Город больше не молчит

      Каждый мужчина в её жизни чему-то да учил. Фэш: что нельзя любить сильнее, чем любят тебя. Рок: что свобода важнее любви. Норт же… в груди привычно загудело: будто оттуда вырезали кусок, вот только чего, опухоли или сердца, ещё не разобрать. Норт тоже кое-чему научил.       Последние новости дошли недавно. Стоило Огневой скрыться, как Норт набрал ей и долго выговаривался. Говорил о многом: об отце, о будущем, о том, что теперь многое изменится. Маришка слушала. Иногда хмыкала в трубку, чтобы самой себе напомнить — ты ещё здесь, с ним. Хотя пальцы коченели и просили одного, набрать другой номер, услышать иной голос… а потом снова кивок и долгое «хм, ты прав».       Она знала, что в ту ночь, на мосту, сделала простой и единственный верный выбор. И не жалела. Маришка едва ли посадила бы себя на привязь, даже возьмись за неё Драгоций. Не жалела, вспоминая хриплое, густое дыхание в темноте, что катилось по коже сиропом; его руки на своём теле, долгие касания, пока кожа не трескалась морозной коркой; волосы, его жёсткие, короткие пряди и её витые локоны, перемешанные в изголовье. Она не жалела. Лишь выгребала из нутра остатки памяти, как выгребают из остывшей печи золу. Это был верный выбор. С Роком она рано или поздно забыла бы всё, чему научила жизнь. Он бы перестроил Маришку под себя, разносил бы её и приучил к мысли, что так и должно быть.       Маришка видела сплошную чёрную массу. Отсюда толпа казалась единым монолитом, а сухой воздух трещал под потоком слов, вздохов и шагов. Но она всё равно заметила его. Даже в толпе он выделялся, как выделяется кусок минерала в бурой породе. Маришка знала, что Рок её не видит, иначе бы точно повернулся спиной. Сейчас же открывался его резкий профиль с изогнутым носом — такая забавная горбинка, что она как-то не удержалась и прислонилась к ней губами, Рок тогда отпрянул и глянул так, будто кипятком ошпарился.       Маришка закуталась в куртку, день был ветреный и ясный. Пахло той самой весной, когда вокруг ещё белое покрывало, а сверху уже давит высокое небо. Ты знаешь, завтра будет теплее, но сегодня лучше прикрыть нос шарфом. Рок стоял в одном расстёгнутом пальто и сжимал руки в карманах. Маришка знала, что сжимал. Он всегда их сжимал, если дело касалось отца. Сейчас же отца хоронили. Людей пригласили мало. Возможно, кто-то скорбел. Маришка считала, что большинство отдаёт дань ушедшей эпохи. Астрагор едва ли оставил след в сердцах людей, но вот город его запомнит. Время обточит его образ, и многое из плохого останется здесь, в этом ясном, по-весеннему морозном дне.       Толпа начала расходиться. Постепенно она перебиралась к стоянке, чтобы отправиться в Змиулан, где от Астрагора осталось куда больше, чем здесь. Рок не сдвинулся ни на шаг. Маришка тоже.       Стоило уйти. Посмотрела и хватит. Умная женщина говорила в ней поставить точку, вырвать эту страницу, будто скомканный черновик, и перестать трястись; девчонка же просила поймать его взгляд и кивнуть. Маришка просто стояла. Хотелось наглядеться в последний раз, чтобы глаза заболели, а потом уйти и никогда не жалеть, что не обернулась.       Рок вздрогнул, будто поймал её мысль. Маришка напряглась, но Драгоций всего-то поправил шарф. Он похоронил отца, ему едва ли есть дело до чего другого. — Ты пришла, — сказал, даже не обернувшись, — хотя тебя не звали. — Разве это когда-то мешало мне?       Теперь обернулся. Его взгляд скользнул по ней, будто наполненный тающим льдом. Ни одной искры — лишь вяжущая, тягучая пустота. — Подойди.       Она могла бы не послушаться. Теперь его слова едва ли имели власть, и будь Маришка чуть более стервой, то точно бы не упустила шанса. Но сейчас ей хотелось другого: побыть с ним в последний раз. Маришка подошла. Встала так, что протяни руку и коснёшься. На чёрный камень она не смотрела, на Рока тоже. Хватало того, что нос жёг его запах, а висок — взгляд. — Не вини себя.       Талый лёд в его глазах застыл, а потом разлетелся осколками, а под ним оказалась пустота. Маришка прикусила губу — лучше бы молчала. — Избавь меня от лицемерия. Я знаю, ты пришла не за этим, — по голосу было неясно, чего в Роке больше: скорби или усталости, — мне не нужна жалость от той, что сама же её заслуживает. — Я тебя не жалею. И себя. У нас всё сложилось неплохо. Лучше, чем у многих.       Его взгляд скользнул ножом у горла. Рок сжал губы, а Маришка усмехнулась. Да, ты стоишь у могилы отца, а я смеюсь над тобой, говорю, что впереди светлая полоса. — Мне нет дела до того, что ты считаешь. Я уже сказал это Фэшиару, скажу и тебе — больше не приближайся ни ко мне, ни к Драгоциям. Мы не враги, но ты мне противна. — Вот как… противна?       Она поняла, что ему хотелось этого вопроса. Рок ждал его, хоть никогда не признался бы в этом. Маришка помнила, что на мосту он выбрал её, а она — нет, и это, пожалуй, было самой глубокой занозой. Там он открыл больше, чем хотел. Бедный Драгоций… заучить первый урок сложнее всего. Не люби больше, чем любят тебя. Когда-нибудь ты скажешь «спасибо». — Тебя не за что уважать, — ты предала меня, читалось в его словах, но он был слишком горд, чтобы сказать такое, — ты… забрала слишком много и ничего не оставила. — Странно… то же я чувствую к тебе. Но, знаешь, — Маришка улыбнулась, — я ни о чём не жалею. Ты напомнил мне, что на самом деле важно… я свободна, Рок. Сейчас, через год… через десять. Ни одна любовь, даже самая неземная, не стоит того, чтобы посадить себя на цепь.       Его лицо дрогнуло. Понял ли он её? Попытался ли? Маришка не знала, но ей хотелось, чтобы эта дыра внутри затянулась, перестала так свербеть, а для этого нужно говорить. — По-настоящему я любила лишь одного мужчину. И наверное буду его любить… это сильнее меня. Но ты был… ты стоил всего того, что я испытала. Знаю, тебе хочется это услышать и я скажу, меня задевают твои слова. Но я ни о чём не жалею. И не буду. — Зачем? — он поморщился, будто от зубной боли, — ты уже сказала всё поступками. Я понял их. Зачем ты говоришь ещё и словами? — Чтобы ты понял. С тем, на кого всё равно, не прощаются.       Рок впёрся в неё прямым, пробирающим взглядом. Таким он, бывало, разглядывал её в темноте, когда между ними таял даже воздух. Просто смотрел, вбирал в себя её лицо, волосы, жесты… Маришка позволила запомнить себя такой, какой он захочет. Это меньшее, что она могла дать. Наконец, Рок отвернулся, а у неё с сердца будто гирю срезали. Вот теперь конец, это точка. Маришка поняла это так же ясно, как и сам Драгоций. У каждого впереди своя полоса — не такая уж тёмная. — Уходи. Я хочу побыть один.       Маришка кивнула. Она могла бы многое сказать… что будь жив Астрагор, Року бы вряд ли достался Змиулан, хотя об этом ему доходчиво сказала старуха Столетт; что Хронимара едва ли оставит сына и теперь впереди у Змиулана своя история; что Рок сам это знает и оттого ещё больше грызет себя.       А её? Что ждёт её? Огнев получит ЗолМех. Василиса сама уступит его, может не сразу, но уступит. Она умнее их всех и единственная выберет то, что ей нужно, а это точно не горящее жерло отцовской компании, сжирающее всякого, кто глянул внутрь. Маришка почти завидовала. Сама она устроится так, чтобы больше никто не смел её тронуть. Норт не сравнится с Драгоцием, ни с одним, ни со вторым, но ей хватило. С Нортом она никогда не потеряет себя, выстроит спокойную, устроенную жизнь, где нет места страхам, что в один миг явится кто-то и перевернёт весь привычный уклад. Маришка наигралась в любовь. Теперь ей хочется ровно стоять на ногах и самой решать, как сложить завтра.       Норт тоже научил кое-чему. Спокойствие важнее любви.       Рок всё ещё глядел на неё. Ждал, когда она развернётся и пойдёт по заснеженной дорожке. А Маришка поняла, что должна сказать напоследок. Ему, а не себе. — Я выбрала не тебя. И, возможно, всё-таки пожалею об этом. Но не сейчас, а когда стану морщинистой, седой старухой и пойму, что вместо лихого пожара выбрала остывшую золу. С тобой я либо испытала бы всё самое лучшее, либо сгорела бы дотла. Это уже не узнать. А так я проживу спокойную, размеренную жизнь. В тепле и сытости, это правда не стоит уважения — она усмехнулась, — прощай.       Он приоткрыл рот, и Маришке захотелось услышать его голос. Что-то, что тоже можно запомнить. Но Рок все мысли произносил себе, про себя. За него говорили поступки. Она свернула на дорожку. Затылок жёг взгляд, оборачиваться не хотелось.       И всё-таки то была опухоль. Сердце Маришка хранила для другого человека. Для себя одной.