мон? – спросил Ван Со, чувствуя, как на него накатывает очередная волна дурноты. – Я не знаю, – пожал плечами Бэк А. – С твоим отъездом и он куда-то пропал. Чонджон ведь его не жалует. Я слышал, Чжи Мон ненадолго возвращался во дворец, а потом снова исчез. – Как всегда, когда он нужнее всего… – сквозь зубы просипел Ван Со, сопротивляясь новому приступу боли и понимая, что проигрывает. – Мне тоже надо… убраться отсюда. – Куда, брат? Тебе же требуется помощь! – Всё равно куда, – упрямо бормотал Ван Со. – Я во дворце не останусь. И если… Если этот яд не из тех, к которым меня приучал генерал Пак, тогда… – он закрыл глаза, сглатывая горькую слюну. – Тогда тем более… Только не здесь! И он потерял сознание. Лицо Бэк А колыхалось перед ним размытым пятном, а звуки доносились как сквозь толщу воды. Себя он почти не ощущал. Вернее, ощущал, но не собой, а сгустком пульсирующей боли, охватившей уже всё его тело. Эта боль была нестерпимой, и Ван Со то и дело проваливался в темноту, где задыхался и мучился от жгучих волн, накрывающих его одна за другой, всё чаще и болезненней. В одну из редких минут просветления, когда тринадцатый принц пытался напоить его рисовым отваром вместе с какой-то незнакомой служанкой, Ван Со спросил: – Где я? – Не волнуйся, ты не во дворце, – ответил Бэк А, жестом отсылая девушку из комнаты. – А где? Слова давались с трудом: губы почти перестали его слушаться. – В моём доме. Недалеко от Сонгака. – Давно? – Пару дней. – И что? – Плохо дело, – не стал ходить вокруг да около Бэк А. Ван Со закрыл слезящиеся глаза. Его вдруг охватило странное равнодушие. Пусть так. Всё равно. Жалко только, что он не успел сказать ей, сказать… – Брат… – позвал его Бэк А. Ван Со с трудом разлепил веки и, несмотря на всю тяжесть своего состояния, хмыкнул, вспомнив, что всё это уже когда-то было: яд, беспамятство, слабость, боль, Бэк А... Небеса умеют забавляться, и ещё как! – Брат, позволь, я позову Хэ Су, – проговорил тринадцатый принц и заторопился, заметив, как Ван Со протестующе сжал губы. – Вчера во дворец вернулся Чжи Мон. Я поговорю с ним. Уверен, он поможет. Да, и это тоже мелькало в памяти, вот только… Не слишком ли поздно на этот раз? – Я оставлю тебя, – продолжал Бэк А, радуясь, что не встретил возражений. – Мне нужно самому всё рассказать Хэ Су, а заодно поговорить с Чжи Моном. Мы что-нибудь придумаем! Отдыхай, тебя никто не потревожит. И… пожалуйста, держись! Ответить Ван Со так и не смог: его вновь поглотила тьма. Ему снилось, что он умирал в горах, где его бросили Каны. Он лежал под выступом скалы, на заледеневших камнях, красных от крови, которая сочилась из рваных ран, оставленных на его теле волками. Эту битву он выиграл, но выдержит ли следующую? И вообще – доживёт ли до неё... Оружия он лишился в схватке с дикими зверями. Огонь в костре еле теплился. Одеревеневшие пальцы нащупали последний факел, который не было сил даже поднять. На горы опускались сумерки, и вдали уже слышался призывный волчий вой. Значит, вернутся… Вернутся, как только соберутся вместе. Придут к нему с полной луной. Что ж, значит, такова его судьба… И даже непонятно, стоит ли упрекать её в жестокости: ведь она милостиво дарует ему смерть, избавляя от страданий, душевных и телесных. Он всё равно никому не был нужен: урод, чудовище, порченый щенок, которого за ненадобностью вышвырнули из стаи. Стало быть, всё это к лучшему... Только… как же больно, святые Небеса! Как нестерпимо горячо, будто огонь из костра перекинулся на его кожу и теперь жадно слизывал с неё кровь шершавыми звериными языками, от которых саднило и передёргивало. А может, волки уже вернулись, и это вовсе не огонь? Он попытался приподнять голову и оглядеться, но это ему не удалось: перед глазами было темно. Боль вгрызалась в его тело острыми клыками и рвала пылающую плоть. Скорей бы… Вдруг он ощутил дуновение ветра, и ему даже почудился запах лотоса. Странно – посреди зимы, в горах? Он глотал этот вкусный свежий ветер, вливающийся в него прохладной водой со слабым травяным ароматом, и ощущал, как огонь внутри угасает с каждым глотком. А потом пошёл снег... Он падал крупными ласковыми хлопьями на его полыхающую кожу, на все вдруг вскрывшиеся раны. Он не таял, а холодил и успокаивал. Снежинки скользили по коже, щекоча и врачуя боль, и сами собой исчезали звериные языки огня в ранах, и кожа остывала, как озёрная вода после заката. Он открыл глаза и сквозь туманную небесную дымку увидел полную луну, склонившуюся над ним с приветливой печальной улыбкой. Луна смотрела на него с таким участием и нежностью, что от одного её взгляда ему стало легче. И отчего-то захотелось плакать. Как же он устал! Так устал бороться и сопротивляться, что просто опустил отяжелевшие веки и заснул, на этот раз глубоким, спокойным сном, потому что знал: его луна будет рядом. Она не исчезнет с рассветом за вуалью облаков, и он снова её увидит. Проснётся – и останется с ней...***
В комнате было тепло. И как-то уютно, что ли. Исчез раздражающий ноздри запах крови и смерти, а в свежем воздухе витал приятный аромат трав, расплавленного свечного воска и ещё чего-то такого родного, что Ван Со не мог определить, балансируя на грани яви и сна. Он прислушался к себе: странно, боли больше не было, лишь вяло ныла раненая рука, на которой ощущалась добротная тугая повязка. Ван Со приоткрыл глаза, силясь вспомнить, что с ним произошло после того, как он потерял сознание, беседуя с Бэк А. Однако последнее, что всплывало в памяти, – это слова брата: «Я уже всех отослал. Не волнуйся», а ещё таинственный сон с лунным инеем на коже, глотками исцеляющей прохлады и ласковыми снежинками, такой осязаемый, будто и не сон это был вовсе. Сколько он проспал? И где он? Неужели во дворце? При этой мысли, сверкнувшей отблеском клинка, Ван Со тревожно вскинулся на постели. И всё вспомнил: отравленную стрелу, незаживающую рану, слабость и вязкую дурноту, помощь и заботу Бэк А. Вспомнил – и успокоенно выдохнул: значит, он в поместье брата, один, без чужих недобрых глаз и ушей. Ван Со сел на постели, только теперь заметив, что на нём свежая одежда, а вокруг чисто и по-ночному сумрачно, но сумрак этот был добрым, умиротворяющим, разбавленным мягким сиянием свечей, едва слышно потрескивающих по углам. Он обвёл комнату взглядом, ещё затуманенным отступающим сном, – и замер, от неожиданности сжав повязку на руке так, что её прострелила ушедшая было боль. У его постели сидела Хэ Су. Она спала, обхватив колени и устало склонив голову к плечу. Сперва Ван Со подумал, что его никак не отпускает сон, что стоит ему приблизиться к ней – и она исчезнет, как бывало не раз в его тоскливых ночных видениях. Он неловко поднялся, поневоле баюкая потревоженную руку, шагнул к Хэ Су и опустился с ней рядом, вглядываясь в любимые черты. И его снежный сон вмиг перестал быть для него загадкой: всё, что привиделось ему в беспамятстве, нашло своё объяснение. Он едва коснулся кончиками пальцев бледного лица Хэ Су, как она вдруг открыла глаза и тут же потянулась к нему умоляющим пытливым взглядом. Сколько раз он порывался сбежать от этого её взгляда – и всё напрасно… – Почему ты здесь? – спросил Ван Со, запоздало отдёргивая руку. Ответ был ему известен, однако от внезапного смущения и досады на свою несдержанность, разбудившую Хэ Су, он не придумал сказать ничего другого. – Я хотела кое-что спросить у вас… Поэтому Бэк А помог мне, – в её глазах читалась такая мольба, что Ван Со вместо резких слов, готовых сорваться с языка, лишь сухо обронил: – Спрашивай и уходи. – Вы всё ещё не забыли меня? – прошептала Хэ Су. – Вы говорили, что больше не любите меня… Но вы же лгали мне? Неужели это было настолько очевидно? – Ступай домой, – только и ответил Ван Со, не зная, как реагировать на это и не солгать ей вновь. Он поднялся на ноги и отвернулся, чтобы не видеть этих огромных, бездонных, как звёздное небо, глаз, отчаянному призыву которых он просто не мог противостоять. Но Хэ Су заговорила так пронзительно, словно к нему взывала сама её душа, измученная сомнениями и разлукой. – Мы не во дворце! – воскликнула она, принимая его холодность за осторожность. – И королю никто не доложит. Я должна услышать ответ! Ради этого я покинула дворец, рискуя жизнью! Эти два года я ждала вас каждый день… Я бы очень хотела повернуть время вспять. Тогда бы… я с самого начала… доверилась бы вам. Каждое её слово капало на шрамы и раны Ван Со – на теле и душе – расплавленным железом, растравляя их и вновь заставляя кровоточить. А Хэ Су продолжала говорить, её голос дрожал от слёз и отчаянной решимости: – Я спрошу снова. Ответьте мне, только не лгите! Скажите… – она умолкла, затем резко выдохнула и произнесла: – Вы всё ещё любите меня? Здравый смысл кричал ему: «Отступись! Уходи, пока не поздно! Солги! Ты сбережёшь её, утаив от Чонджона свои чувства. Ты добьёшься своей цели, не опасаясь за её жизнь!» А глупое истерзанное сердце настойчиво колотилось в закрытую дверь его рассудка и умоляло сказать правду. Терпеть эту борьбу внутри больше не осталось сил. Одержимость и звериная тоска по Хэ Су, которые он так долго в себе давил и прятал, захлебываясь ими, затопили его сознание – и Ван Со сорвался. Шагнув к Хэ Су, он обхватил ладонями её мокрое от слёз лицо, жадно прильнул к раскрытым губам и тут же ощутил, как она отвечает ему, обнимая за плечи так знакомо и жарко, что в её прикосновениях мгновенно растворилась вся боль, все его метания, уступив место невыносимому счастью и жгучему желанию. Он и забыл, как Су маняще пахнет медовыми сладостями и утренней озёрной водой, какая нежная у неё кожа и как прохладно-шелковисты волосы, из которых он сейчас бессознательно вынимал шпильки, одну за другой, освобождая тяжёлую волну, наконец легко заструившуюся меж его нетерпеливых пальцев. Шпильки падали на пол, наполняя комнату тихим звоном колокольчиков в луговом разнотравье и воскрешая в памяти запах полевых цветов под ночным летним небом… На миг отстранившись, Ван Со заглянул Хэ Су в глаза и улыбнулся, безмолвно отвечая на её вопрос и сам находя ответы на свои вопросы, которых больше не осталось. Её лицо было так близко, что он видел каждую золотистую крапинку в потемневших от волнения глазах, каждую драгоценную слезинку на ресницах. Эта близость кружила голову, дурманила, и, целиком отдаваясь захватившему его чувству, Ван Со вновь припал к губам Хэ Су. Наконец-то он обнимал и целовал её так, как ему хотелось всё это время – все эти потерянные годы, которые они восполняли сейчас, без оглядки на чьё-то мнение и правила. Сейчас это время – ушедшее, настоящее и грядущее – принадлежало только им, как они принадлежали друг другу. Когда Ван Со ощутил тёплые пальцы Хэ Су на своей шее, щеках и висках, по его телу прошла горячая волна радости, снося остатки осторожности. Его кожа внезапно стала настолько восприимчивой, что каждый невесомый вздох любимой, касавшийся его вишнёвыми лепестками, будоражил его, заставляя вздрагивать и желать большего. И он, не отрываясь от поцелуя, потянулся к завязкам на её ханбоке, снимая с неё одежду – слой за слоем, лепесток за лепестком… Эта необъяснимая магия позволяла ему проникать в самую сердцевину цветочного бутона, пьянящий аромат которого кружил голову и сводил с ума. А тонкие лепестки ткани падали к его ногам с тихим шорохом весеннего сада, когда вслед за тревожным зимним ожиданием приходит истинное наслаждение – настоящее, глубокое, выстраданное… Скользя поцелуями от пульсирующего виска Хэ Су по её разгорячённой щеке и изящной шее к обнажившейся впадинке между ключицами, Ван Со ощущал, как дрожит её тело и оглушительно бьётся сердце, отвечавшее ему взаимностью. Он мягко увлёк Хэ Су на футон и, освободив её от последнего кусочка шёлка, опустил в облако одеяла. Ему безумно нравилось и её рваное дыхание, и алеющие от стеснения щёки, и тихие стоны, которые он ловил ртом, как серебряный летний дождь. Ему хотелось чувствовать её, впитывать её, раствориться в ней – и он нетерпеливо отбросил в сторону мешавшую ткань, с готовностью упавшую с её плеч под приглушённый вздох смущения и робкого протеста. Наконец-то он увидел её. Увидел – и, задохнувшись, замер от восхищённого изумления. Обнажённое тело Хэ Су – это было нечто сверх его восприятия и понимания прекрасного, за гранью всех его ожиданий и чаяний. Он смотрел, не в силах насытиться этой первозданной красотой, а Хэ Су тянулась к нему, стыдливо прячась в его объятиях, и неловкими движениями снимала с него одежду. Её несмелые прикосновения казались ему одновременно и снежинками, и искорками пылающего костра, и было так жарко и холодно, что он плавился и леденел, и вновь плавился, а перед глазами его мерцал лунный иней и вспыхивали звёзды… Оставшись нагим, Ван Со помедлил, вглядываясь в любимые глаза, а потом вернулся в поцелуй, прильнув к Хэ Су так сильно, чтобы почувствовать. Почувствовать каждой частичкой тела и души, которые навсегда слились с её. Он наконец-то ощущал Хэ Су всей кожей и сходил с ума от этой ошеломляющей лавины ощущений. Су, его Су была с ним, всецело отдавая себя ему, без прежних сомнений, без обречённой покорности, без принуждения, условностей и страха. Её податливое горячее тело отвечало ему, губы шептали его имя, позабыв о титулах и приличиях, а маленькие ладошки скользили по его спине, вызывая дрожь. Она наконец-то любила его и принадлежала ему одному! И гасли в комнате свечи, одна за другой, уступая место блаженному покрову темноты, наполненной ласками, шёпотом и любовью – чистой, глубокой, истинной. И была эта ночь бесконечной и мучительно прекрасной, как и их соединение – скольжение по краю боли и наслаждения, которое не описать словами, не охватить разумом, которое можно только чувствовать, впитывая в себя и запоминая навечно, потому что подобное бывает только раз… А потом, в предрассветных сумерках, Ван Со лежал рядом со спящей Хэ Су и любовался ею, тихонько перебирая её волосы и пытаясь осознать произошедшее. Что творилось за стенами этого дома, наполненного благословенной тишиной, в далёком кровожадном дворце и вообще где-либо под звёздным небом Корё – ему было безразлично сейчас. Всё это не имело никакого значения, потому что Хэ Су – его Хэ Су, уже навсегда его – была рядом с ним. Ван Со зачарованно смотрел на неё и не верил: неужели теперь она принадлежит ему? Неужели он всё-таки дождался и это случилось спустя столько лет переменчивой надежды? За это время, что бы ни происходило между ними и вокруг, он успел навсегда прирасти к Хэ Су, прикипеть кровью, и вот она, настоящая, трепетная, наконец-то окутала его своей нежностью и подарила себя, свою любовь и невыносимую ласку, о которой он не смел и мечтать. Её ресницы подрагивали во сне, а губы улыбались, и Ван Со гладил шелковистые волосы и влажную разгорячённую кожу своей женщины, веря и не веря тому, что видит, что чувствует и чего не сможет забыть до последнего вздоха. Мне казалось, я не вынесу всего этого, Су. Всего этого счастья, которое обрушилось на меня той ночью. Неужели всё, чего я касался, что ощущал внутри – всё это было моим? Неужели это – мне? Разве такое возможно? Сколько же я тебя ждал… Сколько смотрел, не смея подойти и коснуться, не имея на это права! Но ты была со мной, в моих объятиях, такая любимая, такая близкая, такая моя… И я боялся заснуть: вдруг тебя не окажется рядом, когда я открою глаза? Так было и в ту ночь, и после… Всякий раз, когда ты засыпала возле меня, моя Су, мне было страшно: останешься ли ты со мной после пробуждения? Я понимал, что это смешно и глупо, что ты была только моей, и всё равно не мог себя пересилить. Я наконец-то чувствовал тебя всей душой, всем своим тоскливым одиночеством, которое ты заполнила собой, своим свежим цветочным дыханием и ласковой мягкостью рук. Никто, никто не касался меня так, как ты! Никто не смотрел на меня так! Никто не стал частью меня самого – только ты, моя Су! Я любовался тобой и мечтал, чтобы эта ночь длилась тысячу лет. Чтобы и через тысячу лет мы всё ещё были вместе. Ведь я не сомневался, что теперь ты навсегда принадлежишь мне. Я до сих пор в это верю, слышишь? Ты – моя! Даже покинув меня, ты остаёшься моей и спустя тысячу лет будешь моей. Я это знаю. И никогда тебя не отпущу.