Проклятие Дома Борсоди

Эвальд проснулся в роскошной спальне на кровати под тёмно-фиолетовым балдахином. На маленьком столике рядом, выполненном в том же стиле, что и мебель для бумаг в большом зале, стояла пустая бутылка «Сангреаля» – новый владелец княжеской винодельни водил Анариетту за нос куда успешнее предыдущего. Эвальд присел, погрузив ноги в мягкую медвежью шкуру, покрывавшую пол. Ощущения от прикосновения шерсти были приятными, и Борсоди чувствовал себя хорошо. Не превосходно, потому что выпито вчера было больше положенного, но тяжесть в голове была лишь криком надоедливой чайки для того, кто владел целым морем. Впрочем, хорошее настроение длилось недолго, меньше минуты. Потом Эвальд вспомнил про мальчишку. «Чёрт, чем я думал? Зачем я его пустил?» – думал он, застёгивая чистую рубашку, заблаговременно поданную слугами. Размышление над причинами поступка и дальнейшими планами продолжалось вплоть до последней пряжки чёрного камзола. Расчёсывался Эвальд уже с полным осознанием своих намерений и вновь довольный жизнью. Сынок Хорста в слугах? Превосходно. Пускай отрабатывает по полной. Завтракал Борсоди как прирождённый делец – одной только кружкой кофе, сиротливо ютившейся на столе, заваленном бумагами. Двойная бухгалтерия действительно велась талантливо, если не сказать идеально. Эвальд выудил один лист из верхней стопки. Конфискованное имущество кмета по имени Робин, описано 15 числа прошлого месяца: 1. Дом (по снос); 2. Участок земли (4 кв.); 3. Стол деревянный (1 шт.); 4. Стулья деревянные (1 + 1 со сломанной ножкой), а также кухонная утварь. Золотой бюст Мелителе, по словам кмета, откопанный у него же на участке при посадке репы, разумеется, в официальных списках не значился. Зато продан он был одному религиозному фанатику за сумму, многократно превышающую стоимость всего кметского имущества. Запиши бухгалтер бюст в общий список – возникли бы вопросы или, по крайней мере, особый интерес. А так всё логично, скучно и без привлечения лишнего внимания. Не придерёшься. Что же частные детективы, посланные конкурентами? Нет, они работают на того, кто больше заплатит. Государственные инспекторы? Те и вовсе готовы расшаркиваться за пару бочонков содденской медовухи. В бумагах, кстати, так и было записано: 4 бочонка Якову Герцу на Саовину, 3 – Марику Арозо на каждую новую его свадьбу и ещё 2 Альдоне Прекрасной в начале каждого квартала. Эвальд усмехнулся: понятно, откуда у дамы такое прозвище. «Что ж, таким образом, заработано немало, – подсчитал новоиспечённый владелец аукционного дома, – пора заняться благотворительностью – начать работать честно и по закону». В этот момент слуга подошёл забрать пустую кружку. Эвальд поднял взгляд и узнал Фольгера. – Что ты тут делаешь? – Забираю грязную посуду… Меня Альвин отправил. – Поставь. Я нашёл тебе другую работу. Иди за мной. Они спустились в подвал, в комнату, освещённую одной толстой свечой, стоящей на столе в центре помещения. Комната, судя по всему, была одним из хранилищ неофициально конфискованных редкостей. Здесь лежали древние амулеты, непонятные статуэтки, холщовые мешочки с подозрительным содержимым и различные произведения искусства. Мальчишка поёжился от холода. – Это склад, – скупо объяснил Эвальд, – Здесь поддерживается необходимая для сохранности антиквариата температура. Придётся потерпеть. Ничего не трогай – каждая вещь здесь стоит втрое больше, чем твоя жалкая жизнь. Мужчина подошёл к тёмной куче редких вещиц и извлёк откуда-то снизу тугой бархатный мешок. Он развязал его и высыпал на стол множество мелких, с горошину, разноцветных камешков разных форм. – Раньше это была мозаика из какого-то эльфского дворца. Её нашли уже рассыпавшейся и, возможно, здесь не все детали. Надо собрать, чтобы восстановить рисунок и подготовить мозаику к аукциону. Мальчик покорно сел и стал, щурясь, рассматривать камни при тусклом пламени. Работа предстояла кропотливая, а различать богатство оттенков при таком освещении было практически невозможно. Этим заданием Эвальд убивал сразу двух зайцев: убирал мальчишку с глаз долой и получал удобный шанс легко от него избавиться, обвинив в том, что тот не справился с поручением. Бросив взгляд на съёжившегося Фольгера, Борсоди вышел. Через несколько минут к мальчику вошёл Альвин с тёплым кафтаном в руках. – На вот, приказали тебе отдать. – Кто? – А кто тебе дал это задание? Мальчик недружелюбно уставился на гору почти неотличимых друг от друга камней, переливающихся, словно льдинки. – А то не знаешь. Снежная королева. Фольгер вспомнил героиню старой маминой сказки о ведьме со Скеллиге, чтобы саркастично осадить слугу, ответившего вопросом на вопрос. Да и в этом холоде ничего, кроме снега, в голову и не приходило. – Значит, и подарок от королевы. Смотри не проболтайся только, что я тебе рассказал. *** Неделя шла к завершению, день клонился к закату. Студенты, прослушавшие дневные лекции, собирались в шумные компании для прогулок по городу, распития пива и распевания похабных песенок. Иными словами, этот, да и вообще каждый вечер в Оксенфурте походил на предпраздничный. Эвальд тоже вписывался в городские настроения. Он был занят тем, что выбирал себе девушку из стройного ряда красавиц элитного публичного дома «Золотая пыльца», которых ему по особой привилегии доставляли прямо до комнаты. Все они были хороши: молодые, свежие, распространяющие вокруг себя благоухание благородного букета. Владелец дома терпимости относился к своему делу так, словно это было тонкое искусство. Каждой девушке он давал имя определённого цветка, соответственно которому она подбирала себе парфюм. Возможность вспомнить понравившуюся жрицу любви не по пошлому прозвищу, а по аромату, приводила искушённых клиентов в восторг. Впрочем, сами девушки только делали вид, что им это нравилось. Цветочные имена всегда вызывали мысли о букете, что, конечно, было на руку хозяину цветника. Однако это же и означало, что за дополнительное вознаграждение придётся не только расстараться, но и превзойти остальных. Говорят, один исключительно богатый художник однажды даже заказал всех Роз сразу, за что заплатил – ни много ни мало – целый миллион новиградских крон. За этот поступок любитель пышных букетов удостоился попасть в постоянный бардовский репертуар в качестве героя песни «Миллион за алых Роз». Впрочем, творчеству это на пользу не пошло, и художник вскоре разорился до того, что пошёл просить милостыню на рыночную площадь. Эвальд тоже любил букеты, хотя и был гораздо благоразумнее. Он прошёлся по комнате вдоль девичьего полукруга. Заискивающе смотрела на него голубыми глазами Незабудка, улыбалась веснушчатая Тигровая лилия, соблазнительно изгибала спину, демонстрируя пышные формы, Пион. Девушки любили Эвальда – он был достаточно молод и красив, платил щедро, склонностей к жестокости не проявлял. В общем, каждая бы, подумав, согласилась прийти к нему просто так. Из соображений благотворительности. Однако сегодня Эвальд присматривался к новенькой, которой не видел раньше. Она отличалась от других чем-то неуловимым и, наверное, поэтому не была похожа на представительниц первой древнейшей. Изящная и хрупкая, с длинными белыми волосами, она улыбалась как-то скупо и смотрела не в глаза, а куда-то поверх них. – Расстроилась, что назвали Ромашкой? – обратился к ней Эвальд, попробовав угадать. – Я Маргаритка, – натянув улыбку, ответила девушка. Остальные надменно переглянулись. Быть Маргариткой было особенно почётно – видимо, из-за прозвища Францески Финдабаир, самой прекрасной эльфки. Все мечтали называться так, но хозяин нарёк заветным именем новенькую, которая и месяца ещё не проработала. – Кажется, сейчас как раз сезон Маргариток, – сказал Эвальд и вывел девушку из полукруга. – Не желаете ли букетик? Нераспустившийся бутон? – скользко улыбнулся лысый хозяин цветника. – Я смотрю, Маргариток больше нет, – ответил Эвальд, – а я не хочу добавлять ничего лишнего к и без того совершенному цветку. Лысый и остальные девушки покорно удалились. Эвальд угостил Маргаритку вином и уложил на огромную кровать, отдёрнув балдахин, чтобы видеть её фарфоровую кожу в свете свеч. Но, когда они уже были в слегка замысловатой позе из древнего офирского трактата о любви, в комнату вошёл Фольгер. – Господин Борсоди, я закончил эльфскую мо… – увидев, что происходит, он покраснел и чуть было не выронил ключ от хранилища, – Мама!? Несколько секунд все трое, словно оцепенев, смотрели друг на друга. В следующий же миг мальчик выбежал прочь, бросив ключ прямо в Эвальда. Маргаритка выпуталась из его объятий. – Я пойду… Вы мне ничего не должны… – Стой, – в тоне Эвальда послышалась сталь, – Я не разрешал уходить. В эту ночь Борсоди раз и навсегда испортил свою безупречную репутацию, которой пользовался в самом прекрасном оксенфуртском цветнике.