***
— И накой этому графу Бордель винодельня в такой глубокой пещере? Да тут не только винодельня, тут весь его дом и фамильное здание разместить можно. С изюминкой в виде плесени и чудовищ, — бормотал Геральт, роясь в останках крестьян, посланных расчистить пещеру от «всяких зверушек». Зверушки оказались достаточно умными и умелыми, чтобы завалить банду и повыедать кишки. Геральт избавился от первой партии, а впереди его ждало ещё несколько стаек. И Геральт расправлялся с ними, даже толком не разглядывая, под эликсиром улавливая малейшее движение врагов. Он не думал о накерах. Ему интересно, сколько людей растерзают чудища в результате безрассудной идеи графа Борделя, как его отговорить и – самое главное – как там Цири. Дошло ли до неё письмо, что он отправил две недели назад? Печально выйдет, если судно с почтальоном затонет в очередном шторме, а в это время года шторма учащались. Наверное, зимой вообще не стоит писать. Он надеялся, на зиму Цири приедет, точнее, принесётся к нему в Боклер, где зимы теплее, а глинтвейн вкуснее – об этом он просил её в посланном письме. Из потока мыслей и воспоминаний ведьмака вывела странная обстановка следующего углубления пещеры, куда он вышел. Во-первых, вверху зияла огромная дыра, выходившая в лес, во-вторых, эта дыра была закрыта решёткой, относительно мелкой для того, чтобы в пещеру не свалился человек, в-третьих, решётку эту вручную приделали к дыре, замуровав края в глину. В-четвёртых, под дырой росла сочная зелёная трава, ровно скошенная, а ни то, ни другое не является нормальным явлением для подобных пещер. В-пятых, на траве стояло с десяток ульев, выкрашенных в цветочек. — То ли граф Бордель что-то мне недосказал, то ли Кошка моя была просрочена, то ли какой-то пасечник сошёл с ума… Какого хера? — между деревянными ульями появилось двое накеров, не спешивших нападать. Геральт решил отложить пафосное вытягивание меча на потом и присел на корточки, скрестив пальцы. Накеры, выглядящие, собственно, совершенно обыкновенно, совсем необыкновенно побаивались незнакомого гостя, осторожно подступаясь к нему. Геральт мог бы скинуть их страх на тот факт, что их было слишком мало, но вместо того, чтобы бежать от него или, наоборот, сражаться до конца, они медлили. И даже о чём-то ворчали меж собой, так по-человечески поворачивая друг к другу голову, выслушивая чужое ворчание и отвечая с явной интонацией беспокойства. Они подошли на расстояние трёх метров, остановились, недоверчиво глядя на пришельца, панцирь которого был окроплён кровью, кровью их братьев, а вёл он себя так по-странному спокойно, и даже доброжелательно. — Тише, — вполголоса проговорил ведьмак, и чудища взвинтились, отступили на шаг, но он продолжил. — Тише, тише, я не собираюсь убивать вас. Парочка вновь что-то прохрюкала меж собой, не отрывая испуганного взгляда от беловолосого убийцы. — Это ваша… пасека? — он обратил взор на стоявшие не совсем ровным рядом ульи, и на его лице мелькнула тень улыбки, когда он вернулся к ним. — Выглядит интересно. Сами построили? — Кхркхлю, — закивал один из накеров, хрюкая на высоких, писклявых тонах, словно визжащая от щекотки свинка. — Траектория колебательных движений, которые ты совершаешь головой, неясна, а потому я не могу определить, положительную или отрицательную окраску ты дал своему ответу, малыш. Накеры молча пялились на него. Ведьмак улыбнулся, вскинув брови. — Я тоже предпочитаю более простые реплики. Я не понял тебя, малыш, но у вашей пасеки есть владелец, правильно? — Кхркхлю, — кивнул накер. — Покажешь мне его? — Кхрррррр! — завизжали они, но ведьмак поспешил их успокоить: — Всё хорошо, я только поговорить. Обещаю, я не буду его убивать. Маленькие тощие чудища замолчали, потом что-то ворковали между собой, иногда поглядывая то на ведьмака, то вглубь пещеры, и, в конце концов, махнули Геральту, мол, за нами. Он осторожно ступал за ними, стараясь не спугнуть, с интересом изучая расписанные неловкой рукой стены, и других враждебно настроенных накеров, удивительно хорошо сдерживающихся от соблазна напасть. Накеры оказались цветочками на полянке, скрывавшими меж стеблей огромную змею. В случае Белого Волка – бруксу. — Здравствуй, ведьмак, — мило поздоровалась обнажённая чёрноволосая девушка, закинув ногу на ногу.***
Меня ждёт более приятная компания. Креван Эспане аеп Каомхан Маха, Aen Saevherne, сидел на табурете, поднятого с пола, и смотрел на генеалогическое древо Гена Лары. Вокруг царил хаос: стеллажи с книгами попадали на пол, заметки, чертежи, рисунки – разнесены в пух и прах, склянки – разбиты, а еда отдельно от тарелок мешалась где-то меж важнейших для него бумаг, покрывая текст липким слоем варенья. С той самой поры Креван ничего не убрал. Пища уже сгнила и начинала пованивать, его коллега и любовница в одном лице в дерзком розовом платье давно покинула лабораторию, а многовековой труд… Что ж, теперь от него осталось лишь это. Кревану казалось, что жизнь закончилась. Его эксперимент, длившийся три столетия, завершён. Дикая Охота – повержена. Белый Хлад – уничтожен. И что теперь? Знающий никогда не задумывался о том, чем же станет заниматься после выполнения своей главной цели. Ему непривычна была даже мысль о том, что его труд, в конце концов, окупится, а пустившийся на самотёк эксперимент дойдёт до точки невозврата. Он чувствовал себя странно: вроде и должен радоваться, восхищаться своим великолепием и облегчённо вздыхать, что результат необузданного смешения крови получился крайне удачным, а вместо этого, он совершенно опустошён, в самом буквальном смысле этого слова. В его голове, обычно занятой всяческими мыслями, планами, запасными планами, научными работами и Геном Лары, была пустота. Ничего. Вообще ничего. И в душе его ничего. И в теле. Такое чувство, будто из него вытащили все кости, органы, мышцы, связки и сухожилия, высосали все жидкости и оставили только верхний слой эпидермиса, набитого… пустотой. Вроде бы, он должен испытывать желание вскрыться. Но он ничего не испытывал. «Мёртв, наверное». Меня ждёт более приятная компания. Эти слова, внезапно всплывшие в его голове, стали ведром ледяной воды. Как только они появлялись, обжигая его холодом, Креван снова начинал чувствовать, что под верхним слоем кожи лежат нижние слои, а за ними ткани, межтканевая жидкость, органы, мышцы, кровеносные сосуды, кости, мозг, в конце концов. Меня ждёт более приятная компания. Утопцы приятнее, чем он? Эльф хмыкнул, убеждая себя, что обидчивая Ласточка лишь хотела нагрубить ему, и подобные фразы не стоит воспринимать всерьёз. Она порывистая, чересчур эмоциональная, глупая dh'oine, чего ещё он ждал от неё? «Спасибо. Я ждал… простого спасибо» За то, что защищал её любой ценой. За то, что каждый раз, когда она попадала в передряги, он умудрялся вытаскивать её, залечивать раны, не жалея ни средств, ни времени. За то, что терпеливо обучал её истории, алхимии, математике, Старшей Речи, даже черчению, и научил приспосабливаться, попадая в другие миры. За то, что стал наставником и в каком-то роде нянькой, за то, что, превращаясь в урода под давлением проклятия Умы, испытывая странную тупую боль в теле, он находил в себе силы оберегать её, он выжал из себя последнее, дабы спрятать её на Острове Туманов. В конце концов, за микстуру, вытащившей её с того света, когда портал в потусторонний мир выбросил её на мёрзлую плитку Башни! Так почему же? Почему девчонка повела себя столь неблагодарно по отношению к нему? С чего она взяла, что он презирал её, если все его усилия были направлены на её же защиту? С чего она взяла, что все его старания – лишь маска подлого лицемера, преследующего исключительно личные цели? Разве её названная мать, Йеннифэр из Венгерберга, не обещала её императору Нильфгаарда, чтобы заполучить себе место советницы, наплевав на её чувства? А Трисс Меригольд из Марибора, притворившаяся старшей сестрой, дабы только забрать сердце Белого Волка? Разве его цель, предполагающая спасение сотни миров от безнадёжного вымирания, не выше всех тех целей, чьих преследователей она так рьяно защищала, считая родными? Разве тот факт, что он искренне верил в её возвращение, разве тот факт, что он отказывался принимать её смерть, заранее подготовив эликсир, восстанавливающий силы, ни о чём ей не говорил? Ласточка, глупая Ласточка. Взращённая в суровых стенах ведьмачьей крепости, ставшая личностью в опаснейшей бандитской группировке, закалённая мучителем Лео Бонартом, она едва ли верила, что в этом мире есть кто-то ещё, выше простого крестьянина, кто не желал использовать её исключительно в личных целях, кто-то, кроме Геральта, ведьмаков и двух чародеек. Наивная dh'oine. «Любой живой организм будет использован другим организмом, так или иначе. В ином же случае, организм этот – изолирован от мира сего, и, вероятнее всего, просто не подозревает, что его используют» — заключил Aen Saevherne, записывая свою гениальную мысль на клочке бумаги, который, более не используемый, истлеет вместе с замысловатой надписью, дерзя времени, что остановилось в этой лаборатории. Идиот. Он сам хотел вызвать в ней ненависть к своей персоне, так к чему эти философствования? Он внезапно почувствовал пространство. Резкий поток, протянувшийся от Ард-Скеллига до Боклера. Зачем Ласточка перенеслась туда? К Белому Волку, зачем же ещё. Наверное, снова выльет ему душу, не скрывая деталей, не пряча секретов; расскажет ему, что предложил лицемерный Знающий, удивится, что не попросил её спасти мир или переспать с кем-то, чтобы родить дитя-спасение, потом спросит совета, и тот ответит ей: «да пошли ты его нахер». Белый Волк не скажет, не скажет, как тряслись ладони проклятого эльфского чародея, когда он начал терять надежду на возвращение Ласточки из того мира, Белый Волк не скажет, что лицемерный Знающий просил разрешить ему навещать Ласточку, пока та приходила в себя, Белый Волк не скажет, как застал его раз подле её постели, нервно перебирающего руками. Белый Волк ничего не скажет, а лицемер тут, по какой-то причине, только один: Креван Эспане аеп Каомхан Маха, Аваллак'х.***
Пещерный мёд оказался весьма интересной сладостью: сладко-горьковатый, нежный, тающий во рту, словно невесомое облачко, он оставлял после себя приятное послевкусие. Этот мёд отлично шёл с вином, которое брукса по имени Мириана не поленилась разлить по блестящим серебряным бокалам. — Замечательное сочетание вкусов, — с едва уловимым удивлением отметил ведьмак, запивая пол ложечки необычного мёда терпким вином. — Эта дыра в потолке пещеры… — …Предназначена для попадания солнечного света внутрь, а решётка достаточно мелкая, чтобы удерживать снаружи большие тела и достаточно крупная, чтобы пчёлы, при желании, могли вылетать, — наставляла Мириана так сухо, словно 80 лет проработала в оксенфуртской академии. — Также, как ты, наверняка, заметил, вокруг пасеки растут уникальные растения, чья пыльца придаёт мёду совершенно новый вкус. — Так значит, ты знакома с графом Борделем? — С графом Бордель, — поправила его девушка, пахнущая лавандой и апельсинами, — эта фамилия не склоняется. Да, я с ним знакома и даже больше – мы деловые партнёры. Только вот, не понимаю, как убийство моих подопечных связано с упомянутым господином. Геральт осмелился окинуть взглядом пещеру-зал, в котором они сидели. Он уже согласился попробовать мёд и вино от бруксы, так что, если она сейчас вцепится ему когтями в шею, он и без того не жилец. Возможно. Убранство «комнаты» было небогатым, но стены — разрисованы белыми зентаглами, с потолка свисали нити, нанизанные цветами, вместе с ними и фонари. Пол устлан шкурами различных животных, деревянная мебель, завешенный тканью вход в другие подобные «комнаты». Всё это вызывало у ведьмака неподдельный восторг, который тот тщательно скрывал за маской безразличия, но более восторга его грызли подозрения. Брукса говорила складно, как высший вампир, и уровень её развития не вязался с интерьером её жилища. — Ты хорошо обустроилась, Мириана. — Спасибо. Не уходи от темы. — Ты поразительно умна, — не обратив внимания на просьбу, продолжил Геральт, чуть сощурив глаза. — Отлично владеешь всеобщим, аналитически мыслишь, даже состроила тут подобие цивилизации. Такой… дизайн, — он вновь обвёл глазами пещеру, — подошёл бы для твоих накеров, которых ты чудом подчинила себе. Но не для тебя, Мириана. Не для тебя. Мириана помолчала, глядя на него непонятным, многозначительным взглядом, отпивая вина. — А ты поразительно глуп, ведьмак. Это и не мои покои. Я не пускаю к себе кого попало. — Благодарю за честность. — Не стоит. Это зал приёма гостей, а гостям, знаешь ли, не нужно знать лишнего. Особенно, о простой бруксе. — Сойдёмся и на том. Вернёмся к теме, ты утверждаешь, что вы с Борделем… — Графом Бордель. — …ведёте бизнес. В чём заключается ваша сделка? Насколько мне известно, он собрался устроить тут винодельню и публичный дом вдобавок. — Именно. Тебе понравился мой мёд? Вот и ему тоже. К тому же, уж не знаю, стоит ли тебе говорить, но помимо меня тут живут другие женщины, желающие принять участие в формировании публичного дома. — Интерееесно, — протянул Геральт, уже не скрывая своего любопытства. Вино с мёдом начинали бить в голову. — Я так понимаю, принимать участие они будут в качестве жриц любви? — Угу. Экзотические женщины всегда востребованы, так что я неплохо поднимусь за счёт девочек и моего уникального мёда. — А что за экзотические женщины? Тоже бруксы? Мириана улыбнулась, не разжимая губ, отпила вина. — И бруксы тоже, ведьмак. И бруксы. — Суккубы? — Ведьмак, если хочешь забронировать себе место постоянного клиента, говори прямо. — Да нет, это не для меня. Эскель, вот ты обрадуешься… — мечтательно улыбнулся он, представляя мину своего друга, когда тот узнает, какой сюрприз получил от Белого Волка. — Прости, кто обрадуется?.. Улыбка тут же спала с лица Геральта, и вовсе не от того, что болтнул лишнего. Он совершенно забыл, почему пришёл сюда. — Эскель, большой ценитель экзотики. Но я тут не за этим. Видишь ли, граф Бордель нанял меня разобраться с шайками накеров, обитающих тут, а заодно разыскать вора его имущества. Вероятно, он имел ввиду тебя. Брукса нахмурилась, отложила бокал, а Геральт продолжил: — Он описал вора как красивую чёрновлосую женщину, которая, по его словам, является молодой алхимичкой. — Он не солгал. Как видишь, у меня действительно чёрные волосы и я занимаюсь алхимией, но… вор? Почему вор? — Ты рассказывала ему про мёд? Возможно, ты как-то упоминала, что записывала его рецепт, ну или говорила, где держишь женщин? Мириана растерянно забегала глазами, хмуря брови, отчего на лбу появилась пара морщинок. Она выглядела так невинно в этот момент, словно обманутый ребёнок. — Да, про рецепт, кажется, да, говорила… Ты думаешь… Он послал тебя, чтобы… — Чтобы убить тебя, возможно, перебить всех твоих подружек, а дальше он бы принялся рыться в твоих сундуках в поисках рецепта твоего мёда. И не только мёда, если уж ты – алхимик. — И? — резко спросила она, уставив на него пронзительный, требующий взгляд. — И тебе, похоже, придётся искать нового партнёра для совместных дел. Не советую больше обращаться к Борделю. В этот раз брукса его не поправила. Она помолчала с полминуты, обдумывая, стоит ли доверять белобрысому. — Ведьмак… Не ожидала. Спасибо. — Рано радуешься. Я не могу быть уверен, что ты не станешь убивать людей, если твоя затея с публичным домом и продажей мёда окупится. — Я – не стану. А вот девочки… Я схватилась за идею пустить их работать в бордели для того, чтобы они привыкли к людям, сумели контролировать свою жажду. И я буду им в этом помогать, я буду рядом, если они не смогут сдержать себя. — Довольно жёсткий метод интеграции в людское общество, не находишь? — Нахожу. Но они знают, на что идут. — Каковы гарантии, что в процессе их привыкания не погибнут люди? — Стопроцентные, ведьмак. Я взяла контроль над безмозглыми чудищами, а с разумными женщинами, желающими добровольно стать частью общества, я справлюсь без проблем. — Что ж… не уверен, что люди их так запросто примут, но я буду держать за тебя кулаки. Удачи, Мириана. — Так сразу уходишь, ведьмак? — А между нами осталось что-то недосказанное? — Угууу, — ласково протянула брукса, обходя ведьмака по кругу. — Раз уж граф Бордель оказался, кхм, борделем, а ты героически пощадил меня и моих подопечных, я предлагаю тебе сделку. — Сделку? — ведьмак изобразил удивление, на самом же деле догадываясь, в чём заключается её предложение. — Сделку, ровно ту же, какую мы заключили с графом. Не больше, не меньше. — Твоя пасека станет отличным дополнением к моему вину, но вот публичный дом… Я подумаю над твоим предложением. Мириана многообещающе улыбнулась, подошла к нему вплотную, заглядывая в глаза. Она была хитрой, игривой, словно лиса, но в её взгляде не было никаких зловещих загадок или тёмных тайн. В мозгу Геральта резко всплыл образ Трисс, её прекрасные, невинные глаза, ясные, как небо в солнечный день. — Я постараюсь ускорить процесс твоих размышлений, ведьмак, — прошептала брукса. Геральт предполагал такой исход, и всё же ему было страшно. Нежные пальцы Мирианы коснулись его шеи, почти невесомо провели по коже вдоль к ключицам, и она увела его в комнату по коридору, в котором горели фонари. А в комнате стоял сладкий запах лаванды и апельсинов. Девушка закинула в рот вырезанную дольку оранжевого фрукта, протянула мужчине, и он взял губами сочный кусочек прямо из её пальцев. Доспехи снимать пришлось быстро, а вот складывать – аккуратно: брукса ценила порядок. Геральт одновременно волновался и будоражился в предвкушении, опьянённый лавандой и апельсинами, и её горячим, слишком горячим для вампира телом. Она кусала его, всякий раз передавая мышцам электрический заряд, но кусала нежно, совсем не так, будто хотела выпить его, она обжигала кожу горячим дыханием, тёрлась бёдрами, безмолвно выпрашивая ответа, и он ответил, ответил, повалив её на белоснежную, мягкую кровать, и растворился в штормящем лавандовом море с апельсиновой пеной, таком сладком, таком опасном.***
Матушке Астрид, дабы сохранить её больную спину, Варнава запретил заниматься уборкой или другой физической работой, требующей особой нагрузки. Когда матушка начала спорить, доказывая, что скеллигские женщины на порядок сильнее здешних «селёдок», пришлось вмешаться Цири. Она пообещала, что зимой, безусловно, помощь матушки потребуется и в уборке, а пока, после стольких месяцев скитаний по островам, пусть лучше подлечится и займётся чем-то более простым. Марлена с радостью приняла упрямую островитянку на кухне, и теперь уже две старушки, хохочущие, словно девушки-подростки, вертелись на кухне, обсуждая молодых, вспоминая собственную молодость и делясь рецептами. Астрид же, влюбившись в виноградники, быстро осваивала мастерство сборки гроздей с минимальными ягодными потерями, правда, потери всё равно были: девчушка незаметно могла съесть целую гроздь. Цири хихикала, шуточно угрожала, но никому ничего не говорила. Она была счастлива. И от того, что счастлива, была встревожена. По злой шутке судьбы, каждый раз, когда наступал момент спокойствия и радости, к ней незаметно подкрадывалась буря, готовая поглотить её, переломать все кости, пережевать мышцы, высосать все силы и выплюнуть на пыльную землю, а после стоптать ногой, чтоб никто не заметил. Цири старалась отгонять подобные мысли, наслаждаясь видами Боклера, цветущими виноградниками и радостным смехом Астрид, что дарил её душе облегчение, радость и даже полёт в те особые моменты, когда они говорили по душам, как… как лучшие подружки? Цири вдруг осознала, что кроме Мистле, в её жизни не было лучших друзей в классическом понятии. Она присела под деревом, где они с Геральтом сидели в прошлый раз, посмотреть, поразмыслить. Геральт был ей больше отцом, Йеннифэр – матерью, Трисс она считала за старшую сестрёнку, с которой, собственно, и могла пооткровенничать больше, чем с другими. Но вот девушка её возраста, которая могла бы знать все её секреты – такого не было. Даже Мистле не знала о ней так много, как могла бы. А обязательно ли лучшим друзьям знать всё? Если между Йеннифэр и Геральтом было столько секретов, если между искренне любящими супругами они могут быть, то какой тогда смысл обретает словосочетание «лучший друг»? Раньше она считала друзьями всех, кто хоть как-то помогал ей в гонке с Дикой Охотой, даже эльфского Знающего. А кого она могла бы назвать другом сейчас, когда ничто не угрожает её жизни? Как вообще люди, не скованные Предназначением, не бегущие бок о бок со смертью, не выбирающие каждый раз между Злом и Большим Злом, обычные люди, как они находят друзей? Как они интерпретируют понимание «друг»? Может, их связывает какое-то общее дело? — Ты снова вся в тяжёлых думах, — проговорил милый девичий голосок у ведьмачки над головой, и через секунду рядом с ней умостилась Астрид, держа в руках плетёный поднос с душистыми булочками. — Бери, ещё горячие. — А ты снова заморила червячка украденной гроздью винограда? — дразнилась Цири, нахально усмехаясь. Она хотела было взять булочку, но девушка резко утянула поднос прямо из-под руки. — А вот и нет! Только половину грозди. — Дааааа, — насмешливо протянула Цири, — это прогресс, поздравляю! Может, отпразднуем пирожками? Астрид, смеясь, положила поднос на землю меж ними, и девчонки принялись уплетать вкуснятину за обе щеки. — Так, мовет, шкавеф, шо тебя тхевовыт на этот газ? — поинтересовалась девушка с набитым ртом. Цири потребовалось несколько секунд, чтобы перевести это предложение. — Что меня тревожит? — она тяжело вздохнула. — Не знаю, многое… Сейчас я думаю над тем, кто такие друзья. — А я? — удивилась Астрид, потом обидчиво переспросила: — Я тебе не подруга? — Подруга, конечно, но… Насколько близкая? Насколько близкими вообще могут быть подруги? — Духовно? — Можно и так сказать… Скажем, насколько откровенны две девушки могут быть друг с другом? Насколько личными переживаниями могут делиться? — Сложные думы думаешь, Цири. У нас, на Скеллиге, все подруги – то змеи. — Всегда друг о друге сплетничаете? — усмехнулась ведьмачка. — Ага, и шипим жутко. И мужиков увести можем, это в порядке вещей. Но, ты знаешь, настоящая подруга, наверное, никогда не будет сплетничать о тебе, и мужика твоего не уведёт. Люди – они ж как драккары. Или как бочки. — Бочки? — Ага. Есть крепкие, надёжные, а есть – протекают. — Это я знаю. Но всё же, к моему вопросу… — Не знаю, Цири. Всё самое личное при себе и держат, ну, у нас, на островах. А если его выносят напоказ, даже подругам, это… не могу подобрать слово… Странно и как-то волнительно… — Смущает? — Да. Это когда тебе дали какую-нибудь очень редкую большую рыбину, и ты не знаешь, зачем она тебе, что с ней делать, почему её тебе дали, да и не положено тебе её иметь. Это неплохо, но это смущает. Они просидели немного в молчании, жуя тесто с повидлом. Цири напряжённо размышляла, о чём говорили морщинки, появившиеся на её лбу. — Ты же не просто так об этом думаешь, правда? Она снова вздохнула. — Помнишь, когда я только попала к вам, я говорила, что кое-кого ищу? — Ага. Друг и возлюбленный в одном лице? — Нет, он точно не возлюбленный. И не знаю, друг ли, недруг ли. Я не знаю о нём практически ничего, и ему моя персона тоже малоизвестна, но нас столь многое связывает. Мы вместе прошли через историю с Диким Гоном, мы год путешествовали бок о бок, жили в одной комнате, сражались плечом к плечу, да так и разошлись… никак. Астрид задержала дыхание, тронутая откровением ведьмачки, растерянно опустила глаза на опустошённый плетёный поднос. Цири горько усмехнулась и тряхнула головой, сбрасывая тяжёлые мысли: — Ладно, не забивай голову. Проехали. — Нет, подожди, я просто собиралась с мыслями. Большую рыбину ты мне выдала. Думаю, в вашем случае вас можно назвать партнёрами. Вас объединяла какая-то общая цель, верно? — Наверное, — ведьмачка скривилась, припоминая последнюю встречу с Аваллак՚хом. — Я не знаю. — Ууууу, как всё запущено… — Не то слово, — фыркнула она. — Ну, сейчас же за тобой не гонится Охота? Поговори с ним. — Да разговаривала уже, только ничего так и не узнала. — Может, ты просто его не выслушала? Цири замолчала, уставившись в пожелтевшую траву. Зираэль, ты всегда вправе отказаться. …меньше всего в этой жизни я испытывал к тебе только презрение, Зираэль. Ты сдалась после восьмой попытки? Да… Старшая Кровь бывает горячей. Но, прошу, выслушай до конца. Она вдруг ощутила прилив сентиментальных чувств, раскаяния и глубокого сожаления, а затем желание отыскать Аваллак՚ха здесь и сейчас, взглянуть ему в глаза и извиниться, извиниться за то, что не слушала и не хотела слушать. Захотела узнать его предложение и, если оно ей, как он обещал, понравится, пуститься за ним в новое приключение. Ты не дочь Лары. Ты дочь Крегеннана, бездумная, невежественная, самовлюблённая Dh’oine, прямо-таки типичный представитель расы, которая ничего не понимает, но стремится всё разрушить и уничтожить, превратить в руины одним прикосновением, измарать и испоганить одной лишь мыслью! Цири мысленно выругалась, откусила кусок последнего пирожка и принялась агрессивно жевать тесто, недовольно хмурясь. — Идиотка я, идиотка! Нихахой он мне не дхуг, и нахой он мне сдався! — столь же агрессивно она проглотила разжёванную пищу и продолжила уже чётко. — Да, какое-то время мы просто были партнёрами, движимые к одной цели разными мотивами. — Уф, как всё сложно с тобой! То-то ты Скьяллю понравилась, он… — девушка осеклась, проглотив подступившие к глазам слёзы, а Цири нежно провела пальцами по её плечу. — Он любил сложности, любил вызовы. Ох, пригрей его Фрейя. — Ветер поднялся, — постаралась сменить тему Цири, которую тоже сразила тоска. — Идём домой. Матушка, наверное, втихаря там полы подметает. Остаток дня мысли в голове ведьмачки то путались, то рассеивались, но никак не могли рассесться по местам и вскакивать в подходящее время. Ночь выдалась холодная, дождливая. Под убаюкивающий перестук водяных капель Цири всегда засыпала быстрее обычного, и сон выдавался без видений, глубокий, спокойный. Но не в этот раз. В эту дождливую ночь, которой она, вроде бы, должна радоваться, она проклинала весь мир, и в особенности непослушный мозг, который то и дело подбрасывал ей воспоминания из своей бурной жизни в виде обрывистых снов, сменявших друг друга без определённого ритма. — Надо проверить, — кричит Искра, пиная девушку-баронессу в шелковый зад. Они перехватили её совершенно пустую карету этим утром. — Точно ли на этой жопке есть следы розог. И заодно — не прячет ли она под юбкой кошель. Командиру не следует утруждаться, — она ожигает Гиселера огненным взглядом. — Кто возьмет на себя честь обыскать девку? Рееф? — У Мистле пальчики ловчее, — ухмыляется Рееф и виновато пожимает плечами, когда Фалька тыкает его в бок. — Тогда уж лучше Кайлей, — хихикает Мистле. — А как таращится на неё, а? Сейчас сожрёт на месте! — Кайлей! — кричит дева в шелках и её испуганное лицо будто осеняет в надежде. — Кай! Я думала, ты умер, а ты жив!.. Геральт показывает ей пируэт, описывая бёдрами почти полный круг, меч с глухим свистом разрезает воздух. Она вглядывается в каждое движение, стараясь как можно ярче отпечатать в памяти, потом повторяет. Неуклюже, как ей показалось, но Геральт хвалит её, впрочем, с привычной ему лишь тенью эмоций. Он подходит сзади, и они вместе проделывают движение медленно, он направляет её руки, толкает её ступню чуть дальше, заставляет уйти вперёд чуть больше, удерживает голову, мол, не спускай с противника глаз. Она ещё скована в своих движениях. Эскель уходит влево, ловко парируя её удар, и мечи проезжаются друг по другу с древесным дребезжанием. Он рубит сбоку, а Цири пригибается к земле, чувствуя, как острие проходит над её макушкой, задевая волосинки, и делает резкий, слишком резкий выпад вперёд, и оттого её тело дрогнуло, качнувшийся меч заскользил по ремню ведьмака, и он увёл её оружие своим. — Молодчина! — гораздо более тепло, воодушевлённо хвалит Эскель. Его улыбка искривлена шрамом, но оттого сильнее греет душу. — Смотри, Зираэль, — произносит Аваллак՚х, но она видит лишь светящийся прямоугольник перед собой, пестрящий различными рисунками, текстом и движущимися фигурами. — Они называют это телефоном или смартфоном. Она касается прямогульника пальцами, и картинки резко меняются, а она вздрагивает. — Святая Мелителе, куда ты нас приволок?! Про такое расскажешь — не поверят! — Знаю, Зираэль. Не пугайся, телефон – устройство безопасное, но может вызвать привыкание. — Агаааа, — заворожённо протягивает Цири, потом встряхивает головой. — Пока эта штука меня окончательно не зачаровала, покажи мне ещё что-нибудь. Вот это вот, вот это вот что? Аваллак՚х вздыхает, и его губы трогает лёгкая ухмылка. Он уводит взгляд, так по-человечески чешет висок, подбирая нужные слова. — Это унитаз. Продукты удовлетворения физиологических потребностей уходят через унитаз в канализационные каналы... — Туда срут? — Зираэль, — он смерил её взглядом. — Какают, прости, —передразнилась девушка, потом вновь недоумённо оглядела странный “трон” и её лицо исказила хищная улыбка. — Дорогой наставник, не покаж... — Нет, Зираэль, ничего я показывать не буду, — резко перебил её Аваллак՚х. Чёрт, он ждал её вопроса! — Ты сама разберёшься, как этим пользоваться. — Ну Аваллак՚х! — она разочарованно фыркнула. Цири сквозь сон улыбнулась. Госпожа Йеннифэр, холодная, строгая. Раньше она считала её бездушной ведьмой, сейчас же – родной матерью. Йеннифэр крепко прижимает дочь к себе, мимолётно целуя её грязные, спутанные волосы. От матери пахнет запёкшейся кровью и потом, но Цири удаётся учуять столь родной запах, запах сирени и крыжовника. — Пошли отсюда, — в третий раз сказал Геральт, и чародейка с ведьмачкой, наконец, послушались. Они спускаются по лестнице, скользкой от крови, туда, в дым, где прятались вооружённые люди. Красные ручьи стекают по стенам, по ступеням, водопадами летят в задымленную пропасть. Ведьмак и ведьмачка спокойно, не замедляя и не ускоряя шага, шли вниз, вниз по лестнице замка Стигга. Плечом к плечу, они дурманили противников взмахами клинков, и те падали в дым. — Осторожнее, — промолвил ведьмак глухо. — Ближе ко мне. — Я всегда буду рядом с тобой. — Внизу будет жарко. — Я знаю, но мы – вместе. — Я с вами, — отозвалась Йеннифэр, спускаясь за ними по красным ступеням. Внизу кричал на подчинённых человек по имени Филин. — Зираэль, оставайся на берегу. — Не в этот раз. Я устала прятаться. Она рванула вперёд, готовая обратиться изумрудно-зелёным потоком. — Зираэль! — его голос впервые за столько времени звучал обеспокоенно, волнительно. Она не остановилась. — Цири! Цири! Мольба. Волнение. Страх. Что это с ним такое? Цири остановилась, скрыла удивление, прежде чем взглянуть на него. Имя? Он назвал её по имени? Она видела в его глазах то, что отразилось в голосе, в стократном усилении. Мгновение – и его лицо снова каменное, взгляд почти непроницаемый. Почти. Она всё ещё видела эту странную эмоцию – беспокойство, смешанное с мольбой, видела за маской безразличия и холода. Аваллак՚х отвёл глаза на Нагльфар, и она более не могла уловить его состояние. — Этот лёд – заклятие. Чтобы его снять, нужно уничтожить посох, который его наложил. Цири едко ухмыльнулась: — Посохом я не обойдусь. И исчезла. Аваллак՚х опустил глаза, позволив секундному беспокойству и сожалению отразиться на его лице, глубоко, судорожно вздохнул. — Zirael, esseath aen yh daevir, Zirael, — (Ласточка, ты только вернись, Ласточка) прошептал эльф тихо, одними губами. Цири резко открыла глаза, и сон, казалось, рукой смело. Грёбанный эльф. Грёбанные сны. Вот зачем ей эти воспоминания, зачем обрывки из прошлого? Зачем ей Мистле с Крысами, зачем ей Йеннифэр и Геральт в замке Стигга, зачем ей улыбчивый Эскель, зачем ей Знающий в мире невероятного будущего, зачем он ей там, на пирсе, перед битвой с Диким Гоном? Зачем ей знать эмоции, которых она не увидела и которые, возможно, выдумка её сознания? Ведьмачка вскочила с кровати, натянула непонятный халат непонятного цвета, и выбежала во двор. Геральт едва не споткнулся, когда перед его носом возникла Цири. Цири, прикрытая тоненькой ночнушкой и халатом, босая, да в такой холод, мать её! — Геральт! — она кинулась ему на шею, смеясь и едва не визжа от радости, и он заразился её смехом, смехом любимой дочери. — Цири! Замёрзнешь же, глупая ведьмачка!