Проклятие Дома Борсоди

Цири и Эвальд вернулись к вечеру. На пороге корчмы их встретил ведьмак. – Мы нашли нужные записи. Они у Эвальда, – сказала Цири. Геральт посмотрел на Борсоди и небрежно бросил: – Пошли, сам их передашь. Эвальд отправился за ведьмаком. Тот прошёл несколько пролётов и остановился на площадке между лестницами. – В чём дело? – спросил Эвальд. – Да вот захотелось узнать, какие у тебя планы на жизнь. – С чего вдруг я должен перед тобой отчитываться? – С того, что Цири – моя дочь. И если она решила связаться с тобой, я должен быть уверен, что ты её не обидишь. – Можешь быть уверен. Цири дорога не тебе одному. – Да? А что насчёт дома? Средств к существованию? У тебя же, как я понял, всё отобрали. – У меня есть пара тайников неподалёку от Новиграда. На первое время хватит. Ты, чем трепаться, лучше бы помог нам снять проклятие, и дело пошло бы проще. – А ты попробуй мне не хамить и не выпендриваться. Поможет не меньше. Они вошли в комнату Йеннифер. Чародейка сидела за столом и готовила какой-то эликсир. Дело требовало концентрации, поэтому она сказала, не глядя на мужчин: – Очень хорошо, положите блокнот на край стола и отправляйтесь спать. Поговорим завтра. Спорить никто не стал. *** После завтрака все собрались у постели Фольгера. Йеннифер рассказывала, что ей удалось выяснить. Говорила она негодующе: – Меня просто поражает такое отношение к магии. Произносить заговор над любым артефактом нужно максимально точно и осторожно. А тот торговец монетами либо был полным идиотом, либо подставил покупателя из специально. – Что вы имеете в виду? – уточнил Эвальд. – Судя по записям, которые ты мне принёс, купец заговорил каэрбат на успех в денежных делах. Однако шутка, которую он добавил позже, тоже повлияла на артефакт. В итоге получилось, что от рукопожатия Максимилиана и Адониса Борсоди стало зависеть не только процветание аукционного дома, но и благополучие всех членов семьи. – Так, – подытожил Геральт, – значит, пока отец и дядя проводили праздник вместе, монета приносила удачу. А после переезда Адониса они перестали общаться, и… Нет, что-то сходится. Отношения в семье портились, но аукционный дом-то, судя по дневнику, продолжал приносить доход. – Думаю, это вполне объяснимо, – ответила чародейка, – проклятие монеты могло лишить их удачи в делах, но не результатов усердной работы. Успех аукционного дома – это то, чего Максимилиан добился исключительно собственным трудом. А вот над отношениями с братом он так не работал. Все молча стояли, обдумывая услышанное. Цири догадалась первой: – А все эти несчастья… Смерти. Они могут быть следствием проклятья? – Ты имеешь в виду, могла ли магия каэрбата толкнуть родных людей на убийства друг друга? Вполне. – Так, значит, и в тот раз, когда Фольгер напал на Эвальда… – Да. Проклятие усиливается, когда монета непосредственно контактирует с кем-то из семьи. Когда Эвальд её получил, он сразу же лишился своего дома, а Фольгеру вы наверняка давали её посмотреть – и из-за этого он вскоре совершил покушение. – А его болезнь как-то связана с этим? – вновь спросила Цири, – Я думала, что он простыл, когда рыбачил в ручье. – От простуды вы его вылечили, когда сняли жар. Остальное – следствие проклятия. Я не уверена, но мне кажется, что с каждым последующим поколением оно действует всё сильнее. Поэтому мы обязаны избавиться от него прежде, чем… А, к чёрту, вы должны знать. То, что Фольгер дожил до двенадцати – просто чудо. Очень велик шанс, что проклятие будет убивать детей Эвальда ещё до их рождения, причём его же собственными руками. Цири вздрогнула и отвернулась. – Что я должен сделать? – серьёзно спросил Эвальд. – Я могу снять проклятие с каэрбата, но только после того, как он будет очищен. Иными словами, необходимо пресловутое рукопожатие на Беллетэйн. Борсоди провёл рукой по волосам. – Но брата ведь у меня теперь нет. Значит, никаких шансов? – Есть один. Если твой отец всё правильно записал, то в шутке торговца упоминались только двое Борсоди. Не обязательно братья. – Это хорошая новость. – Да. Но есть и плохая. Рукопожатие явно должно быть осознанным и добровольным, а для этого Фольгеру необходимо прийти в себя. – Ты сможешь это осуществить? – спросил Геральт, – До Беллетэйна осталась всего неделя. Чародейка скривилась, будто от резкой боли. – Я уже перепробовала всё, что могла. Все взглянули на Фольгера. Тот лежал спокойно, белый, как летнее облако. Если бы не едва заметные движения грудной клетки, можно было бы подумать, что он умер. – А ты пробовала тот способ, которым спасла Аваллак'ха? – вдруг спросила Цири. Йеннифер и Геральт переглянулись. – Вообще-то… Нет, – ответила чародейка. – Значит, надо попытаться. Он не должен умереть! – Цири, это очень сложно и очень болезненно. Аваллак'х был эльфом, магом, только поэтому… – Но другого способа же всё равно нет. Надо рискнуть. – Ты говоришь так, потому что не видела, что тогда происходило в Каэр Морхене, – вмешался Геральт, – повторить это – всё равно, что убить мальчика! Скажи ей, Йен! – Честно говоря, Геральт прав. Шанс, что всё пройдёт успешно, минимальный. Поэтому либо Фольгер умрёт во сне, либо после долгих часов нечеловеческих мучений, фактически – пыток. Цири присела около мальчика и сжала его ладонь в своей руке. – Мы попробуем, – вдруг сказал Эвальд, – Фольгер должен выдержать. Он дал мне слово. – Ты даже не знаешь, о чём говоришь! – вспылил ведьмак. – Мы ведь про испытания травами? Да, я знаю. Мальчик – мой племянник, я несу за него ответственность. И за все последствия буду отвечать я один. А вы сделаете то, что сможете. – Не много ли на себя берёшь? – вновь вмешался Геральт. – Только то, что должен. – Кончай играть в благородство, Борсоди! Я прекрасно знаю, какой ты… – Геральт! – прервала его чародейка, уже открывшая портал, – прекращай попусту сотрясать воздух и возьми уже мальчика. Ведьмак подчинился. *** Когда портал захлопнулся, они увидели Ламберта, сидящего у огня и перебирающего припасы. Почувствовав магию, он обернулся. – Геральт, Цири! Рад вас видеть. Остальных не то, чтобы очень. Кто это у тебя на руках? – спросил молодой ведьмак с навечно застывшей неприятной ухмылкой. – Привет, Ламберт. Это долгая история, а времени у нас не так уж много. – Может, хотя бы этого, с хвостиком представишь? – Запросто. Это Эвальд Борсоди, вор, преступник, убийца и ещё садист, как оказалось. – Не слушай его, Ламберт, – прервала Цири, – Это мой друг. – Понятно. Ну, вижу, вам нужно для начала разместиться. Занимайте комнаты наверху, но шикарной обстановки не будет, сами знаете. Геральт понёс Фольгера в жилую часть крепости, остальные пошли за ним. В итоге мальчика положили в отдельную комнату, Цири, к новому недовольству ведьмака, поселили с Эвальдом. Единственную приличную подушку забрала себе Йеннифер, девушке и Борсоди вместо одеял достались выделанные медвежьи шкуры. *** – Йен, может быть, объяснишь мне, что происходит? – спрашивал Геральт, взбивая подушку. – Ты о чём? – О том, что что вы придумали. Ладно Борсоди, от него я ничего хорошего не жду, но ты-то? – Не понимаю, почему ты так злишься. Хочешь, чтобы Цири пострадала? – Да причём тут Цири? По мне так уже давно стоило попрощаться с этим Эвальдом. Найдёт себе кого-нибудь… другого. Получше. – Да-а-а, – протянула чародейка, – а ведь раньше я спорила, когда ты говорил, что мутации лишают вас чувств. – Мутации? Кто-то тут собирается создавать нового ведьмака? – пошутил вошедший в комнату Ламберт. Никто не смеялся. Геральт и Йеннифер посмотрели на него как-то странно. Ведьмак вспомнил про незнакомого мальчика, и картинка у него в голове сложилась целиком. – Твою мать, да вы рехнулись! Йеннифер, вздохнув, стала ему объяснять, почему они решились на такой шаг, и как это может повлиять на Цири. Ламберт скоро потерял терпение, махнул рукой и удалился. Геральт пошёл за ним. Через несколько минут они уже сидели за грубым столом с кружками, полными «Белой чайки». Обсуждать решение Йеннифер было бессмысленно, поэтому они заговорили о другом. – Значит, ты теперь присматриваешь за крепостью? – Ага. Эксель, как кончилась зима, уехал в Белый сад выслеживать нового грифона. – А Кейра? – Кейре здесь не нравится. Видите ли, тут крыс много, сыро и холодно. – Ну, вообще-то, так оно и есть… – И что с того? Я-то не могу же здесь всё оставить. Короче, так и живём: она приходит иногда, но по большей части предпочитает оставаться в оживлённых городских кварталах. Они отхлебнули из кружек. – Лучше ты мне расскажи, что за мужик с вами. Мутный он какой-то. – Вот и я говорю! Но Йен считает, что, раз Цири его выбрала, значит, мы должны его поддержать. – Да. Хер поймёшь этих баб. Они выпили снова. Геральт заговорил: – Знаешь, с тех пор, как мы сидели здесь перед битвой с Дикой Охотой, многое изменилось. Слишком многое. Даже не знаю, будет ли когда-нибудь снова всё по-прежнему. – Нет. И вообще, не бывает так, чтобы все стало, как было. Ламберт допил, поставил кружку и вернулся к подсчёту припасов. *** Потянулись дни приготовлений. В зале вновь водрузили стол для испытаний травами, Йеннифер начала готовить эликсиры. Она говорила, что во второй раз должно получиться лучше, но в голосе было как-то слишком мало уверенности. В конце концов, осталось только ждать, когда настои дойдут до нужной консистенции. Все разошлись по своим комнатам. Разговаривать желания не было. Цири и Эвальд стояли на открытом балконе, примыкавшем к их спальне. Вид открывался потрясающий: горы с заснеженными вершинами, вековые сосны – пространство на тысячи вёрст вперёд как на ладони. Пели свиристели, щебетали синицы. По небу плыли редкие облачка. – Красивое место, правда? – спросила девушка. – Правда. – В детстве я долгое время жила здесь. Геральт меня тренировал. Видишь площадку с брёвнами? – Вон ту, внизу? Вижу. – Там мы и занимались, на маятнике. А когда шёл дождь, читали книги. Это было лучшее время… – Лучшее время ещё впереди Цири. – Очень хочется в это верить. *** Подошёл день, когда ждать дольше уже было нельзя. Фольгера уложили на стол, закрепили ему руки и ноги, подвели трубки. Дальше Ламберт сказал, что отказывается участвовать и ушёл. Вскоре, когда Йеннифер уже нечем было помогать, к нему присоединился Геральт. Цири оставили в комнате, а Эвальд находился вместе с мальчиком и чародейкой. Фольгер не кричал, но лишь потому, что не мог. Рвоты тоже не наблюдалось – последние дни он ничего не ел. Казалось, он вовсе не сопротивляется действию трав, не борется, но было видно, что всё его тело пронзает боль: лицо исказилось, мышцы то и дело схватывали судороги. – Геральт, – говорил Ламберт, стоя за дверью со скрещенными на груди руками, – помнишь, ты как-то втирал мне про выбор, про большее и меньшее зло? – Помню. – Знаешь, что я об этом думаю? – Что? – Что херня это всё. Полная, бессмысленная херня. И то, что они там делают, тоже. Нет совершенно никакого объяснения тому, что с нами происходит. Спустя несколько часов Йеннифер позвала Геральта. Когда тот вошёл, то увидел, как Эвальд меняет мальчику штаны. Чистые ему были велики, но выбирать не приходилось. Рядом стояло ведро с тряпкой. – Геральт, мне необходимо поесть, – сказала уставшим голосом чародейка, – момент, конечно, не самый удачный, но придётся пожертвовать брезгливостью. Ведьмак принёс оставшийся со вчера мясной бульон с сухарями и стал кормить Йеннифер с ложки. Надо сказать, аппетит был у неё зверский – слишком много сил она затрачивала, поддерживая жизнь Фольгера. Чародейка съела всё. Ведьмак ушёл, искоса бросив взгляд на Эвальда. Тот держал мальчика за руку и, казалось, не видел больше ничего вокруг. *** Следующим утром Йеннифер и Эвальд, наконец, вышли из зала. – Он жив, – сказала чародейка, – Но говорить что-то ещё рано. Нужно, чтобы он пришёл в себя. Цири пошла к Фольгеру самой первой, как только разрешила проснувшаяся Йеннифер. Мальчик лежал с открытыми глазами и казался почти полупрозрачным. Как и во время испытания травами, он не сопротивлялся ничему, что с ним происходило. – Привет, Фольгер, – сказала девушка. – Цири, – слабым голосом прошептал он, – поцелуй меня. Пожалуйста. Девушка наклонилась и поцеловала его в лоб. – Выздоравливаешь? – улыбнулась она. Фольгер не ответил. Он закрыл глаза, и Цири решила уйти. Вошедшая через час Йеннифер обнаружила, что мальчик мёртв. *** – Не таким должен быть вечер перед Беллетэйном, – с горечью сказала Йеннифер, стоя на поляне за крепостью перед могилой Фольгера, – Природа возрождается, а рядом с нами стоит только смерть. И оттого, что она пришла сегодня не за нами, а за ребёнком, который только начинал жить, становится только горше. На наших глазах погибает будущее, а мы, бесплодные реликты прошлого, бессильны его спасти. Чародейка уткнулась в плечо Геральта, уже обнимавшего плачущую Цири. – Почему со мной всегда так? – всхлипывая, шептала девушка, – Почему те, кто мне дорог, умирают из-за меня, даже теперь… Когда это закончится? Скажите мне, когда?.. Цири посмотрела на Эвальда, стоящего в стороне. Увидела, как он подошёл к могиле, опустился на колени и сказал так, чтобы никто не слышал: – Ты умер как мужчина, Фольгер. Затем он резко встал и ушёл. Вскоре все увидели, как он скачет прочь из крепости, пустив коня галопом. *** Цири проснулась в одиночестве. Было всё так же тепло и солнечно. Птицы щебетали те же песни, что и вчера, когда Фольгер был жив, а Эвальд стоял рядом, обнимая её. Величественное спокойствие природы казалось безжалостно неестественным на фоне печали девушки. Она не находила себе места. В тишине и без дела скорбь становилась невыносимой, родные стены сделались хуже любой тюрьмы. Цири вышла на воздух. Земля дохнула на неё жаром и горьким ароматом полыни, но солнце сегодня не согревало её. Руки оставались холодными, а сердце словно превратилось в острый осколок льда. Цири побрела к поляне. По пути она заметила анемоны – сорвала, сплела венок. Потом осторожно положила его на могилу Фольгера. Девушка не помнила, сколько она там просидела, прежде чем чья-то рука легла на её плечо. Цири обернулась – на поляне стоял Эвальд. – Это была последняя смерть, – сказал он и протянул на ладони монету, чистую и блестящую.