Позволь истечь тобой

      В окнах дома не горит свет, как и всегда после полуночи, и пару часов назад Эдди наконец погрузился во что-то, отдалённо напоминающее сон, после долгих часов, проведённых взаперти в своей комнате, и поэтому не слышит, как щёлкают замки на его окне и пару мгновений спустя тихо поднимается оконная рама, пуская в комнату взобравшуюся по растущему на участке его дома дереву фигуру.       Беззвучно перелезая через окно, она на долгое мгновение замирает на месте и когда веки Эдди не вздрагивают, показывая, что он мог проснуться, то с уже выработанным мастерством тихо закрывает щеколды.       Наполовину уткнувшись лицом в подушку и до подбородка натянув одеяло, Эдди лежит на боку, и ему не может быть не жарко, потому что все прошлые ночи он не закрывал окно именно потому, как душно ему становилось во сне. Даже в его свободном от эмоций, погружённом в сон лице что-то всё же не так — то ли непривычная бледность, ещё ярче подчёркивающая рассыпанные по носу и щекам веснушки, то ли едва заметные синяки под припухшими глазами.       Разминая плечи, Ричи выдыхает, бросая на спящего Эдди последний взгляд, прежде чем выглянуть в коридор, хоть ему и прекрасно известно, что Соня уже как пару часов вырубилась в своем кресле на первом этаже, даже не подозревая, что уже которую неделю на ночь пьёт не уже привычное за долгие годы лекарство от давления.       Сон Эдди всё ещё не нарушен, когда он возвращается в комнату, и Ричи собирается выдвинуть стул к кровати, как и всегда, но его привлекает доносящийся из-за спины шорох.       Ёрзая и хмурясь во сне, Эдди переворачивается на спину и тем самым спихивает с себя часть одеяла, и скрытый отброшенной плотными шторами тенью Ричи подавляет проступающую на уголках губ улыбку и собирается вернуть своё внимание к стулу, как его взгляд цепляется за показавшуюся из-под одеяла ногу парня.       Эдди всегда спал в одной и той же пижаме, мягких рубашке и шортах небесного цвета, и Ричи мог подолгу наблюдать за ним, пока он ворочался во сне, и иногда атласная ткань комкалась чуть выше, оголяя больше оливковой, такой нежной и мягкой кожи, которой он иногда позволял себе касаться, осторожно, чтобы не прервать сладкую дрёму, из-за которой на губы Эдди иногда пробиралась едва заметная улыбка.       Прямо как сейчас, он медленными шагами ступает по пушистому ковру и замирает у кровати, долгое мгновение смотря на едва нахмуренное во сне лицо, пока вновь не возвращает взгляд на оголившуюся прохладному ветру, прорвавшемуся вместе с ним через окно, кожу.       И сначала Ричи уверен, что ему кажется, но когда осторожно поддевает пальцами одеяло и опускает его ещё ниже, из-за чего Эдди неосознанно ворочается вновь и чуть раздвигает ноги, то его пробирает оцепеняющим, вынуждающим всё тело напрячься холодом.       Взгляд замирает на бурых следах на внутренней стороне бёдер, и его рука подрагивает, когда он крепче цепляется за одеяло и сдирает его ещё ниже, уже не думая о том, что может разбудить Эдди, не думая ни о чём, кроме чёртовых отметок зубов там, где их, блять, быть не должно.       Перед глазами мутнеет, и Ричи не может отвести взгляда, словно в тумане касаясь помеченной кожи и осторожно задирая ткань шортов ещё выше, отстранённо слыша, как Эдди что-то бормочет во сне, ещё шире раскрывая ноги и поворачивая голову, будто пытается отвернуться, сбежать от чего-то.       Следы пальцев рассыпаны по бёдрам так, что оставивший их наверняка впился в них сзади, и даже последний идиот догадается, как они могли быть выжжены на коже, и мысли, попытки сложить дважды два стучат в ушах, и только пару мгновений спустя внимание Ричи привлекает тихий, подавленный шёпот. — П-перестань, — бормочет Эдди, качая головой, и зарывается щекой в подушку, даже не зная, что сейчас находится не один. — Я не хочу, хватит...       По одной из его щёк поверх уже высохших слез стекает ещё одна, и Ричи собирает её подушечкой большого пальца, и рвущийся из груди рёв на мгновение затихает, когда Эдди подаётся навстречу прикосновению, неосознанно ластится к его ладони.       Внезапно сорвавшийся с искусанных губ Эдди всхлип пробуждает в нём что-то опасное, и Ричи одёргивает руку, когда парень впивается пальцами в простыни и резко сводит ноги. Возможно, это можно было бы списать на простой кошмар, которые, он знает, снятся Эдди иногда, но синяки на его коже...       Сжимая подрагивающие руки в кулаки, Ричи медленно выдыхает и закрывает глаза, пока надломанные просьбы Эдди перестать эхом гуляют по черепной коробке, и костяшки белеют оттого, как ногти до мяса впиваются в кожу его ладоней, но эта боль второстепенна, не имеет значения, теряясь на фоне оглушающего рёва где-то в груди.       На кровати, Эдди окончательно спихивает одеяло в сторону и переворачивается на бок, и блять, один из самых ярких синяков багровеет прямо перед глазами, словно заманивая, дразня.       Пальцы едва касаются лба Эдди и убирают растрепавшиеся во сне волосы из его лица, в последний раз накрывая его влажную от слёз щеку, и мгновение спустя исчезают так, словно померещились, были частичкой сна, пробившейся словно луч такого нужного и тёплого солнца сквозь удушающий кошмар.       Тихий, едва уловимый щелчок окна, в которое моментально проскальзывает порыв ночного ветра, и последний долгий взгляд, считывающий, решительный и лишь эхом отдающий поселившимся там годы назад ничем, прежде чем изнутри наконец закрываются щеколды на окне.       Резкий судорожный вдох, и Эдди подлетает на кровати, хватаясь за одеяло в попытке зацепиться хоть за что-то, чтобы убедиться, что это был лишь сон, очередной кошмар, только с новым героем в главной роли, и готов поклясться, что на этот раз чувствовал чужие руки на своём теле намного чётче, чем в предыдущие ночи, когда просыпался в ранние часы утра, задыхаясь и хватаясь за грудь в попытке заставить лёгкие выполнять свою грёбаную работу.       Хмурясь и зарываясь лицом в подушку, Эдди пару долгих мгновений приходит в себя, убеждает всё ещё не отошедшее ото сна сознание в том, что это был лишь кошмар и никого нет рядом, никто его не тронет, и когда открывает глаза, чувствуя, как разлипаются мокрые от слёз ресницы, то обегает сонным взглядом комнату.       Никого, я в полной безопасности, повторяет себе Эдди, отгоняя мерзкий призрак ладони, пришедшей за продолжением, на своей коже. Мы ещё не закончили.       Качая головой, он зарывается мокрым лицом в подрагивающие ладони и шмыгает носом, прежде чем забраться обратно под одеяло, которое, кажется, спихнул во сне.       Прошло три дня с тех пор, как Эдди в последний раз появлялся в школе, потому что его начинало трясти лишь от одной мысли о том, чтобы вернуться в эти стены, пройти мимо библиотеки, встретиться лицом к лицу с Джеймсом... Слёзы начинали течь ещё сильней каждый раз, когда в сознание невольно просачивались воспоминания и мысли, которые он всеми силами пытался заблокировать, выветрить из головы, запихнуть в самый дальний ящик, притворяясь, что ничего не произошло.       Только вот синяки на его теле говорят об обратном, с днями переливаясь из красного, порванных капилляров, в тёмно-фиолетовый, расползаясь по коже подобно кляксам разлитых по неосторожности чернил. От одного взгляда на них к горлу подступала тошнота, и Эдди не вылезал из-под одеяла, когда мама заходила в комнату, убеждённая, что он просто приболел, и пичкала его лекарствами, которые он тут же сплёвывал, как только за её спиной закрывалась дверь, потому что не знал, как объяснить ей то, откуда они на его бёдрах.       И он чувствует себя грязным, испачканным ими, и каждый раз, когда закрывает глаза, то вспоминает, как это ощущалось — чувствовать чужие руки на своём теле, вдавливающие его в стол словно марионетку, пока Эдди глотал слёзы и умолял перестать.       Его окно остаётся запертым все эти дни, потому что паранойя вынуждала его оглядываться на каждый доносящийся с улицы голос и шорох, и Эдди невольно вздрагивал каждый раз, когда листья или капли дождя попадали по стеклу, даже в своей комнате чувствуя себя не в безопасности.       После всех спрятанных в подушке, пропитавших её слёз внутри осталась лишь пустота, переливающаяся парализующим страхом, от которого кружилась голова. И Эдди никогда ещё даже не думал о сексе, такой близости с другим человеком, никогда даже не целовался, и поэтому лишь от мысли о том, что мог с ним сделать Джеймс, перекрывает дыхание так, что приходится судорожно ловить ртом воздух в попытке набрать хоть немного кислорода в свихнувшиеся, сжатые лёгкие.       Никогда он и подумать не мог, что такое могло произойти, что-то из параллельной вселенной, случающееся лишь с заплаканными девушками из газет и ящика, постыдно глотающими воспоминания о том, что навсегда сломало их жизни. И в глубине души Эдди понимает, что должен был предугадать, должен был предпринять какие-то меры, чтобы избежать этого, не оставаться с парнями вроде Джеймса наедине, и если бы чёртово тело слушалось его, то он смог бы вырваться намного раньше, смог бы дать отпор.       От осознания собственного бессилия становилось лишь хуже, и он не мог успокоиться даже после того, как высыхали последние слёзы, оставляя за собой лишь оглушающее ничего, которое тут же заполняли мерзкие голоса, шепчущие, что это всё — его вина. Что Джеймс был прав, когда сказал, что кто-то должен был поставить его на место.       Внутренности сводит от одной лишь мысли о том, чтобы пойти в полицию и написать заявление, сделать хоть что-то, чтобы Джеймс поплатился за свой поступок, только вот в таком случае придётся рассказать не только полицейским, но и матери о том, что произошло, и Эдди точно к этому не готов. Ему просто хочется оставить это позади, забыть как страшный сон, потому что всё равно никто ему не поверит. Почти всегда обвиняют жертву, и дядя Джеймса работает в полицейском участке, так что будет проще для всех, если он просто проглотит эти воспоминания, затолкает их как можно глубже, пока наконец вновь не почувствует себя в порядке.       Эдди почти не ел все эти дни, тянущиеся как в тумане, один похожий на другой. Мама позвонила в школу на утро вторника и на повышенных тонах заявила, что её сын нехорошо себя чувствует и поэтому не будет посещать учёбу в течение неопределённого срока, и раньше это бы выбесило, расстроило, разочаровало, но сейчас принесло лишь облегчение.       И Эдди не чувствует себя собой, будто у него что-то забрали, отняли, частичку его души, которую он так бережно хранил и теперь без неё чувствует себя сломанным, вздрагивая от одной лишь мысли взглянуть на своё тело в отражении. Поэтому, он нормально не спал последние двое суток, просыпаясь посреди ночи с беззвучным криком где-то на языке, и этой ночью больше не мог бороться с истощением, засыпая с тихими слезами на глазах.       Взволнованная, потревоженная кошмаром дрёма вновь пробирается в голову, заполняя его измученное, надломанное тело призраком спокойствия, в котором Эдди так нуждается сейчас, и, бросив последний взгляд на всё ещё запертое им вчера на обе щеколды окно, он вновь проваливается в сон.

***

      Проходит неделя, прежде чем Эдди наконец приводит себя в нечто, отдалённо напоминающее порядок, и собирается с силами, чтобы покинуть четыре стены своей комнаты и вернуться в школу.       Перед самым выходом из дома у него чуть не случается паническая атака, и подавить её получается лишь осознанием, что если Соня увидит его в таком состоянии, то наверняка запрёт на десять замков и не выпустит до конца дней, так что он едва не опаздывает на занятия и потому почти забывает про любое волнение, слишком озабоченный тем, чтобы не получить выговор и ещё сильнее не испортить отношение к нему директора.       Первый урок проходит в полной свободе от любых мыслей, не касающихся физики, и только после того, как звенит звонок и все начинают покидать кабинет, Эдди вспоминает свой страх и напрягается, умоляя себя успокоиться и убеждая в том, что всё в порядке и вокруг слишком много людей, чтобы кто-то мог что-то с ним сделать.       Осознание этого, тем не менее, не успокаивает дрожь в руках и беглый взгляд, цепляющийся за каждое лицо, и так проходит ещё два занятия, но нигде поблизости незаметно ни Джеймса, ни его компании.       Никто не оборачивается на Эдди в коридорах, слишком занятые перешёптыванием о чём-то, до чего ему вряд ли есть дело, и с плеч словно падает гора, потому что проведённая взаперти неделя почти убедила его в том, что о произошедшем знает вся школа.       Что Джеймс решил насмеяться над ним и опозорить не только перед самим собой, но и перед всеми, кого Эдди знает, в подробностях рассказывая о том, как он захлёбывался слезами и даже не пытался сопротивляться.       От этих мыслей кожа покрывается холодными мурашками, и Эдди дёргано качает головой и доедает свой обед, пусть у него и нет особого аппетита сейчас, потому что изголодался по нормальной еде, не считая овощей на пару и прочей здоровой еды, которую ему готовила последнюю неделю мама.       Поднимаясь со своего места и убирая поднос, он ближе прижимает учебники к груди и направляется к выходу из столовой, чтобы поскорее успеть переодеться на занятие физкультурой, как его взгляд падает на маячащий бело-зелёными бомберами стол.       С ними нет Джеймса, с облегчением замечает Эдди, но всё равно едва не на грани, готовится к чему угодно, потому что уверен, что сейчас кто-то из них непременно скажет о том, то произошло, свою приукрашенную мерзкими подробностями версию. Однако сидящие там парни не громко обсуждают что-то, как и всегда, а перешёптываются между собой, и когда один из них замечает Эдди, то сразу отводит взгляд, не издаёт привычного смешка, или гадкой, ни капли не смешной шутки, и на его губах нет этой бесячей ухмылки.       Мысль о том, что что-то явно не так, скребётся где-то в груди, потому что такого ещё никогда не случалось, Эдди ещё не выходил сухим из воды, если привлекал внимание кого-то из них, но пара заинтересованных взглядов других учеников, направленных на него, замершего на месте прямо у выхода из столовой, вынуждает наконец двинуться с места и как можно скорее покинуть помещение.       Непонимание, тесно переплетённое с волнением, лишь усиливается, когда в течение следующих уроков Эдди не замечает Джеймса даже там, где компания парня почти всегда собирается на переменах, и хочет забить на это, не обращать внимания, потому что ему от этого только лучше, но приносящее охлаждающий страх любопытство всё же берёт верх.       Он почти не общается ни с кем из своих одноклассников, лишь перекидываясь парой слов и сдержанными приветствиями, поэтому не может просто подойти и спросить, прислушивается к разговорам в кабинетах и коридоре, пытается зацепиться хоть за что-то, отдалённо напоминающее имя, про которое так хочет узнать сейчас.       Его не должен так волновать этот человек, недостойный и капли того внимания, которое Эдди ему уделяет, но ответ приходит сам на последнем занятии в как всегда набитой раздевалке. — Когда ты пойдёшь к нему? — спрашивает один из членов школьной футбольной команды, и Эдди даже не обращает внимания, пока не слышит шик всех остальных окружающих его парней. — Тише, чувак, — шипит второй парень, бегло оглядываясь по сторонам. — Что? Вся школа и так в курсе, — отмахивается первый, пусть уже и намного тише, из-за чего приходится навострить уши и ненароком пододвинуться ближе по скамейке. — Ну так что, Тай? Что говорит миссис МакКлэйн?       Вздыхая, Тайлер зашнуровывает свои кроссовки и протирает лицо, прежде чем подать приглушённый ладонями голос. — К нему не пускают никого, кроме семьи. По крайней мере, пока он не очнётся, — устало отвечает он, прежде чем наконец открыть глаза и пробежаться взглядом по раздевалке, из-за чего Эдди моментально отворачивается, боясь оказаться пойманным. — Заканчивайте с этим, по крайней мере, уж точно не здесь.       Поднимаясь со скамейки, Тайлер молча покидает раздевалку и выходит на поле, оставляя переглядывающихся между собой членов команды позади. — Как долго он будет восстанавливаться? — подаёт голос один из них, натягивая футболку и разминая руки. — Если он не выздоровеет до декабря, то тогда точно пролетит с бюджетным местом, потому что не сможет принять участие в соревнованиях. — Откуда я, блять, знаю, за сколько восстанавливаются после переломанных рёбер и внутреннего кровотечения. Я что, похож на доктора? — фыркает другой, закатывая глаза.       Однако вопрос остаётся без ответа, потому что мгновение спустя снаружи доносится свисток тренера, намекающего поторапливаться, и все поскорее заканчивают одеваться и направляются на разминку на стадион, и только Эдди остаётся в опустевшей раздевалке, не в силах сдвинуться с места.       Сердце колотится где-то в пятках, и он не может дышать и пытается сложить дважды два, потому что это просто не может быть правдой, возможно, просто совпадение или не так понятые слова, но Джеймс, кажется, в больнице с... внутренним кровотечением и сломанными рёбрами?       Возможно, он попал в аварию или получил травму, пока Эдди не было в школе, могло произойти абсолютно что угодно, только вот тихий голос в голове шепчет о том, что это связано с тем, что произошло в библиотеке, что Джеймс сейчас в чёртовой коме из-за того, что сделал или, точнее, едва не сделал с ним, и несмотря на весь абсурд одного лишь предположения об этом Эдди не может думать ни о чём другом.       Но только... Ведь об этом никому не известно, раз никто в школе, включая Тайлера, никак не высказался о произошедшем, если его уже не нарекли очередным мерзким ярлыком и высмеяли за то, каким он оказался лёгким. Как тогда может быть связано состояние Джеймса с Эдди? — Каспбрак, я конечно понимаю, что ты освобождён от физической активности, но это не значит, что можно отсиживаться в раздевалке, — окликает его голос остановившегося в дверях раздевалки тренера. — Давай, вперёд.       Извиняясь, он поспешно поднимается на ноги и едва не теряет равновесие от резкого подъёма, от которого мутнеет перед глазами, и наконец следует за мужчиной на поле, готовясь провести следующие полчаса на трибуне. Последний урок проходит как в тумане, и Эдди как всегда отсиживается на стадионе, и пусть мысли о Джеймсе и доставляют очевидный, скребущийся на подкорке сознания дискомфорт, он не может не думать об этом.       Не может быть, что это связано, приходит к убеждению себя он уже за считанные минуты до звонка и поскорее спешит переодеться, чтобы покинуть школу и вернуться домой, пусть раньше и растягивал бы возвращение как можно дольше, намеренно выбирая самую длинную дорогу.       У выхода из школы как всегда собралась толпа народу — кто-то общается, кто-то решает, как поехать домой или какие построить планы, а кто-то просто подольше хочет задержаться в компании друзей перед тем, как вернётся к себе. Среди десятков голов Эдди замечает Билла и Стэна, остановившихся у дальней скамейки, но не подходит к ним, лишь обегая коротким взглядом, прежде чем собирается наконец сдвинуться с места, как оборачивается на привлёкший его внимание шум.       Восстанавливая равновесие, Тайлер перехватывает едва не сползший с плеча рюкзак и поворачивается к Ричи, которого явно задел плечом или, возможно, наоборот, но не огрызается, как поступил бы с любым другим человеком, вставшим у него на пути или даже попросту не так посмотревшим в его сторону, а прячет взгляд где-то в ногах. — Смотри, куда идёшь, — холодно говорит Ричи, очевидно наплевав на всё обращённое на них сейчас внимание, и парень тихо кивает, не говорит ни слова поперёк, как при любых обстоятельствах поступил бы раньше, и молча, едва не постыдно обходит его стороной, и за ним плетётся ещё несколько так же молчащих и спрятавших взгляды парней.       И Ричи, несмотря на свою отстранённость, находится в более ли менее дружелюбных отношениях с большинством школы, включая членов школьной футбольной команды, и пару раз даже проводил с ними время за пределами школы, если верить слухам об устраиваемых Тайлером закрытых тусовках.       Поэтому Эдди едва верит своим глазам, когда замечает, как небрежно Ричи обратился к парню и как тот, судя по выражению его лица, находился едва не в секунде от того, чтобы извиниться, словно проглотил язык под одним лишь взглядом Ричи.       Разговоры замерших было вокруг людей вновь набирают обороты, только вот Эдди не может пошевельнуться, потому что когда Ричи расправляет свою помявшуюся из-за столкновения с Тайлером толстовку, то его взгляд привлекает рука парня.       Во рту моментально пересыхает, и Эдди не может оторвать взгляда от костяшек, усыпанных ссадинами, переливающихся багровым, плавно переходящим в тёмный синий, и они выглядят не свежими, но оттого не менее болезненными, и кровь шумит в ушах так, что он не слышит ничего, лишь пялясь на руки Ричи, не обращающего на него никакого внимания, словно не чувствует его прожигающий, пытающийся разобраться, понять взгляд.       Кто-то говорит ему не загораживать проход, и Эдди бездумно кивает и бормочет что-то в ответ, встряхивая головой, и только тогда замечает, как ему жарко, чуть ли не душно от рвущихся из глубины сознания мыслей, и он запихивает их как можно дальше и наконец отводит взгляд от Ричи, говоря себе успокоиться.       Только вот это не срабатывает, и вся иллюзия безразличия растворяется, как только он оказывается в своей комнате и залезает под одеяло с головой, избегая смотреть на уже почти растворившиеся на коже синяки.       Вся неделя проходит как в тумане, потому что Эдди не может сосредоточиться ни на чём, выпадая из обсуждений на уроках и почти не обращая внимания на то, что рассказывают и объясняют учителя. И с каждым днём его всё сильнее и сильнее, несмотря на отчаянное сопротивление логики и здравого смысла, привлекает не дающая покоя даже под покровом ночи мысль.       Согласно слухам, Джеймс приходит в себя спустя двенадцать дней после того, как был госпитализирован, только отказывается рассказывать, что произошло, и бормочет что-то о стычке с каким-то пьяницей в ответ на расспросы как врачей, полиции и родителей, так и друзей.       Неискреннюю жалость отравляет постыдное, тихое удовлетворение, которое он пытается, но не может подавить, потому что что бы ни произошло с Джеймсом, он это заслужил, оправдывает свои чувства и мысли Эдди, и идея того, что между библиотекой и состоянием парня есть какая-то связь, расцветает на подсознании с каждым днём подобно ядовитому плющу.       И что бы эта мысль не заставляла его чувствовать, вынуждая подавлять противоречивую улыбку каждый раз, когда до него доходили новые детали состояния Джеймса, что на полное восстановление может уйти больше месяца, и осознание того, что никто, совершенно никто не может добраться до Эдди сейчас, его всё равно пробирает необъяснимым холодком, больше похожим на лихорадку, каждый раз, когда он замечает Ричи в школе.       Потому что нет ни единого логичного объяснения, согласно которому Ричи мог бы оказаться тем человеком, который отправил Джеймса в реанимацию. И даже если бы так оно и было, то тогда он точно руководствовался чем-то другим, может, личным конфликтом, потому что попросту никак не мог узнать о том, что Джеймс сделал с Эдди, и... что? Отомстить?       Тогда он бы не вёл себя так после, не продолжил бы свой чёртов спектакль волка-одиночки, вновь будто забывшего Эдди и не удостаивающего его даже беглым взглядом. Если бы Ричи узнал про то, что произошло в библиотеке, то после того, как разобрался с Джеймсом, наверняка пришёл бы к нему, нет? Зачем было идти на это, просто чтобы вновь вернуться на круги своя и делать вид, будто ничего и не было вовсе?       Всё это не складывается подобно перепутанным кусочкам пазла, но Эдди всё равно пытается сложить их вместе, пытается спихнуть неподходящие друг другу детали в единое целое, почему-то надеясь на то, что он окажется прав, что именно Ричи превратил едва не сломавшего его жизнь человека в кусок мяса.       Никто, кроме Эдди, кажется, не заметил его разбитые едва ли не в мясо костяшки, и это не в первый раз, нет, но не может быть совпадением. И Ричи, чёрт возьми, ведёт себя так, словно в состоянии его рук нет ничего такого, и Тайлер и остальные продолжают сторониться как его, так и Эдди, что сбивает с толку и наталкивает на мысли, в которых он совсем не хочет копаться.       Только они не отпускают его несмотря на все тщетные попытки, и под конец недели он готов из кожи вон лезть, потому что ему просто нужно знать, убедить себя в том, что он заблуждается, что это полный бред, и если Ричи не хочет опять подпереть его к стенке и мило поболтать, может, сказать что-то, что введёт его в ступор и вынудит его тело предательски ослушаться и податься навстречу словам парня и его рукам, которые он очевидно не может держать при себе, тогда Эдди придёт к нему сам.       Его ладони потеют всё сильней с каждым шагом, когда он наконец собирается духом, больше не намеренный оставаться в неведении, раздираемый сомнениями, и направляется ещё давно выученной в детстве дорогой.       К этому моменту Эдди уже убедил себя в том, что прав, пусть его голова и кишит вопросами о том, как Ричи мог узнать о библиотеке и почему вообще сделал это, и именно на них он и потребует ответы, когда останется с ним наедине. И чёрт, если эта мысль не вводит его в предвкушающее волнение, отдающее тихим эхом паники.       У дома Тозиеров припаркована машина, старый мустанг Уэнтуорта Тозиера, на котором теперь по городу разъезжает его сын, что означает, что Ричи сейчас дома, и когда Эдди поднимает руку, чтобы постучать в дверь, то к горлу от нервов едва не подступает тошнота.       Вся его уверенность испарилась так, словно её и не было вовсе, но уже поздно давать заднюю, потому что за дверью доносятся шаги и мгновение спустя её открывает Мэгги Тозиер, вытирающая испачканные в муке руки о фартук и что-то говорящая кому-то через плечо.       Когда её взгляд наконец падает на Эдди, то она замолкает, несколько раз моргая так, словно не может поверить своим глазам, и он мнётся на месте, совершенно не зная, как себя вести. — Эдди? — поражённо спрашивает женщина, и чёрт, он так давно не слышал её голос, что едва может сглотнуть вставший в горле ком, на вкус отдалённо напоминающий слёзы. — Здравствуйте, миссис Тозиер, — выдавливает из себя Эдди, опуская смущённый взгляд на свои ковыряющие придверный коврик кроссовки.       Долгое мгновение Мэгги продолжает смотреть на него и когда наконец осознаёт, что ей не кажется, то крепко обнимает его, прижимая к испачканному в муке халату, и Эдди с трудом сдерживает собирающиеся в уголках глаз слёзы, потому что совершенно не был к этому готов, не думал, что когда-нибудь вновь окажется в её мягких, заботливых руках. — Эдди, о Боже, что ты тут делаешь? — спрашивает Мэгги и когда отстраняется с искренней, тёплой улыбкой, в её глазах всё равно заметно недоумение, словно несмотря на всю её радость она всё же сбита с толку.       И чёрт, как же он её понимает. — Я... Я пришёл поговорить с Ричи, — тихо объясняет Эдди, избегая встречаться с ней взглядами, и волнение, подавленное было радостным шоком при виде Мэгги, вновь скручивает внутренности. — А я-то уже подумала, что ты заглянул на ужин, — с наигранной досадой вздыхает она, вновь улыбаясь ему, и жестом приглашает пройти, что он и делает, пару мгновений помявшись на пороге, прежде чем зайти в дом. — Извините, что я так внезапно, без предупреждения, — бормочет Эдди, бросая короткий взгляд на коридор, откуда доносится знакомая песня, и отстранённо думает о том, куда же запропастился Ричи. — Не извиняйся, я же пошутила. Просто я так рада видеть тебя, Эдди, — заверяет женщина, качая головой. — Проходи, я как раз готовлю штрудель.       Ностальгия летних вечеров, проведённых на веранде Тозиеров с прохладным лимонадом и яблочным штруделем за играми в монополию и разговорами обо всём и ни о чём, отдаёт приторно сладким послевкусием, и Эдди искренне улыбается Мэгги, пусть и не может сдержать наверняка заметную на его лице печаль. — Мэгс, куда ты запропастилась?       За спиной женщины вдруг появляется голова Ричи, выглянувшего из кухни, и когда их взгляды встречаются, то по телу пробегает необъяснимое чувство, к которому он стремился долгие дни, когда пытался привлечь внимание парня, но тщетно, и сейчас не может стряхнуть его даже после того, как Мэгги поворачивается к своему сыну и говорит: — Ты не сказал, что Эдди заглянет к нам.       Не сводя с него взгляда, Ричи лишь едва поднимает бровь и наклоняет голову, пока Эдди мнётся в дверях, но затем на губах парня проступает ленивая улыбка. — Я и сам не знал, мам, — говорит он, и Эдди щурится, улавливая странный оттенок радости в его голосе, однако Мэгги закатывает глаза и вновь поворачивается к нему, кивая в сторону кухни.       Ноги едва слушаются, и Эдди идёт по почти не изменившемуся за годы коридору на потрясающий запах яблок и корицы, однако недоуменное волнение всё же прорывается сквозь пелену приятной, тёплой ностальгии, вынуждая держаться начеку. Потому что что-то в глазах Ричи противоречит его радостному тону и тому, как расслабленно он сейчас держит себя.       Кухня погружена в полнейший беспорядок — повсюду рассыпана мука, по столу разбросаны ошкурки яблок, и Мэгги подходит к уже выложенному в форму штруделю и оглядывает его, прежде чем одобрительно улыбнуться. — Ровнее, чем в прошлый раз, — хмыкает она, поворачиваясь к Ричи, стоящему рядом в похожем фартуке, явно не подходящем ему по размеру, и пальцем убирает капельку теста с его щеки, и тот слизывает её с пальца мамы, из-за чего та добродушно фыркает, прежде чем вновь обратиться к замершему в дверях поражённому Эдди. — Штрудель будет готов через полчаса, останешься на чай?       Надежда в её голосе не позволяет ему отказаться, и он сдержанно улыбается и кивает, прежде чем вновь перевести сбитый с толку взгляд на Ричи, уже наблюдающего за ним, и как раз собирается подать голос и попросить его отойти куда-то, где они могут остаться одни, пусть от одной лишь мысли об этом всё внутри неприятно сводит страхом, который Эдди не может объяснить, как Мэгги хлопает в ладоши, из-за чего в воздух поднимается небольшое облако муки. — Вот и славно. Тогда идите наверх, если вам нужно поговорить, а я пока уберусь, — с улыбкой предлагает она, переводя взгляд между ними, и Ричи едва щурится, но выражение его лица почти сразу же сменяется на расслабленное, безмятежное. — Слушаюсь, мэм, — усмехается он, оставляя на щеке мамы поцелуй, из-за чего Мэгги лишь закатывает глаза и легонько бьёт его кухонным полотенцем, и Ричи, чёрт возьми, показывает ей язык, прежде чем снять фартук и наконец повернуться к Эдди.       Кажется, тот выпал из реальности, потому что не вспоминает, зачем изначально пришёл сюда, пока не чувствует ладонь на своей пояснице, подталкивающую в сторону лестницы на второй этаж.       Путь до комнаты Ричи такой мутный, и Эдди позволяет ему вести себя, колеблясь лишь мгновение, потому что не представляет, чего ждать, и наконец приходит в себя лишь после того, как останавливается в дверном проёме.       Это застает его врасплох, разница между тем, какой он помнит эту комнату, и тем, что он видит прямо сейчас. Её нельзя назвать прибранной, потому что на спинке кресла ещё висит одежда, рабочий стол едва захламлен всякими бумажками и книгами, а стоящая в углу корзина с бельём переполнена до краёв, однако по сравнению с тем, какой Эдди её помнил...       В детстве Ричи был помешан на комиксах, вспоминает он, оглядывая почти что голые стены, не считая часов и пары картин, которые раньше были увешаны всевозможными постерами, рисунками, вырезками из журналов и фотографиями Неудачников.       Кровать заправлена, впервые, кажется, на его памяти, и Эдди прикусывает язык, чтобы не спросить, не убирается ли здесь Мэгги, потому что раньше Ричи не пускал её в свою комнату, утверждая, что это его среда обитания и девчонкам кроме Бев здесь не место, мам.       Всё это так сбивает с толку, как и поведение Ричи на кухне, то, как он улыбался, одетый в этот дурацкий фартук, как поцеловал Мэгги в щёку и показал ей язык, и Эдди не видел его таким... очень, очень долгое время. И Ричи меняется чуть ли не каждый раз, как он видит его, едва ли не до неузнаваемости, словно перерождается вновь и вновь, в новой маске, и Эдди просто не успевает за этими переменами. — Тебе нужно приглашение, чтобы войти, Деймон Сальваторе? — подаёт голос Ричи, и он вздрагивает и наконец ступает в комнату, подавляя странное чувство, будто пересекает невидимую черту, не сулящую ничего хорошего.       Умоляя себя сосредоточиться, Эдди вновь обегает комнату взглядом и решает присесть на край кровати, и взгляд Ричи прослеживает его, пока он не опускается на кровать и не поворачивается к парню, закрывшему за ними дверь.       Все заготовленные было слова теряются на языке, и поэтому когда Эдди открывает рот, то долгое мгновение молчит, и, понимая, как наверняка выглядит сейчас, прокашливается, стараясь не сжаться под отдающим всё большей забавой с каждой проходящей секундой взглядом Ричи, уже усевшегося в кресло у рабочего стола. — Уверен, ты наверняка слышал о том, что произошло, — начинает Эдди и тут же сдерживает порыв поморщиться оттого, как странно звучат его слова. — О чём ты? — спрашивает Ричи, словно правда не понимает, про что идёт речь, и беспокойство Эдди в считанные мгновения сменяется на раздражение. — Джеймс, пролежавший в коме почти две недели? Ничего не напоминает? — силой выдавливает из себя он, сжимая сложенные на коленях руки в кулаки.       Усмехаясь, Ричи откидывается на спинку кресла и выпрямляет ноги, обегая его взглядом, прежде чем вновь посмотреть ему в глаза, и Эдди сдерживает порыв сглотнуть. — Ты пришёл, чтобы поговорить о Джеймсе? И только я подумал, что ты просто хотел поболтать, — напоказ вздыхая, парень качает головой, но не спускает с него поблёскивающих глаз, и это так нервирует. — Может, даже что-то большее.       Голос Ричи падает на несколько октав, предлагающий, такой тягучий, и тело Эдди едва не воспламеняется от смущения или, возможно, злости. Он не может сказать точно.       Едва ёрзая на краю кровати, он скалится, чтобы скрыть совсем не нужный, окрасивший его лицо румянец. — Мечтай дальше, придурок.       У Ричи чертова ухмылка на губах, та, которая всегда появляется, когда он собирается жестоко, мерзко пошутить, в секундах от того, чтобы рассмеяться, потому что все вокруг него грёбаная шутка. — Уже, даже не переживай об этом. — Я смотрю, ты такой же мерзкий, как и всегда. Приятно знать, что какие-то вещи никогда не меняются, — огрызается Эдди, раздражённо понимая, что упускает нить разговора, за которым изначально сюда и пришёл, подписался на этот Ад, не предугадав всех возможных исходов.       С Ричи всегда невозможно было понять, что будет дальше, и он позволил своим убеждениям встать на пути и выбить любой здравый смысл из головы, за что сейчас и расплачивается.       Вновь усмехаясь без ответа на слова Эдди, Ричи поворачивается в своём кресле, наконец сводя с него взгляд, чтобы прибраться на столе.       Эдди закатывает глаза, чувствуя, как становится легче в то же мгновение, когда голубые глаза покидают его, и отпускает часть сковавшего плечи напряжения, вновь ненароком оглядываясь по сторонам.       Его взгляд привлекает торчащий из корзины с грязным бельём комок светло-розовой ткани, выбивающейся на фоне сваленных там тёмных оттенков одежды, в которой обычно ходит Ричи, и Эдди хмурится и пододвигается чуть ближе, пока парень его не видит, чтобы заглянуть внутрь, ведомый разгорающимся в кончиках пальцев любопытством.       Во рту пересыхает, когда он протягивает руку и касается вещи, моментально узнавая её на ощупь, потому что сам много раз чувствовал её на своей коже, огибающей его бёдра, и этого просто не может быть, откуда у Ричи его бельё. — Ну так что, — вдруг подаёт тот голос, вырывая Эдди из транса и вынуждая вздрогнуть его до предела напряжённое тело, — будем говорить или ты молча просидишь там целый день?       Эдди отрывает взгляд от корзины с бельём, и его щёки предательски горят, а упавшая на колени рука едва подрагивает, и он вновь находит свой дар речи лишь после того, как Ричи хмурится, потому что не хочет подавать виду, что заметил что-то, что не должен был.       Парень подносит руку к своему рту, и едва сфокусировавшийся взгляд Эдди привлекают его костяшки, всё ещё покрытые следами только заживших ссадин, и он сглатывает в попытке привести себя в порядок и связать два чёртовых слова. — Джеймс. Он в больнице, — вновь начинает он, прочищая сжавшееся горло.       Эдди совсем не уверен, почему говорит об этом, почему разжёвывает каждое слово для Ричи, потому что тот не может не знать. Потому что он либо слышал о том, что произошло, либо был тем, кто сделал это. — И?       Тон Ричи такой равнодушный, словно его не волнует тот факт, что их одноклассник едва вышел из комы с переломанными рёбрами и внутренним чёртовым кровотечением, и Эдди начинает терять терпение. У него нет времени на эти игры. — И? И, Ричи? Это всё, что ты можешь сказать? — возмущается он, но выходит отстранённо, теряя всё раздражение на губах, и Эдди не может оторвать своего взгляда от его грёбаных костяшек, то, как они перекатываются, когда Ричи двигает руками или проводит пальцами по усмехающимся губам.       Тот лишь пожимает плечами, смотря на него всё тем же насмешливым взглядом, однако Эдди не замечает этого, слишком занятый тем, чтобы пялиться на руки Ричи, сглатывая вязкую слюну по пересохшему горлу, едва не сгорая от раздражения и чего-то ещё, что не может определить, растекающегося под кожей. — И что ты хочешь, чтобы я сказал?       Что это был ты. Что ты каким-то образом узнал о том, что он сделал со мной, и причинил ему боль. Только лишь из-за меня. Пожалуйста, скажи, что это был ты. — Где ты повредил руки? — вместо этого выдаёт Эдди, потому что просто не может отвести от них взгляд, словно его притягивает отчаянное убеждение в том, что это был Ричи, что все его предположения — чистая правда, потому что ему просто нужно знать.       Он не знает, что делать, если окажется неправ.       Наклоняя голову, Ричи бросает короткий взгляд на свою руку, прежде чем вновь взглянуть на него, и что-то странное, незнакомое переливается в его голубых глазах, и Эдди едва может дышать, не хочет слышать его следующие слова. — Ты думаешь, что это был я.       Это не вопрос. Утверждение. И что-то в том, как Ричи смотрит на него сейчас, вынуждает впиться в слишком тесную, неуютную кожу ногтями и драть до тех пор, пока не станет легче, пока этот взгляд не перестанет заглядывать в самую его душу.       Эдди настолько теряет цепочку реальности, чувствует себя пойманным, что когда Ричи приподнимается с кресла, делает шаг к нему, он даже не думает о том, чтобы попятиться, не замечает ничего кроме того, как ему жарко сейчас и как отчаянно он хочет, чтобы Ричи положил конец не дающим ему покоя сомнениям. — Ты правда так думаешь, да?       Парень подходит всё ближе и ближе, и Эдди не может зацепиться ни за одну осознанную мысль, сжимается, пытается закрыться в себе, чувствует себя таким маленьким под его взглядом. — Я... — начинает было он, но слова погибают на кончике языка, когда он чувствует лёгкое, едва не призрачное касание костяшек Ричи, мягко скользящих по его бедру. — Ты хочешь, чтобы это был я? — продолжает тот, и Эдди невольно подаётся навстречу прикосновению, завороженный близостью Ричи и тем, как тот касается его сейчас, как скользят по его обнажённой, покрытой мурашками коже избитые костяшки, не может думать ни о чём, кроме того, как Ричи отправил Джеймса в реанимацию, потому что тот сделал ему больно. — Хочешь, чтобы я был тем, кто превратил его в кусок мяса?       На его губах играет понимающая ухмылка, и он наблюдает за тем, как губы Эдди неосознанно распахиваются на беззвучном выдохе, как он едва раскрывает ноги, когда рука Ричи скользит чуть выше, как любое раздражение теряется на его лице и какие стеклянные сейчас его карие, расфокусированные глаза.       Дыхание Ричи касается его лица, пробегается по пересохшим губам Эдди, по которым он тут же проводит кончиком языка, не в силах оторвать взгляда от скользящих по его коже разбитых костяшек, и перед глазами ничего, лишь разбивающий искривлённое болью лицо Джеймса сжатый кулак парня, снова и снова.       Он словно парит где-то далеко или с головой окунается в раскалённый океан, плещущийся в обычно холодных голубых глазах, сейчас прослеживающих малейшее изменение в его лице, каждую реакцию его обмякшего тела. Всё остальное кажется таким незначительным, и он не думает ни о том, зачем пришёл сюда, лишь понимая, что не хочет уходить, ни сейчас, никогда.       И эта мысль должна испугать, должна наконец вернуть его в реальность, привести в себя, но Эдди лишь тонет ещё глубже, когда вновь слышит низкий, переходящий на шёпот голос Ричи так близко. — Твой «не прикасайтесь, блять, ко мне» фасад может обвести вокруг пальца многих людей, — мягко говорит тот, и Эдди чувствует его слова на языке, пробует каждое из них на вкус, — но я знаю, кто ты на самом деле за закрытыми дверьми, Эдс. — Не называй меня так, — бездыханно шепчет он.       Его тело и мысли словно набиты пухом, и Эдди не может пошевельнуться, не может вложить в эти слова то раздражение, с которыми произносил их всегда. — Я буду называть тебя так, как, блять, захочу, ясно? — внезапная грубость в голосе Ричи вынуждает его вздрогнуть, из-за чего рука парня проводит ещё выше по его ноге, едва не касаясь кромки чёртовых шорт, и Эдди не сдерживает поражённого аха. — Боже, ты такой чувствительный, это сводит меня с ума.       Голос Ричи обволакивает, и сквозь накрывшего его пелену Эдди чувствует дыхание парня на своих губах, чувствует, как подрагивает его тело, потому что Ричи везде, окружает его со всех сторон, и он не хочет вырываться, хочет податься навстречу, что угодно, лишь бы под кожей перестало так жечь.       Эдди правда не понимает, почему позволяет Ричи делать всё это. Не знает, почему позволяет ему касаться себя избитыми, грязными костяшками. Ему стоит свести ноги и вывихнуть ему чёртову руку, давить до тех пор, пока не услышит хруст и из едва заживших ран вновь не хлестнёт кровь, окрашивая белоснежную кожу в алый. Однако он не делает ничего, лишь подаётся навстречу Ричи, не в силах вспомнить и слова.       Эдди едва подавляет постыдный всхлип, когда обжигающая, плавящая изнутри рука покидает его бедро, не достигая места, где он хочет почувствовать её больше всего, но мгновение спустя Ричи касается его губ, едва надавливает на нижнюю подушечкой большого пальца, вынуждая шире распахнуть рот, и Эдди позволяет ему, не думая ни о чём, кроме как о губах Ричи на своих.       Эта мысль эхом проносится по безвольному телу, и он закрывает глаза, хочет податься навстречу, чувствует раскалённое дыхание Ричи, так близко, что ещё совсем чуть-чуть, и...       Рука на его подбородке останавливает его, и на этот раз Эдди не сдерживает отчаянного всхлипа и хочет сбросить её, однако голос Ричи вырывает его из сладкой дрёмы, вынуждая распахнуть глаза и встретиться с его решительным взглядом. — Я не сделаю ничего, пока ты не попросишь меня сам, Эдди, — твёрдым голосом говорит Ричи, словно их лица не разделяют считанные сантиметры, словно мгновение назад он не собирался скользнуть пальцами под шорты Эдди, мог бы сделать с ним всё, что только захотел, и Эдди бы позволил ему.       Моргая в попытке согнать мутную пелену с рассредоточенных, стеклянных глаз, он пытается сориентироваться в этой резкой перемене, резком перепаде настроения Ричи, но не может ухватиться за единую мысль в своей опустевшей голове, будто наполненной сахарной ватой.       Его рассеянное внимание привлекает звук где-то за спиной Ричи, такой далёкий, что он даже не сразу понимает, что это Мэгги, открывшая дверь и замершая на пороге с тёплой улыбкой на губах при виде их буквально друг на друге, потому что часто заставала их двоих в таком положении раньше и наверняка рада тому, что это происходит опять, что они снова настолько близки. — Штрудель почти готов, — сообщает она и, обежав их последним полным забавы взглядом, исчезает в коридоре.       Ричи не отстранился, когда Мэгги появилась в дверях, даже бровью не повёл, лишь обернувшись на неё, и этого хватило, чтобы Эдди наконец пришёл в себя, вдохнул полной грудью, чувствуя, как бешено колотится сердце в его груди, норовя пробить грудную клетку и вырваться наружу, прямо в руки Ричи, всё ещё, чёрт возьми, касающиеся его так, словно так и должно быть.       Его резкий вдох привлекает внимание парня, и тот в одно мгновение отстраняется и бросает на Эдди короткий, считывающий взгляд, прежде чем подняться на ноги и окончательно исчезнуть из его личного пространства, оставляя за собой лишь эхо прикосновения, раз за разом пробирающего подобно лихорадке.       И Эдди не может дышать, ему слишком жарко и он должен как можно скорее выбираться отсюда, куда угодно, лишь бы под кожей перестало так жечь, умоляя Ричи вернуться, вновь коснуться его и продолжить то, что начал, потому что не может выдержать столь резкого падения в никуда.       Перед глазами плывёт, и он спускается вниз по лестнице на подрагивающих, едва несущих его ногах, сквозь туман что-то говорит Мэгги о том, как ему нужно поскорее возвращаться домой, и немеет в её прощальных объятиях после того, как она соглашается отпустить его и заворачивает кусок штруделя с собой несмотря на его вежливый отказ, всё это время чувствуя наблюдающий за каждым его движением взгляд, от которого до чёртовых слёз хочется спрятаться, укрыться, запереться под семью замками, только тогда чувствуя себя в безопасности от самого себя.       Прохладный октябрьский воздух обдаёт пылающее лицо и тело, когда за спиной Эдди закрывается дверь, и он не может думать ни о чём, кроме как поскорее вернуться домой, запереться в ванной комнате и скрести, скрести, скрести, пока его не отпустит это незнакомое, вынуждающее колени подкашиваться чувство, пропитавшие до кончиков подрагивающих пальцев.