Позволь истечь тобой

      Каждый месяц уже который год Эдди заходит в городскую аптеку и забирает всё те же лекарства из потных рук мистера Кина, неизменно отпускающего не самые уместные комментарии при каждой встрече, вроде «вот твои таблеточки», или «передавай привет миссис Каспбрак!», или «как твоё здоровье? Когда мама в последний раз водила тебя на осмотр? Потому что я могу сделать это за бесплатно, по старой дружбе моим постоянным клиентам», гаденько улыбаясь своими подсохшими губами.       Эдди не хочет даже думать о том, что подразумевает мужчина под этими словами, и лишь коротко улыбается и качает головой, забирая пакет и как можно быстрее покидая здание.       Листья деревьев вокруг ещё не начали отливать золотым, так как весь город окрасит в самые насыщенные оттенки бронзового и алого ближе к концу сентября, и вчера подошла к концу первая неделя выпускного класса. Не сказать, что было так сложно, как он предполагал, хотя нагрузка как моральная, так и материальная явно возросла с прошлого года, но, по крайней мере, обошлось без происшествий.       Разумеется, это если не считать бросаемых каждый божий день в его сторону фраз всё тех же Тайлера и его компании и косых взглядов в коридорах, на которые Эдди, в общем-то, уже давно наплевать.       С первого дня он не пересекался почти ни с кем, не считая работы на занятиях и коротких разговоров на переменах, и лишь пару раз замечал макушку Стэна в толпе стремящихся не опоздать после звонка учеников, и если раньше ему становилось грустно, хотелось окликнуть, нагнать, пригласить в кино, клубный домик, куда угодно, то сейчас Эдди не чувствует ничего, ни капли той тоски и ностальгии, что сковывали его раньше.       Таблетки шебуршат в бумажном пакете в его руках, и Эдди перехватывает его и уже представляет, как следующий месяц день за днём будет смывать их в унитаз. Соне неизвестно, что он перестал принимать навязанные ею лекарства уже как четвёртый год, и ему хочется, чтобы так всё и оставалось.       Возможно, у него могло бы получиться сэкономить тысячи долларов, но он не будет рисковать и просить мистера Кина менять заказ, только чтобы мама нашла способ и узнала об этом, как и всегда, и все их более ли менее выстроенные отношения покатились в никуда.       Эдди дорожит относительным спокойствием, которое установилось в их доме, слишком сильно подавлял своё раздражение, и прогибался, и глотал каждое слово, чтобы в один миг всё потерять.       Над дверью звенит колокольчик, когда он перешагивает порог аптеки и выходит на свежий воздух, направляясь вверх по улице и заглядывая внутрь пакета, однако помимо привычных шести упаковок замечает седьмую и хочет было достать её и понять, что это и, главное, для кого, как внезапно врезается в кого-то.       Пакет лекарств едва не выпадает у него из рук, и когда Эдди перехватывает его, то чувствует там чьи-то руки и только тогда сквозь панику потерять таблетки вспоминает, что чуть не сбил с ног человека, потому что не смотрел на дорогу.       Или, этот человек чуть не сбил его. Не может быть, чтобы двое сразу не заметили друг друга и не смогли избежать столкновения.       Эта мысль вырывает Эдди из удивления и с головой окунает в раздражение, и он поднимает взгляд, уже готовясь высказаться, как во рту пересыхает. — Какая встреча, — первым подаёт голос Ричи, чуть наклоняя голову на бок, и чёрт, Эдди так давно не слышал его голос, по крайней мере, не в такой близи, что едва не роняет бумажный пакет вновь.       Возмущение теряется на языке под взглядом, который он уже второй раз за последнюю неделю чувствует своей кожей, впервые за очень, очень долгое время, и это выбивает из реальности настолько, что Эдди понимает, что бездумно пялится на парня, только после того, как тот усмехается. — Так и будем стоять, или заберёшь уже свой пакет?       Внезапно он вспоминает, что они соприкасаются руками, что Ричи держит его пакет, что это руки Ричи, и старается отстраниться как можно менее ошпарено, но, судя по блеску забавы в наблюдающих за ним глазах, выходит не очень.       Это так поражает, что Ричи, кажется, совсем не волнует, что Эдди буквально не сбил его с ног, что Ричи вообще заговорил с ним, показал, что осознаёт его существование в этом мире вместо того, чтобы делать вид, будто никогда его не знал, и Эдди правда не понимает, как себя вести.       Он был уверен, как только взглянул в эти нечитаемые глаза, что парень огрызнётся, или польёт его ядовитой грязью, или молча обойдёт его и пойдёт дальше. Они не говорили так давно, что Эдди правда не знает, чего ожидал, но явно не этого.       И Ричи стоит так близко, пусть между ними и осталось где-то полметра после того, как Эдди попятился словно запуганное животное, но это ближе, чем за годы, и он пытается не смотреть, пытается скрыть то, как едва ли не жадно вбирает каждую деталь лица, изгиб скул, едва заметные веснушки на бледной коже, никогда не воспринимавшей солнце, и шокирующе голубой, холодный оттенок глаз, некогда поблёскивавших радостью и счастьем.       Сейчас же в них нет почти что ничего, лишь лёгкая забава и что-то, из-за чего под кожей начинает зудеть и хочется убрать себя из ситуации, лишь бы сбросить с себя этот взгляд, и Эдди не хочет заглядывать слишком глубоко, потому что боится увидеть там что-то, что ему не понравится.       Наконец забирая пакет, на что получает тихий смешок, пробирающий до кончиков пальцев, Эдди берёт себя в руки и отгоняет мысли о том, что это их первый разговор за много лет, ты не можешь повести себя как полный идиот, скажи уже что-нибудь. — Что ты тут делаешь? — спрашивает он с лишь немного наигранным раздражением, потому что Ричи просто не может, блять, перестать так на него смотреть и ему тесно в своей коже.       Показательно оглядываясь по сторонам и убирая освободившиеся руки в карманы, Ричи пожимает плечами. — Прости, я не знал, что это твоя улица, — невозмутимо отвечает он, и уголки его губ вздрагивают так, словно он сдерживает ухмылку.       И чёрт, если это не раздражает ещё сильней, потому что Эдди не может считать его, и шестерёнки в его голове остановились ещё с того мгновения, как он уткнулся лицом в грудь парня и почувствовал его взгляд на своём лице.       Он едва оправился после кафетерия пять дней назад и уж точно не был готов встретиться с Ричи лицом к лицу так, словно они давние приятели, случайно пересёкшиеся на улице. Потому что это не так, и Эдди не хочет устраивать сцену, хочет просто вернуться домой, в безопасность своей комнаты, но что-то во взгляде Ричи подсказывает ему, что это не самая хорошая идея.       Решая проигнорировать саркастический комментарий, он включает защитный механизм и переходит в атаку. — Тебя по сторонам не учили смотреть? — фыркает Эдди, хмурясь в ответ на всё растущую с каждым его словом ухмылку парня и его едва ли не заинтересованный взгляд. — Могу сказать то же о тебе. И не хмурься, твоей милой мордашке не пойдут морщины.       Воздух застревает в горле, и он чувствует, как предательски краснеют его щёки, и хмурится ещё сильней и сдерживает порыв тыкнуть Ричи пальцем в грудь и высказать всё, что думает.       Потому что тот игнорировал его существование на протяжении всех этих лет, с тех самых пор, как за ним закрылась дверь клубного домика после того, как Билл больше не захотел мириться с тем, каким человеком он стал, а теперь вдруг заводит с ним беседу и говорит такие вещи, словно в этом нет ничего такого? — Не называй моё лицо милой мордашкой, — огрызается Эдди, складывая руки на груди.       Однако Ричи это, кажется, забавит ещё сильней, и он наклоняет голову и оглядывает его, не бегло и постыдно, как Эдди привык, а так, что хочется зажаться, скрыть как можно больше кожи и просить перестать, отвернуться, закрыть глаза, лишь бы этот взгляд перестал так обжигать.       Парень лишь пожимает плечами и усмехается, в который чёртов раз. — Будто я никогда не называл тебя милашкой раньше.       И это правда, потому что раньше Ричи щипал его за щёку, обнимал со спины и взлохмачивал его волосы, говоря «Боже, ты такой очаровашка, Эдс. Мисс Америка милых парней».       Многие вещи они делали, будучи детьми, и Эдди, оглядываясь назад, понимает, что некоторые из них правда выходили за рамки дружбы. Ричи постоянно утягивал его в объятия или к себе на колени, зарываясь лицом в его шею и так крепко обнимая за талию, что едва не хрустели рёбра, но Эдди и не думал возражать и отбиваться и лишь бездыханно просил Ричи не слюнявить его шею.       И эти дурацкие прозвища, Боже, как же их было много, и иногда Эдди они правда нравились, особенно когда Ричи использовал один из своих нелепых голосов, неизменно вырывая из него заливистый смех даже сквозь зажимающую рот в попытке изобразить возмущение ладонь.       Каждый раз, когда Эдди запрыгивал в гамак и как можно ближе прижимался к парню, забираясь к нему в руки несмотря на показное недовольство тем, что Ричи никогда не соблюдал расписание пользованием тупым гамаком, и их ноги переплетались, и они могли уснуть вот так, прямо в клубном домике, в объятиях друг друга, пока остальные не будили их, Ричи возмущался, что никто не может выглядеть так очаровательно с заспанными глазами и следами складок на щеке.       Иногда рука парня пробиралась под его футболку, ложась на поясницу и едва поглаживая покрытую мурашками кожу, и всё тело Эдди словно раз за разом пробирало током, пока он не терял плавящий телесный контакт и мог лишь вспоминать о призраке кожи Ричи на своей.       Однако это было раньше, детские и такие нелепые проявления дружбы, привязанности, и сейчас они старше. Сейчас всё уже не так. — Это было раньше, Ричи.       С его словами в голубых глазах что-то меняется, Эдди не совсем может понять, что, но на мгновение ему становится не по себе и он хочет вернуть сверкавшие там было лёгкий интерес и забаву, сейчас переменившиеся на что-то тёмное и такое нечитаемое.       Эдди прижимает пакет с лекарствами к груди едва ли не в защитной манере, будто в попытке укрыться от этого необъяснимого взгляда, из-за чего таблетки шуршат в упаковках, и он едва сдерживает порыв зажмуриться от... стыда? — Она всё ещё пичкает тебя всем этим дерьмом? — спрашивает Ричи так, будто ему правда интересно, и кивает на пакет в его руках.       Это ещё одна из тех вещей, которые они делали раньше, будучи наивными детьми, не знавшими бед за пределами своих маленьких, полных игр и развлечений мирков, вспоминает вдруг Эдди — как Ричи вечно подкалывал его насчёт лекарств и высмеивал то, как Соня растила его. — Она просто хочет защитить меня! — возмущался тогда он, пытаясь забрать свою поясную сумку с таблетками, которые ему напомнили принять часы.       Эдди всё ещё защищал Соню тогда, оправдывал её поступки и не видел в них ничего такого, лишь желание огородить его ото всего плохого в этом гнилом мире, включая сотни тысяч болезней. — От чего? Жизни? — фыркал Ричи, не отдавая ему сумку, задирая её как можно выше и громко смеясь, когда Эдди не мог достать её даже на носочках.       И у него не было ответа на это, потому что он жил в радужном мире, в котором мог остаться лишь слушая наставления мамы, несомненно желающей ему только лучшего. — Это не твоё дело, Ричи, отдай мне мои вещи сейчас же! — отрезал Эдди тогда и рассерженно топал ногой, из-за чего парень лишь хохотал ещё сильней и продолжал измываться над ним. — Это не твоё дело, Ричи, — отрезает Эдди сейчас и ближе прижимает пакет к себе, словно Ричи может попытаться и забрать его у него.       Какой бы не была абсурдной эта мысль, он правда не знает, чего ему ожидать. Ричи уже давно сложно считать и ещё сложнее — предсказать.       Эдди полагает, наивно рассчитывая на своё предчувствие, что он продолжит давить, как и всегда, наконец снимет эту маску равнодушного дружелюбия и покажет своё истинное лицо, даже надеется на это, потому что тогда будет знать, как поступить в ответ.       Однако Ричи, оглядев его в последний раз, лишь пожимает плечами вновь. — Ну, раз так. Приятно было поболтать, Эдс.       «Не называй меня так» горьким послевкусием ностальгии витает на языке, не успевая сорваться с губ, как Ричи огибает его и, не говоря и слова, продолжает свой путь по улице, оставляя поражённого Эдди в состоянии полного оцепенения.       И в голове лишь одна мысль — что за херня?       Он не оборачивается, находит в себе силы сдержать порыв найти тот взгляд, от которого минутой ранее пытался укрыться, и поэтому встряхивает голову и разжимает уже побелевшие костяшки на помятом пакете, делая глубокий, подрагивающий вдох.       Дорога домой не занимает много времени, пусть Эдди и настолько погружён в свои путающиеся всё больше с каждым мгновением мысли, что едва не переходит дорогу на красный свет, вздрагивая всем телом, когда водитель сигналит ему и кричит из окна что-то, отдалённо напоминающее «смотри по сторонам».       Ему и правда нужно научиться замечать, что происходит вокруг, если он хочет встретить следующий год живым.       И не натыкаться больше ни на кого и оказаться выбитым из реальности секундным телесным контактом и парой брошенных фраз.       Поднимаясь по ступенькам дома, Эдди вновь возвращает своё внимание на пакет, стараясь отогнать любые мысли о Ричи и его странном поведении, и вспоминает про седьмую упаковку таблеток. И он собирается спросить маму об этом, собирается заглянуть в гостиную и передать ей лекарства, ненавязчиво интересуясь, что это за новые таблетки и кому, как слышит доносящийся из-за входной двери дома мужской голос.       Пару мгновений спустя дверь открывается, и из-за неё выходит мужчина лет сорока с полным инструментов контейнером, и Эдди также видит Соню, улыбающуюся и прощающуюся с незнакомцем. Тот лишь кивает ему, прежде чем направиться к припаркованной у дома машине, которую Эдди замечает только сейчас, и голос мамы наконец привлекает его внимание после того, как слышится гул заведённого двигателя. — Я сегодня убиралась у тебя в комнате и заметила, как расшатан был замок на окне, — обращается к нему Соня, пока он заходит в дом и закрывает за собой дверь, и смотрит так, словно хочет, чтобы он закончил мысль за неё, объяснил, что это значит.       Только вот Эдди не имеет ни малейшего понятия, о чём она говорит.       Явно недовольная его молчанием, она забирает у него из рук лекарства и быстро просматривает их, удовлетворённо кивая. — Я позвонила и вызвала мастера, теперь всё должно быть в порядке. В следующий раз сразу иди ко мне. Это всё очень серьёзно, Эдди. Кто угодно может пробраться к нам в дом, — отчитывает его Соня, прежде чем направиться на кухню.       Хмурясь, Эдди разувается и направляется к лестнице, забывая про лекарства, слишком погружённый в мысли о том, когда успело сломаться его окно, если он оставлял его открытым на всю ночь и закрывал лишь когда покидал комнату.       Новый замок двойной, со щеколдой по обе стороны оконной рамы, и он открывает форточку и падает на кровать, зарываясь лицом в ладони. Слишком много всего навалилось на него за последние полчаса, и Эдди не хочется ничего, кроме как уткнуться лицом в подушку, пока надоедливые мысли и доводы не оставят его в покое.       Идиотские таблетки, мистер Кин, расшатанный замок на окне и Ричи...       Это было так странно, он просто заговорил с ним так, словно ничего не произошло, словно они не не общались долгие годы, избегая любого контакта друг с другом. И Эдди не уверен, что это взаимно, потому что касательно Ричи не может быть уверен ни в чём, но не проходило и дня, чтобы Эдди не думал о нём, не мог выкинуть Ричи из головы, как бы ему того ни хотелось.       И вспоминать прошлое, тёплые улыбки и крепкие объятия, сильно отличается оттого, чтобы почувствовать прожигающий, заглядывающий в самую душу взгляд некогда знакомых глаз и погрузиться в них настолько, что приходится ловить воздух ртом в попытке вдохнуть, когда вырываешься на поверхность.       Это не отрезвило, нет, и не прояснило ничего, лишь сильнее вводя в заблуждение, и Эдди раздражённо стонет в свои ладони и зарывается пальцами в волосы, не понимая, что это значит и чего Ричи от него хочет.       Потому что Ричи никогда не делал ничего просто так, не с тех пор, как потерял часть себя тем летом, что безвозвратно изменило их всех. И Эдди правда не понимает, почему он повёл себя так, почему равнодушно пожал плечами и отстал после одного слова, без жалоб, и мольбы, и просьб перестать, что требовались раньше, чтобы Ричи перестал на него давить, выбивая из него те слова, которые так жаждал услышать.       Все эти мысли плавят мозг изнутри, и Эдди знает, что не сможет добраться до возможной причины поведения парня, не сможет даже близко подобраться к его пониманию, и сдаётся, бросая последний взгляд на окно, прежде чем спуститься на голос Сони, зовущей его обедать.       Это не его дело, и он не будет копаться в Ричи. Они уже давно не друзья, уже давно никто друг другу, и Эдди хочет, чтобы так и оставалось, убеждает себя в том, что именно это ему и нужно.       Он не скучает по Ричи и не будет переживать и думать о том, почему тот внезапно вернулся в его жизнь, если это вообще можно так назвать. Один короткий, до абсурда странный разговор и брошенный в толпе людей взгляд... Эдди вглядывается в то, чего нет.       Лучше не тратить на это лишнее время.

***

— Все разбиваемся по парам! — слышится голос тренера через громкоговоритель, привлекая внимание собравшихся на школьном поле учеников. — Каспбрак, поднимайся с трибуны, нас нечётное количество, так что сегодня примешь участие в занятии.       Тяжело вздохнув, Эдди встаёт со скамейки и как можно медленнее спускается вниз по трибуне, пока остальные разбиваются на пары и громко обсуждают всё и ничего, и на другом конце поля сейчас занимается вторая группа, уже сделавшая разминку и приступившая к пробежке.       Начиная с младшей школы он состоял в особой группе и был освобождён от занятий физической культуры, вместо этого периодически сдавая письменные работы по дисциплине, в связи с состоянием здоровья, которое на самом деле было в полном порядке за исключением редких простуд, но Эдди не может сказать, что не наслаждается свободой хотя бы на два урока в неделю и поэтому идёт у мамы на поводу.       Исключением, разумеется, являются такие вот занятия, когда оказывается, что не достаёт одного человека и ему приходится вставать с кем-то, кого он почти не знает, в пару и терпеть чужие потные руки на своём теле и, в свою очередь, касаться других в ответ.       Однако сегодня ему, кажется, повезло, хотя это тоже спорный вопрос, потому что после распределения единственным свободным человеком остаётся Билл, машущий ему с уже занятого им для них места на поле.       Стэна сегодня по какой-то причине нет в школе, потому что обычно они с Биллом сразу встают вместе, пока Эдди читает и занимается своими делами на трибуне, и он направляется к Биллу, пока тренер раздаёт задания. — Привет, — с улыбкой здоровается с ним парень, когда Эдди подходит к нему и коротко улыбается в ответ. — Ты же не против? Я могу справиться и один. — Нет, нет, всё в порядке, — он качает головой и потуже завязывает шнурки, прежде чем приступить к упражнениям.       Они занимаются молча, сосредоточенные на том, чтобы правильно выполнить каждое движение, и это оказывается проще, чем Эдди предполагал. Он избегает взгляда Билла, предпочитая рассматривать свои кроссовки и делать вид, что усердно слушает указания тренера, обходящего всех учеников.       И Билл, слава Богу, не пытается завести непринуждённый разговор, лишь местами поправляет его и показывает, как правильно, за что Эдди правда благодарен. Обычно такие занятия проходят ужасно неловко, и он рад, что это не одно из них.       Однако он чувствует на себе взгляд Билла, когда они садятся друг к другу лицом с выпрямленными в стороны ногами и берутся за руки, по очереди утягивая друг друга на себя, но не обращает внимания, и вскоре разминка подходит к концу и тренер разрешает ему вернуться на трибуны.       Прощаясь с Биллом, Эдди разворачивается и направляется к скамейке, уже предвкушая прохладный душ, чтобы смыть с себя весь пот и грязь, наверняка испачкавшие его кожу и физкультурную форму после сидения на траве.       Чей-то взгляд, наверняка Билла, провожает его, но потом Эдди слышит свисток и оборачивается, замечая, что парень уже занял позицию на одной из беговых дорожек стадиона, и хмурится, как его внимание вновь привлекает занимающаяся на другом конце поля группа.       Его взгляд пересекается с Ричи, и Эдди словно обдаёт холодом лишь на долю мгновения, пока парень не отворачивается и не следует за остальными к раздевалке. Этого мгновения хватило, чтобы заметить этот оттенок в его глазах, кажется, уже давно наблюдавших за ним, но не чтобы его распознать.       И это так отрезвляет, и Эдди правда не знает, почему одновременно дышать становится и труднее, и легче. Всю неделю он неосознанно выискивал Ричи в толпе, пытался поймать его взгляд, только чтобы вспомнить, почему так хотел от него скрыться, но не добился ничего.       Всё словно вернулось на свои места, словно ему причудилась та встреча на улице, потому что Ричи не обращал на него никакого внимания за все эти дни, пусть и не мог не чувствовать, как Эдди пилил взглядом его затылок на их общих занятиях, будто пытаясь забраться в его голову и понять, что же там, чёрт возьми, происходит.       И теперь он вновь уличает Ричи в том, что тот явно не мельком смотрел на него, и правда не знает, что и думать. Это так сбивает с толку, его необъяснимое поведение, это нейтральное выражение лица в контрасте со странной тенью в глазах, и Эдди не хочет думать об этом, по крайней мере, до тех пор, пока ночью не заберётся под одеяло, где ему уже будет не укрыться от голоса в своей голове.       Урок подходит к концу, и тренер задерживает его и ещё пару человек, тоже не принимавших участия в занятии, и затем Эдди неспеша возвращается в уже опустевшую раздевалку.       Он всегда ненавидел одиночество, особенно после того, как был вынужден смириться с ним после того, как один за другим потерял единственных своих друзей, ненавидел оставаться наедине, потому что тогда ему было некуда бежать, уж точно не от себя самого.       Он ненавидел одиночество так сильно, что просил Ричи приходить по ночам, когда кошмары и голоса в голове больше невозможно было терпеть и ему просто нужно было почувствовать себя в безопасности. С Ричи он всегда чувствовал себя в безопасности.       И тот был не против, хотя его явно поражали тихие, едва не стыдливые просьбы Эдди забраться к нему в окно, когда мама уснёт, но он всё равно делал это, всё равно выбирался из собственного дома под покровом ночи и залезал к Эдди под одеяло, прижимая его подрагивающее тело к груди.       Тогда Эдди ещё нельзя было открывать окно без спроса, и поэтому он показал Ричи, как открывать и затем закрывать его снаружи, чтобы Соня не узнала, кто почти каждую ночь проникал к нему в комнату и обнимал Эдди так крепко, лишь бы слёзы перестали стекать по его щекам.       Ричи позволял ему плакать, позволял пропитывать слезами его футболку и лишь прижимал его ещё крепче к себе с каждым всхлипом, пока Эдди вновь не чувствовал себя целым.       Но это осталось в прошлом, далёком и необратимом, с тех пор, как Эдди сделал выбор.       К тому же, он уже привык к одиночеству, настолько, насколько это может быть возможно, привык запираться в своей комнате наедине со своими мыслями, грозящимися поглотить с головой.       В одиночестве есть что-то особенное, несмотря на все его недостатки. Одиночество лучше, чем быть окружённым людьми, которым на тебя наплевать или которые лишь притворяются, что их волнуешь ты, твоя жизнь и твои проблемы.       Прямо как сейчас, находиться в полном одиночестве в мужской раздевалке лучше, чем если бы и без того тесное помещение было забито потными, голыми телами, пока от бетонных стен эхом отдавался гул громких, перебивающих друг друга голосов.       Эдди не думает, что смог бы выдержать компанию сейчас, почувствовать на себе чей-то грязный, пачкающий взгляд и выслушать «поднимешь моё мыло, Каспбрак?» или «классная задница», за которыми несомненно последует режущий слух гогот.       Это одиночество приносит облегчение, и Эдди принимает быстрый душ, наслаждаясь тишиной и спокойствием, зная, что следующий урок начнётся лишь через пятнадцать минут. И он неторопливо вытирается полотенцем и высушивает волосы, прежде чем надеть повседневную одежду и сложить форму в рюкзак, напевая ему самому неизвестную мелодию себе под нос. — Так что, с каких пор вы с Билли снова лучшие подружки?       Эдди замирает на месте, когда слышит раздавшийся из-за спины голос, со стороны двери, щелчок которой доносится до него мгновение спустя, и запоздало понимает, что он принадлежит Ричи. — Что? — единственное, что выходит у него, будто Эдди не услышал произнесённые непринуждённым тоном слова, пусть и уверен, что за ними скрывается что-то иное.       Оборачиваясь, он замечает прислонившегося плечом к одному из крайних шкафчиков Ричи, смотрящего на него со всё тем же наклоном головы, словно изучает, читает его как открытую книгу, и Эдди едва подавляет желание сжаться под его пристальным, но таким нейтральным взглядом.       Эти чёртовы контрасты, никак не идущие друг с другом, но так идеально проступающие во всём Ричи, окончательно сбивают с толку, и Эдди не может сделать ничего, кроме как уставиться на него в ожидании... чего-то.       Ричи, закатив глаза, фыркает. — Не притворяйся дураком, Эдди. Вы выглядели очень даже мило, — говорит он, и что-то переливается в его глазах в тусклом освещении раздевалки и едва пробивающихся сквозь мутные окна лучах солнца.       И опять Ричи застаёт его врасплох, опять врывается в его день так, словно не игнорировал всю прошедшую неделю, и это пугает и выводит из себя, только вот когда Эдди открывает рот, то произносит совсем не то, что в кашу смешалось сейчас в его голове. — Я встал с ним в пару только потому, что не было Стэна, и тренер сказал мне присоединиться к занятию и помочь Биллу, — оправдывается он, совершенно не понимая, зачем и с какой вообще стати.       Будто есть, за что. Ричи это совсем не касается, не касалось никогда, но в особенности сейчас. — Ага, это наверное так травмирует, насильно вставать в пару с человеком, который едва не принёс тебя в жертву демоническому клоуну, чтобы воскресить своего уже сгнившего брата.       Ядовитая насмешка в голосе Ричи выбивает кислород из его лёгких, и только сейчас Эдди различает блеск в его глазах, видя кипящую там злость. Подобно сконцентрированной энергии, годы сдержанной, упрятанной в самые дальние уголки души ревности и ярости, подавленной лишь для того, чтобы вырваться наружу и снести всё на своём пути.       Клоун содрогает его сильнее всего, ударяя прямо по солнечному сплетению, и Эдди едва может дышать, тщетно стряхивая проносящиеся перед глазами картинки, уже давно выжженные на его веках.       Он не хочет это слышать, не может пережить всё это снова, не по вине кого-то ещё помимо себя самого.       И этот страх, парализующий, оцепеняющий, придаёт Эдди сил, чтобы наконец взять себя в руки и высказать то, что копилось на его языке с прошлой их встречи, а может, и все эти годы с тех пор, как он перестал узнавать то, что было между ними. — Ричи, хватит! Сначала ты пялишься на меня в столовой и заводишь беседу посреди улицы так, словно мы давние приятели, и теперь пытаешься что, указывать, с кем мне общаться? Кто вообще дал тебе право решать это? Потому что это точно был не я. — Никто тебя и не спрашивал, — отрезает резким голосом Ричи, таким твёрдым, как и произнесённые им слова.       Грудь Эдди вздымается от накрывающей его с головой злости, которая едва ли не ослепляет, и он не видит ничего, кроме этого нечитаемого выражения лица Ричи и того, как сильно ему хочется вмазать прямо по нему кулаком, лишь бы там показалась хоть одна эмоция, даже если это и будет боль.       Он и не понимал, как сильно жаждет этого, вплоть до мгновения, пока Ричи не решил вмешаться в его жизнь так, словно имеет на это право. — Я могу решить, с кем мне общаться, а с кем нет, сам, — восклицает Эдди, делая шаг и указывая на парня пальцем, будто хочет показать ему его место. Что, в общем-то, так и есть. — Ты не можешь повернуться ко мне спиной и затем годы спустя ворваться в мою жизнь и указывать, что мне делать.       Скалясь, Ричи отталкивается от шкафчика и делает шаг навстречу, и рука Эдди падает так же быстро, как и поднялась, потому что что-то в прожигающих его сейчас голубых глазах подсказывает закрыть рот, опустить взгляд и пятиться, пока не останется путей отхода.       Спина Эдди врезается в шкафчики, когда он неосознанно делает несколько шагов назад, но Ричи продолжает наступать, пока не подпирает его к прохладной дверце. — Ты, блять, повернулся спиной ко мне, потому что я отказался идти у вас на поводу и притворяться, будто мы не прикончили клоуна-убийцу в грёбаной канализации.       И снова этот клоун, едва не застревает в горле, перекрывая дыхание в и без того предательски сжимающихся изнутри лёгких, и Эдди понимает, что оказался прижат к шкафчику без единого шанса на побег, прижат лишь взглядом этих голубых глаз. — Ричи, перестань! Пожалуйста, я не хочу об этом говорить, хватит! — яростным шёпотом умоляет он, зажмуриваясь, и слышит, как Ричи ядовито фыркает. — Точно, как я мог забыть, что мы не должны обсуждать супер секретное лето восемьдесят девятого. О чём тогда ты хочешь поговорить? Может, о том, что променял меня на кого-то, едва не закопавшего тебя в могилу в тринадцать лет, когда я не хотел ничего, кроме как держать тебя в безопасности?       Держать тебя в безопасности, эхом проносится в голове, прежде чем его замутняет ослепляющая злость. — Я не променял тебя на Билла! — отчаянно восклицает Эдди, взмахивая руками, и только тогда понимает, что теперь забит в угол не только взглядом Ричи, но и упёршимися в шкафчик по обе стороны от него руками парня.       И кажется, эти слова были не самым лучшим вариантом. — Да ладно? Так казалось в тот день, когда ты остался с ним после того, как он выгнал меня из вашей девчачьей банды, и так кажется сейчас, раз вы снова друзья на века. — Мы не... — пытается Эдди вновь, но давится возмущением и несколько раз моргает, потому что просто не может поверить своим ушам, поверить в то, что этот Ричи, говорящий сейчас все эти вещи, и тот Ричи, за которым он наблюдал все эти годы, сдержанный и отстранённый — один и тот же человек. — Ричи, какого хера? Выгнал тебя? Ты не оставил ему выбора! — Ага, наш благородный Уильям сделал правильную вещь, как и всегда, и выгнал меня, потому что у него не было выбора, — усмехается Ричи, наклоняясь ещё ближе, если это возможно, и не сводя с Эдди взгляда, от которого холодеет под кожей. — Но не я злодей в этой истории, и глубоко внутри, за всем тем фасадом, который ты выстроил, чтобы скрыться от правды, ты это знаешь. Всё это — его вина.       Эдди оцепеняет оголённое бездушие в его голосе, то, как легко он произносит эти слова, словно они не значат ничего, кроме страшной истины, и чувствует, как пересыхает во рту и как бешено колотится сердце в его груди. — Ричи, это была не его вина. Как ты можешь так говорить?       Что-то в лице Ричи меняется, и эта внезапная перемена выбивается из привычно нейтрального выражения его лица, сменяя его с заманивающего своим безразличием на пугающее, и кожа Эдди покрывается мурашками под его взглядом.       Он не хочет, не может смотреть слишком долго, чтобы распознать перемену.       Ричи не был таким в последний раз, когда они говорили, впервые за много лет, переполненных отрицанием, и равнодушием, и напыщенной уверенностью. Контраст между Ричи у аптеки, полным саркастичных ремарок и прохладного, почти что дружелюбного интереса, и этим Ричи, полным тихой ярости, кипящей прямо за этими голубыми глазами, смотрящими прямо в его душу, пробирает до кончиков пальцев, и Эдди не может дышать.       Ему страшно, вдруг понимает он, страшно от одной лишь мысли об этом, и Эдди не испытывал такого страха с тех пор, как... Как...       Это липкое, душащее чувство становится лишь сильнее, когда Ричи, едва щурясь, наклоняет голову. — Мы были лишь сопутствующим ущербом, Эдди, и я пытался сказать тебе об этом, разве ты не помнишь?       И Эдди вспоминает, так внезапно, что едва не подкашиваются ноги от того, как резко воспоминание, которое он подавлял и в конечном итоге забыл, возвращается к нему.       Это был день, когда они впервые переступили порог того проклятого дома, и Эдди только что вернулся из больницы со свежим гипсом, запираясь в своей комнате подальше от возмущений матери и наконец позволяя осознанию, что с ним произошло, слезами скатиться вниз по всё ещё бледным щекам.       Ричи забрался к нему в окно в тот день, даже не предупредив, но они делали это так давно, что парню уже не нужно было приглашение, чтобы пробраться в комнату Эдди и хоть ненадолго укрыть их обоих от реального мира.       Первое, что Эдди заметил сквозь пелену не прекращавшихся литься уже который час слёз, это то, какое припухшее было его лицо и как странно выглядел его нос, но парня, кажется, это совсем не заботило, когда он перепрыгнул через оконную раму и забрался на кровать, бережно касаясь гипсовой повязки Эдди и смотря на неё так, словно пытался заглянуть внутрь. — Ричи, что ты тут делаешь? — икнув, тихо спросил Эдди, вытирая слёзы и подавляя разливающееся по щекам тепло от того, как Ричи не свёл взгляда от его руки, пристального в смеси с чем-то... диким, необузданным. — Что случилось с твоим лицом?       Однако Ричи проигнорировал его, проводя пальцами по гипсу и наконец фыркая. — Чёртов Билл, конченный придурок. Это всё его вина. — Что? Ричи! Он не знал, что... — возмутился было Эдди, но хватка Ричи на его руке усилилась, вынуждая его ойкнуть и поджать губы. — Мне плевать, что он знал или не знал. Надо было думать, прежде чем тащить нас в этот блядский дом. Ты мог умереть, Эдди, ты это понимаешь?       И Боже, как же Эдди понимал.       Вздыхая, он закрыл глаза и опустил голову на мягкую подушку, чувствуя, как зарождается в висках головная боль. У него не было сил спорить с Ричи, пытаться отстоять свою точку зрения, это просто не имело смысла. — Рич, моя рука болит и от всех тех лекарств, которыми они напичкали меня в больнице, у меня кружится голова. Мы можем пожалуйста, пожалуйста забыть про это? Я не могу делать это сейчас.       В мгновение ока Ричи отпустил его руку и подобрался ещё ближе, ложась на кровать в считанных сантиметрах от Эдди и не сводя с него взгляда, бегающего по его лицу словно в поисках признаков какого-либо дискомфорта. — Тебе нужен отдых, — тихо сказал он, касаясь здорового предплечья Эдди и приобнимая его. — Да, — шёпотом согласился с ним тот, ёрзая до тех пор, пока между ними почти не осталось свободного места, и в такой близости он мог заметить следы крови у носа Ричи и то, как его бледная кожа местами переливалась едва различимым в полумраке комнаты пунцовым. — Останешься, пока я не усну? Я не хочу быть один...       Кивнув, Ричи осторожно потянул его на себя так, чтобы лицо Эдди оказалось зарыто в его шею и при этом не было давления на его сломанную руку. — Конечно.       И он обмяк в объятиях Ричи, расслабляясь впервые за этот долгий, тогда ещё самый худший день в его жизни, отстранённо чувствуя поглаживающую его спину тёплую ладонь.       Это было так давно, словно столетия назад, прежде чем всё покатилось в никуда, прежде чем Эдди не смог больше терпеть, не без Ричи рядом. И Ричи, открывшийся ему после того, как они едва выбрались живыми из глубин Дерри, был не тем, кого Эдди знал и с кем чувствовал себя как дома, прямо как в ту ночь.       Голос Ричи вырывает его из воспоминаний, возвращая в отрезвляющую реальность. — И ты всё равно выбрал Билла вместо меня, после всего, через что он вынудил нас пройти. Ты вычеркнул меня из своей жизни, как только он решил, что я пытаюсь разрушить ваш мир спокойствия и счастья.       И Эдди хочет прокричать, что это не так, что он не вычеркнул Ричи, не променял его, не переставал думать о нём все эти годы, но ему было страшно, он не знал и боялся этого нового Ричи, которым тот стал после того, как они пережили сущий кошмар во плоти, но не может сказать и слова. — Но знаешь что, Эдди? Ваш радужный мир был грёбаной иллюзией.       Слова окатывают ледяной волной, и Эдди снова может дышать, пытается привести в порядок сбитые близостью Ричи и его дыханием на своём лице мысли, хочет убежать, скрыться, куда угодно, лишь бы подальше от него. — Почему ты делаешь это со мной? — едва не в истерике требует он, пусть и знает, что не добьётся ответа. — Почему? Прошли годы, и тебя, кажется, всё абсолютно устраивало, и тут ты вдруг берёшь и, блять, врываешься в мою жизнь, словно так и должно быть? Ты что, помешался на мне? — заканчивает Эдди, только после того, как в раздевалке повисает тишина, понимая, что сорвался на крик.       Уголки губ Ричи дёргаются, что-то среднее между жестокой улыбкой и оскалом, и его наблюдающие за каждым движением Эдди глаза сверкают так, что становится трудно дышать. — Думаю, ты жаждал моего внимания. Ты расхаживаешь прямо у меня под носом и притворяешься, что не хочешь иметь со мной ничего общего, но в глубине души я знаю, что ты на самом деле чувствуешь. Ты правда думал, что я не замечаю, как ты всё время выискиваешь меня в школе, как делал это годами? Как ты пялишься на меня во время общих занятий? Ты дико палишься, Эдди. Возможно, из нас двоих здесь помешан не я.       Эдди предаёт себя, тихо ахая от неожиданной насмешки в ровном, твёрдом голосе, прежде чем фыркнуть в попытке замаскировать изданный им ох, и глаза почему-то жжёт от того, как близко сейчас находится Ричи, как подпёр его к стене и даже не касаясь его выбивает весь кислород из его лёгких.       Он просто хочет, чтобы это закончилось, хочет забрать свои вещи и убираться как можно дальше отсюда, потому что не знает, что сделает, если Ричи окажется ещё ближе. Его руки, всё его тело обмякло, и Эдди не может найти в себе силы уткнуться ладонями в загнавшие его в угол широкие плечи и толкнуть, как можно дальше от себя, чтобы выбраться на свежий воздух, чтобы колени перестали так предательски подкашиваться от этих едких, высмеивающих слов.       Однако Ричи, кажется, не закончил, сокращая оставшееся между ними расстояние и шепча едва ли не ему в губы, из-за чего под уже давно покрывшейся мурашками кожей пробегает необъяснимый жар, кружащий голову. — Следи за тем, с кем ты разговариваешь, Эдс. Тебе правда не стоит играть с огнём. Все мы видели, как ты справляешься с тем, что от тебя остаётся после того, как ты теряешь всё.       И с этим Ричи отстраняется и в несколько шагов покидает комнату, оставляя бездыханного Эдди, всё ещё упёршегося спиной в шкафчик, на подрагивающих ногах, и со щелчком закрывающейся двери он едва не падает на колени, ловя воздух ртом.       Каждое слово проносится в голове, гулко колотящимся сердцем перекачиваясь по венам, и все те воспоминания, все те касания, и забота, и шутки, и объятия возвращаются к нему, и Эдди не знает, как их остановить.