Трое в лодке, считая собаку

Никто тут был не виноват, и, уж конечно, ничего тут нельзя было поделать. Пауль это прекрасно понимал. Калекой он просто родился. Да и что значит — «калека»? Руки-ноги на месте, голова работает всем зрячим на зависть, а глаза — а что, глаза? Глаза протезируют. Другое дело, что сердце слабое… ну так и ему не в космофлот, а для инженерного бюро как-нибудь хватит. Отец тоже заболел безо всякой причины, тут тоже никто не был виноват, и ничего нельзя было поделать. Синей лихорадкой много кто тогда заболел. Слабенького Пауля очень берегли, но и он заразился, только полежал пару дней и поправился, а отец все бегал, бегал, потом сел вечером в кресло, задремал — и не проснулся. Когда прошел положенный траур, мама продала загородный дом и все свои драгоценности — даже обручальное кольцо, хотя оно было фамильное и стоило дороже любых денег. «Ничего, — сказала, — я и без кольца помню, чья жена. А вот быть матерью-одиночкой с больным ребенком — нет, увольте. Ты теперь моя единственная надежда и опора, так что нужно привести тебя в порядок». На их родной планете глаза протезировали только военным и по квоте. На Одине в центре хирургии очередь была расписана вперед на полтора года, а в платной клинике доктор взглянул на его кардиограмму и наотрез отказался иметь с фон Оберштайнами дело. Пауль уже настроился ждать полтора года, чтобы как раз освоиться с протезами к шестнадцати и до университета подтянуть начертательную геометрию, с которой слепому было ой как тяжело, но мама собрала все оставшиеся от полетов и обследований деньги и отправила его на Феззан. Одного. Потому что на второй билет и гостиницу для сопровождающего денег уже не хватило. Пауль не спорил, шестым чувством понимая, что маме это нужно даже больше, чем ему. Так мама справлялась со своим горем. И если он мог ей помочь, просто еще немного полежав в больнице, то лучше просто сделать — и всё! Думать и жалеть себя можно будет потом. На корабле было поначалу страшновато. Бу, понятное дело, ничего там не знала и помочь ориентироваться не могла, программа-навигатор на комме не подходила под эту модификацию судна, так что маршруты пришлось учить путем проб и ошибок. Пауль даже пару раз хорошенько заблудился и однажды получил по лбу закрывающейся дверью, но за две недели они ко всему привыкли. А потом был Феззан. Прямо у шлюза его встретили сотрудники клиники — психолог фройляйн Кристин (у нее был приятный низковатый голос) и санитар Дэвид (молодой, но с шаркающей походкой). Бу они понравились, она даже завиляла хвостом, пару раз стукнув им Пауля по бедру. — Какая пёсичка, — голос психолога был снизу, значит, она присела на корточки. — А лапку ты даешь? Пауль поморщился, потому что спрашивал об этом каждый встречный-поперечный, но Бу в вопросе рукопожатий была почему-то редкостной привередой. Собачий нос со звуком помпового пылесоса изучил предложенную конечность. Влажный язык с характерным чмоканием лизнул протянутую ладонь. — И что это значит? — спросила девушка. — Ну вы как маленькая, док, — рокотнул санитар. — Бесплатно вам никаких фокусов. Что-то зашуршало. — Не кормите ее, пожалуйста, — попросил Пауль. — Бу на диете. — Что, даже бутерброд нельзя? — Нельзя, — вздохнул он, мысленно готовый услышать шуршание фольги и довольное чавканье Бу. Люди почему-то частенько пользовались его состоянием и совали собаке вкусняшки «пока хозяин не видит». Бу, предательница, никогда не отказывалась. — Ну нельзя так нельзя. Эти люди оказались приличнее большинства. — Идем, покатаемся с мигалками, — санитар панибратски приобнял Пауля за плечо. — Пёсина, айда к выходу. В другой ситуации Пауль непременно убрал бы чужую руку и напомнил, что он слепой, а не тупой, и не надо с ним, как с маленьким. Но вокруг жужжал рой их сотен чужих людей, а внутреннее ощущение пространства подсказывало, что терминал на самом деле огромен, и потеряться в нем — раз плюнуть. Было страшновато. Так что Пауль мученически вздохнул про себя и приказал Бу: — Рядом. В Центре снова начались обследования. Результаты месячной давности врачей не устроили, и пришлось все проходить по новой. Одной только крови насосали восемь пробирок. Кардиограмма опять отплясывала какие-то нездоровые пики, и доктора, посовещавшись, назначили повторное тестирование через неделю, дав барахлящему сердцу время на акклиматизацию. Зато наконец сделали нейро-гуморальный скрин-тест, и это был первый шаг к подбору подходящих протезов. День был сложный и тяжелый. Даже поесть пришлось набегу — Дэвид принес из столовой какао, булочку с котлетой внутри и интересную шоколадку, в которой шоколада было немножко, в основном орехи и карамель. Бу тяжело вздыхала, но, видимо, где-то поймала совесть, потому что выпрашивать у хозяина еду не стала. — Потерпи чуть-чуть, — санитар, которого сразу не одернули, так и водил его — придерживая за плечо, — осталось последнее место, и отдыхать пойдешь. — А мои вещи? — встрепенулся Пауль, он, честно говоря, уже еле ноги волочил. Выходя из ландкара он о вещах и не вспомнил, а вот сейчас вдруг сообразил, что понятия не имеет, где они. Может, так и катаются до сих пор в скорой помощи… — Да все уже давно в твоем боксе, док об этом в первую очередь позаботилась, когда мы приехали, — заверил его санитар. — Ничего не помню, — покачал он головой. — А куда мы теперь? Опять какой-нибудь анализ? — Нет, — фыркнул Дэвид. Он был простым парнем, в окружении Пауля никто так себя не вел, а уж медперсонал и подавно. — Никаких иголок. Хватит, а то совсем в тебе крови не останется. Нужно в твой комм закачать навигационную программу клиники, чтобы вы с пёсичкой сами могли ходить. — Что же мы сразу этого не сделали?! Тяжелый день сразу показался в десять раз тяжелее. Это же во скольких местах ему не пришлось бы чувствовать себя идиотом, если бы была программа! — Наш программист работает с техникой пациентов только после четырех, — ответ немножко примирил Пауля с реальностью. — И вообще, — санитар опять очень заразительно фыркнул. — Я же лучше программы, верно? Пауль хотел сказать, что нет, ни разу не лучше, что с навигатором он сам себе хозяин, а с провожатым всегда больше движимое имущество, чем человек, но Бу громко и радостно бафкнула — и Пауль посчитал, что самое время ему заткнуться. Его поселили в одноместном боксе с Бу. Собака сначала по-честному заняла место в углу, но уже на следующее утро переместилась к Паулю на постель. Он во сне слышал какое-то подозрительное шуршание в ногах, но по корабельному времени была еще несусветная рань, так что сил хватило только на то, чтобы перевернуться на другой бок и натянуть одеяло на голову. Теплая тяжелая туша приятно придавила колени и громко засопела, а с ней заснул и Пауль, позабыв и про завтрак, и про назначенные на после завтрака процедуры. Будить пришел Дэвид. Вернее, он пришел уточнить, нужно ли вести на прогулку Бу, и обнаружил, что пациент проспал. — Умывайся быстро и переодевайся, — наказал он, гремя собачьим поводком. — А я быстро погуляю с пёсиной. Пауль сонно кивнул, попытался уснуть сидя, но потом все же взял себя в руки и пошел умываться. Как всегда, вещи знали, что он торопится и переживает, поэтом дверца в душевой кабине заедала, пенал с зубной щеткой ускакал в неизвестном направлении, а мыло прыгало в руках, как живое. Словом, Пауль порадовался уже тому, что вышел из душа живым и без новых синяков. — Футболку выверни, — бросил ему вернувшийся Дэвид. Пауль, шаривший по прикроватной тумбочке в поисках очков (он точно помнил, куда их вчера положил, но, видимо, у Бу было игривое настроение), едва удержался от того, чтобы скрипнуть зубами. Он такие замечания просто ненавидел. Будь это дом или будь у него достаточно времени — он обязательно проверил бы швы, чтобы не оконфузиться, но вышло, как вышло. Пришлось переодеваться. — И трость не забудь, — решил добить Дэвид. — Идемте, — выдавил из себя Пауль, хватаясь за ручку на шлейке у Бу. — Компьютер, построить маршрут. Место прибытия — процедурный кабинет. Валяться под капельницей — не весть какое интеллектуальное дело. Другие ребята в процедурной комнате о чем-то шушукались, тихонько работал стационарный комм с мультиками, но Пауль все равно вскоре начал изнывать от скуки. Сначала он повторил таблицу плотности металлов, потом повозводил в степень десятичные дроби, потом устал, немного послушал разговор о крутой видеоигре, понял, что не понимает и половины терминов, и решил включить читалку на комме. В наушнике, разумеется, чтобы никого не раздражать, но, видимо, и один только комм — уже кое-кому повод пораздражаться. — Эй, очкастый, дай твой кирпич глянуть. Его дернули за локоть. Голос был девчоночий, высокий, но загыгыкали с ней и несколько подпевал-мальчишек. Скверно. Просто мальчишки отстали бы, но выслужиться перед дамой сердца — святое. — На нем нет экрана, только тональный набор, так что смотреть, — он выделил это слово голосом, — там совсем нечего. — Да просто глянуть, — снова рывок, без злости — обозначение касания, — интересно просто. Пауль прекрасно знал, чем заканчиваются такие «интересно». Сначала чужакам интересно взглянуть на навороченный гаджет — потом интересно, как слепой калека будет искать этот гаджет наощупь. Если группа попадется особенно любопытная и изобретательная, можно будет еще поиграть в горячо-холодно. Это ведь так интересно. — Я не могу его дать, он мне нужен, — в общем-то бесполезное сотрясание воздуха. — Да нам на минутку же. — Не сейчас. — Да что тебе жалко что ли? Тебе тут еще минут сорок сидеть, вон капельница еще и до середины не докапала. — Нет. — Ну и крыса, — влез кто-то из мальчишек. По голосу вроде помладше Пауля. — У нас тут последнее дело крысятничать. — Я ознакомился с правилами пребывания в госпитале, и в них не сказано, что я обязан раздавать кому-то свои личные вещи. Судя по неуверенным смешкам, подпевалы и не знали, что существуют какие-то правила пребывания в госпитале, хотя это была общедоступная информация, размещенная на официальном сайте. Обычный список — не курить, не шуметь, исполнять указания лечащего врача. Пауль потратил на них время только потому, что успел порядком известись за две недели пути до Феззана. Ему ведь действительно впервые пришлось ехать так далеко без сопровождения. Не хотелось оконфузиться, нарушив какие-то общеизвестные правила. — Ну я и говорю — крыса, — вякнул тот же голос после минутной заминки. Ничего умнее не придумал. Пауль промолчал, хотя от него явно ждали продолжения. Сделал вид, что слушает книгу, хотя сам ждал не подойдет ли к нему кто и не задрожит ли воздух, если в него что-нибудь кинут. Обошлось. Пару минут в комнате висела подавляющая тишина, прерываемая нехитрой мелодией из мультфильма, потом ребята снова зашушукались. Пару раз упомянули в разговоре «эту крысу», но не более. Считай, легко отделался. У медсестры была легкая рука. Раз — и вынула иголку, даже не больно почти. Пауль прижал салфетку к ранке и безжалостно придавил, чтобы не было синяка. Все равно потом появится, но хоть не в первый день. — До завтра, — медсестра щелкнула кнопкой, и кресло, в котором сидел Пауль, изменило конфигурацию, чтобы удобно было встать. — Посиди минутку, не вскакивай, а то голова закружится. Последние слова она договаривала уже на ходу. Одновременно с ним капельница закончилась еще у двоих ребят. Те не стали высиживать положенный срок и сразу подорвались бежать. Пауль решил не испытывать судьбу, он после капельниц иногда был как пьяный, а в незнакомом помещении, где помимо него еще много людей, кресла, штативы от капельниц и все прочее, лучше было не рисковать. Кто-то протопал совсем рядом, испугано взвизгнула Бу. — Эй, что там у вас? — спросила медсестра. — Рихард наступил собаке на хвост, — доложил сосед Пауля. — Он нечаянно. Черта с два он нечаянно, понял Пауль. — Бу, — позвал он собаку. Та ткнулась носом в выставленную ладонь. — Ничего страшного, мы в порядке. — А просто нечего ее тут класть, — заметила та девчонка, которая просила комм. — Она на проходе лежит и всем мешает. Сюда с собаками не ходят. — Она лежит рядом со мной, а не на проходе. — А куда она свои лапы вытянула? Рихард об нее споткнулся, он и упасть мог! — не отстала девчонка. — Рихард зрячий, — незрячий так бегать бы не стал, — так что мог бы и обойти. Он уже промолчал, что неплохо было бы извиниться перед Бу. — Ну здорово, теперь мы все тут будем под тебя с твоей псиной подстраиваться. Я вот вообще собак боюсь. — Точно, — подтявкнул еще один мальчик. — Я тоже боюсь собак, а эта вон какая здоровая. Пауль вцепился пальцами в подлокотник. Он старался не доставлять окружающим лишнего неудобства с Бу, тем более что она действительно была большой, иногда линяла и пахла далеко не розами, но полностью обходиться без нее он не мог, даже если и знал, что все упреки более-менее справедливые. — Так, а ну-ка тихо! — вступилась за Бу медсестра. — Собачка тут уже давно лежит, и никто ее не боялся. Придумаете тоже. Она собака-поводырь, и ничего вам не сделает, если еще кому-нибудь не придет в голову дурная идея наступить ей на лапу. Пауль поднялся на ноги и щелкнул пальцами, чтобы Бу подошла поближе. — Я могу отправлять ее в угол, как усядусь, — предложил он медсестре, подчеркнуто не обращая внимания на других ребят. Придурки. — Только ей надо будет показать, куда. — Еще чего, собачка твоя — спецсредство, никуда тебе отсылать ее не надо, — не согласилась она. — А кому-то тут и правда надо смотреть под ноги. Разве я не просила немножко посидеть после капельницы? Думаю, мне стоит рассказать доктору Вульфу о вашем поведении. Пауль не мог видеть, но прекрасно почувствовал, какие лучи любви посылают ему другие ребята. Он, сам того не желая, вмешал в их маленькие разборки взрослых, а это означало продолжение войны. Война продолжилась незамедлительно. В столовой он сидел в зоне для незрячих, там с едой помогали санитары и сопровождающие. Большинство пациентов были младше него, совсем малыши, так что вместе с ними всегда были родители. Собак-поводырей ни у кого не было, Паулю тоже купили Бу когда ему исполнилось семь, до этого он везде ходил только с мамой. Взрослые охотно ему помогали, даже просить никого не приходилось, но отнести грязную посуду к раздатке он решил сам. — Да тут не заблудишься, — подбодрила его молодая фрау, вроде как не санитарка, а чья-то мама. — Идешь ребристой дорожке, когда вместо полосочек почувствуешь пупырышки, значит, уже близко. Это и правда было просто, он даже трость не взял и оставил Бу возле стола. Полосочки, полосочки, поворот, скоро будут пупырышки, впереди слышен звон посуды. Бух! — Ой, извини, я случайно. Пауль неловко всплеснул свободной рукой. По лицу и по футболке у него стекал гороховый суп. Толкнули его несильно, свою посуду он не выронил, но облили знатно. — Как там кирпич? Не намочил? — издалека послышался голос той самой девчонки. — Нет, — он нащупал ногой дорожку и пошел к раздатке, не имея желания выяснять отношения с придурками. — Я не поняла, — взволновано спросила та фрау, которая помогала Паулю с посудой, — он это специально что ли? — Не знаю, — Пауль вытер лицо салфеткой. — Как думаете, отстирается? — На прачку надо отдать, — посоветовала санитарка. — У нас хороший пятновыводитель. Только надо быстро замочить, давай после обеда я зайду к тебе и заберу. Пауль согласился, внутренне пообещав себе, что больше такого дурака не сваляет. Быть вечно опекаемой деточкой ему не улыбалось. Так или иначе, а всю следующую неделю он ждал подвоха. Банда вредителей еще раз попробовала подгадить ему, прокравшись в бокс, пока он вечером умывался, но Бу их спугнула. Она была совсем не охранная собака и даже не вякнула, когда четыре года назад грабители обносили ночью их дом (вероятно, и вовсе не проснулась), но, увидев в комнате посторонних, решила поздороваться, завертела хвостом и начала приплясывать, а Пауль еще не успел включить воду, так что все услышал и вернулся. На этом все и закончилось. Вернее, больше ничего плохого с Паулем не случилось. Но он все равно постоянно дергался и ждал подвоха, потому что не верил, что про него забыли. Даже ночью, бывало, не мог уснуть, хотя что вообще могло случиться ночью? В результате на повторную кардиограмму он шел, как на казнь. Сердце вроде не болело, но иногда заходилось и стучало в висках. Понятное дело, что ничего особо хорошего ждать от диагностики не стоило. Пауль уговаривал себя, что нужно хотя бы успокоиться, но когда услышал писк аппарата, которому вторил пульс в голове… — Тахикардия, — припечатал доктор. — Ну ты чего вообще? — Ничего, — буркнул Пауль, поднимаясь. Кожа в местах присосок съежилась от засохшего геля. — Как там? — Жить будешь, — не вдаваясь в детали, пообещал доктор. — Стало хуже? — Не на много. Странно, что не стало лучше. Болит? Пауль вздохнул. Он догадывался, что доктора не слишком ему верили, когда он говорил, что нет, не болит. — А операцию не отменят? — на всякий случай спросил он. — Это хирург должен решить, — сказал врач. — Но я бы тебя еще немножко подлечил. На всякий случай. Новых лекарств ему почему-то не назначили, зато после обеда его пригласила к себе фройляйн Кристин, и Пауль посчитал это дурным знаком. — Да можно просто Кристин, меня тут все так зовут, — попросила психолог, когда Пауль поздоровался. — Я все надеялась, что тебя пришлют ко мне на консультацию. — Зачем это? Психологов Пауль не любил пуще докторов. Вторые, по крайней мере, не пытались доказать маме, что он умственно неполноценный. И не устраивали всяких дурацких проверок. Иголки — и то не так противно, как отвечать на всякие вопросы. — Честно говоря, из-за пёсички. Ты уж прости, если тебе это неприятно. Всегда мечтала иметь большую и умную собаку. — Ну, интеллект Бу сильно переоценен. На самом деле было просто здорово, что собака отвлекала на себя ее внимание. У Пауля прямо от сердца отлегло. — Не будь к ней так строг. — Зашуршала бумажная упаковка. — Я к нашей встрече подготовилась и принесла собачье печенье. Можно угостить? — Угощайте, — разрешил Пауль. — Может, она снизойдет лапу дать. Судя по тому, как забарабанил по полу пёсий хвост, подачку Бу восприняла благосклонно. — Вот и умница, — заахала польщенная фройляйн Кристин. — А твой хозяин говорит, интеллект переоценен. Ты же просто золотая девочка. — Не перехвалите. В следующий миг раздался традиционный хлюп, и фройляйн Кристин охнула, отстраняясь. Бу, если проявляла к чужакам благосклонность, делала это с полной самоотдачей, и любимым ее делом было хорошенько лизнуть человеку лицо. — Ого! — Ну, я предупреждал. — Макияжу конец, — совершенно не расстроенно сказала фройляйн Кристин. — Я вас все равно не вижу. — Да? — в голосе у нее звенели смешинки. — Отлично. Пёсичка, не останавливайся. Пауль слышал, как совсем рядом вошкаются Бу и фройляйн Кристин, и напряжение его потихоньку отпускало. — Ах ты, варежка! У меня теперь все брюки в твоей шерсти! — ахнула психолог. — Простите… — Да ничего страшного, — она наконец-то отстала от собаки и села в кресло напротив. — Спасибо, что разрешил мне с ней поиграть. На самом деле, у меня не только собачье печенье есть, а еще и для людей всякие вкусняшки. Мы с ребятами частенько пьем чай. Хочешь овсяного печенья или вот еще зефир есть. — Нет, спасибо, — покачал головой Пауль. — Вы только от Бу спрячьте это подальше, она может и стащить. — Не достанет, — заверила его фройляйн Кристин. — Так как идут твои дела? Ты вроде неплохо здесь освоился. — Но к вам, как видите, меня все равно отправили. Психологи обычно сообщают все гадости, если меня отказываются оперировать, то говорите сразу, не надо подготавливать. Пауль решился озвучить свои самые страшные подозрения, чтобы если уж да — выпить горькую микстуру разом и не мучиться. На Одине хоть честнее были — сразу указали на дверь и не взяли лишних денег. — Ну и каша у тебя в голове, — вздохнула фройляйн Кристин. — Я же не врач, чтобы разговаривать с тобой о твоем лечении. Я только знаю, что у тебя не очень хорошие анализы. — Если вы не врач, то повлиять на это никак не можете, — огрызнулся Пауль. — Да нет. Я просто подумала, что ты наверняка расстроился. Любому человеку было бы неприятно. — А от того, что я буду жаловаться и жалеть себя, они тем более лучше не станут. — От чего же тогда анализы становятся лучше? — спросила фройляйн психолог. — Не знаю. От таблеток, уколов и других неприятных процедур. Точно не от разговоров. Бу подошла и ткнулась своим мокрым носом ему в ладонь. Все-то она знала, его единственная подружка, разве что словами сказать не могла. Пауль машинально почесал ее за ухом. — Думаю, ты прав, — неожиданно сказала фройляйн Кристин. — В твоем случае разговоры действительно бесполезны. Раз уж я ничем не могу тебе помочь, может, ты согласишься помочь мне? Это было безопаснее, чем говорить о том, как ему тоскливо, как не хочется возвращаться домой без денег и без протезов. — Да, конечно. Если это в моих силах. — Ты знаешь, тут есть один мальчик. Он совсем один, и некому за ним приглядеть…