Чужой подарок

Сумерки сменялись на всё более плотную темноту столь стремительно, словно на плошку с уже еле тлеющей, догорающей свечой опустили сверху, вниз горлышком, широкий глиняный кувшин. Пират отметил это про себя, когда не выдержал, и всё же оглянулся на минутку на окно. "Всё это как-то очень скверно!" - подумал Джек, даже содрогнувшись от мягко коснувшегося его трепещущей души страха. Этот чёртов Норрингтон ушёл некоторое неопределённое время назад, и теперь пират попеременно то окунался в свои тревожные и гнетущие мысли, то замирал, едва дыша, напряжённый, словно натянутая струна, весь обратившийся в слух - пытался определить, не возвращается ли назад бывший военный (хотя для этого, по его расчётам, было ещё слишком рано)... или не идёт ли проведать его в этой заброшке кто-нибудь другой. Воробушек не хотел признавать, но пакостная шутка Джеймса Норрингтона про "Лоа этого острова" напугала его сильнее, чем хотелось бы. Пташка плотнее завернулась в одеяло, вслушиваясь одновременно и в пульсирующую боль в раненной голове, и в тишину за стенами их временного жилища - тишина была не чистой, не абсолютной - её нарушали красивые, резкие, или даже пугающие голоса птиц - обитателей джунглей, находившихся довольно близко отсюда. Совсем рядом, в "его" комнате, негромко скрипнула одна из старых досок пола, заставив Воробья мгновенно напрячься и замереть от короткого приступа страха... Джек, кажется, мог даже расслышать громкое и быстрое биение своего запуганного сердечка - это биение больно отдавалось в его висках. Скрип пола не повторился, и Воробушек старался убедить себя в том, что то был вполне естественный звук, издаваемый слегка рассохшимся деревом. Это было смешно, но он, вполне привыкший и к более жутким звукам, издаваемым по ночам его родным кораблём (В этом всё и дело - то был его родной корабль, его Жемчужина), пугался любого скрипа или шороха, когда находился в чужом доме... Или в чужом заброшенном доме, как сейчас. В заброшенном доме на довольно большом диком острове. В памяти столь некстати-вовремя всплывали слышанные им где-то когда-то, ещё в раннем детстве, истории о жутких, враждебных людям духах; о келпи, о баньши, о гулях, о североамериканских вендиго - метафизическом воплощении зимних стужи и бесконечного, неумолимого голода по мясу, о бароне Суббота, и о различных морских легендах, какими парочка пиратов любит иногда потрепать себе нервы ночью на вахте... Джек зажмурился, чуть повернул личико к подушке, словно та могла послужить ему хоть какой-то защитой... И попытался заставить себя переключиться на воспоминания о чём-то, гораздо более безобидном, и даже смешном. Например, воскресить в памяти то утро, когда он впервые проснулся в номере на Тортуге не один, а в объятиях ещё дремлющего рядом Гектора Барбоссы, когда они впервые стали близки. Это произошло довольно скоро после того, как юный Джек познакомился с Барбоссой, пиратским капитаном, тогда ещё довольно молодым, на собрании в Бухте Погибших Кораблей. Взаимная тяга и интерес друг к другу привели к тому, что они довольно быстро стали любовниками... Но вернёмся в то утро... Тогда пташка мягким движением убрал с себя руку ирландца, и тихо прокрался на балкон, чтобы освежиться и посмотреть на улицу, залитую чистым и радостным светом утреннего солнца, только недавно поднявшегося. Его довольно быстро отвлекли от ленивого, умиротворённого наблюдения за копающимися в пыли курами, и женщиной, развешивающей для просушки постиранную одежду. У входной двери соседнего здания, бывшего по совместительству и гостиницей, и таверной, возникли пара мучающихся после вчерашнего ночного запоя и крайне отупевших субъектов - они пытались решить крайне животрепещущий для себя вопрос: кто будет платить за новый алкоголь, и как наскрести нужную сумму. Оба мужчины были до крайности грязными, словно возлежали в жидкой грязи вместе со свиньями, лица их были опухшими и какими-то нечеловечески-тупыми. - Да я шиллинг дам! - пытаясь пресечь конфликт, закричал один из них с таким видом и интонацией, точно собирался совершить прямо сейчас невероятное по своей сложности и опасности геройство. При этом его воинственный, вызывающий вид пробудил во втором вспышку агрессии, и Джеку, наслаждающемуся свежим воздухом и одновременно наблюдающему за ними показалось, что сейчас они оба сцепятся, словно бойцовые петухи... Но, по-видимому, понимание того, что предложенная первым сумма вполне была способна решить их проблему, быстро погасило животную злобу второго, и вот уже оба пьянчуги... страстно и душевно обнимались, почти как парочка возлюбленных, плакали, и горячо говорили что-то друг другу, видимо, мирясь. Воробушек заходился почти беззвучным хохотом, похожим на какое-то кошачье шипение, и по-настоящему вскрикнул и дернулся, когда на его тёплое плечо легла крепкая рука. - Развлекаешься? - прошептал ему на ушко Барбосса, одним движением притянув юную пташку в свои объятия. - Ничего не могу с собой поделать... - виновато пожал плечами Воробушек. - У меня это с раннего детства - просто помираю со смеха, когда вижу разборки вот таких! - и омега коротко кивнул на двух пьяниц, скрывавшихся в дверях таверны. - Прекрасно, конечно, когда есть, над чем повеселиться, - ухмыльнулся Гектор. - Но... Ты всё ещё находишься в очень неприятной ситуации, и тебе следовало бы сейчас же проснуться! - Что? - нахмурился было Воробей, не понимая. И тут же дёрнулся всем телом от пробравших его ледяных мурашек, и от желания сходить в туалет. Пират тут же ощутил своё - настоящее - тело; оно всё ещё лежало на неизвестно чьей постели в неизвестно чьём заброшенном доме. Он осознал настоящее положение дел - ему не семнадцать, он не на Тортуге, и ему очень страшно. Джек открыл глаза, испуганно всматриваясь в темноту перед собой, зачем-то даже принюхиваясь, как напуганный зверёк, и тщетно пытаясь уловить слухом шаги вернувшегося Норрингтона. Сейчас Джек был столь напуган и столь угнетен всей окружающей его атмосферой и обстановкой, что жаждал любого человеческого общества. Даже общества этого мужчины, неоднократно желавшего его убить. В том, что Джеймс ещё не вернулся в "их" домик, у него не было сомнений. - Где же ты? - едва слышно прошептал Воробушек. Ему показалось, что шёпот этот всё же вышел слишком громким, привлекающим внимание. - Пожалуйста, возвращайся, не смей бросать меня здесь, - совсем уже беззвучно произнесли его губы. Тело пташки было таким напряжённым, точно он готовился с секунды на секунду отражать нападение неизвестно кого... "Лоа... Тут могут быть вещи и гораздо похуже!" - думал Воробей, обнимая себя за локти, и поджимая коленки. В туалет хотелось всё сильнее, ко всему прочему. Но выйти наружу в одиночку он бы не решился. Некстати подумалось, что Дэйви Джонс, вполне возможно, был очень недоволен, даже разъярен, не обнаружив своего должника на борту Жемчужины. И, вполне возможно, мог уже догадаться, что пират каким-то образом остался здесь... И уже отправил на его поиски своих уродливых и крайне пугающих "людей", и сейчас они молча рыщут по острову, подбираясь всё ближе и ближе. Фантазия была странная, но столь омерзительно-реалистична и правдоподобна, что пташка, не в силах больше лежать, осторожно сполз с постели. Её доски предательски заскрипели, громко и пронзительно - а ведь именно сейчас инстинкт властно приказывал Воробью затаиться, не издавать ни звука, не привлекать внимания. Джек тихо уселся на её краю, обнимая скомканный камзол Джеймса Норрингтона. Дрожащий от нервов пират даже поднёс чужой камзол к лицу, и принялся нюхать его, словно запах мужчины был способен ему помочь. Сердечко Воробья на секунду замерло, когда ему послышались приближающиеся тихие шаги. Он молился, чтобы они и в самом деле лишь послышались ему... Но через несколько мучительных секунд стало ясно, что шаги вполне реальны. Джек не мог избавиться от уверенности, что никакой это не Джеймс Норрингтон - нет, и даже не кто-то из шестёрок Дэйви Джонса. А именно Морской Дьявол собственной персоной. "Тиа Дальма соврала мне, или перепутала! Он очень даже может сходить на землю!" - с такими мыслями Воробушек попытался вскочить - едва не упал, лишь только встав на непослушные ноги - тихо всхлипнул от ужаса, кое-как добрался до "кухни". И в панике принялся на ощупь искать хоть что-нибудь, что могло бы сойти за средство для самообороны... Похолодевшие, и одновременно повлажневшие пальцы нащупали в тёмном жерле-провале печи что-то длинное, тяжёлое, и холодно-металлическое - кочергу, как он быстро догадался. С ней в руках было чуть легче. Пошатываясь от слабости, точно от опьянения, и придерживаясь левой рукой за стену, пташка кое-как приблизилась к входной двери. Всё происходящее казалось нереальным, но очень страшным, как в кошмарном сне, голова сильно кружилась, дом, казалось, качался, как корабль на легких волнах, и Воробью казалось, что он вот-вот упадёт на пол. Дверь почти тут же со скрипом распахнулась, точно только и ждала его приближения, и в тускло-синем проёме возник тёмный и высокий мужской силуэт. Джек пронзительно вскрикнул от ужаса, замахнулся... Его руку моментально перехватили за запястье прямо в замахе, крепко стиснув, а недовольный голос Норрингтона проворчал: - Ты что делаешь, птичка? Рехнулся? Это же я!