первообразная

Во рту сухо. Вокруг кромешная тьма, но Хенджин почему-то тянет руку вперед. Ему удается зацепиться за что-то скользкое, не дающее полностью довериться. Хван все же поддается вперед. Парню требуется несколько секунд, чтобы понять, где он. Тот же сон, что и всегда. Однако что-то не так. Белоснежный песок впервые не тонет под ним. Он окутывает голые ступни Хенджина, мягко шепчет на ухо, чтобы тот шел вперед. И под звук морского прибоя, под запах океана и лета Хван следует указанию. Он заранее знает, что это приведет его в никуда. Тонкая рубашка развевается от сильного, но нежного прохладного ветерка, пока Хенджин продолжает свой путь. Внезапно он срывается на бег. Хвану хочется дойти до сути, до смысла этой картины, которая открывается ему не в первый раз. Сквозь сжатые зубы и кулаки, Хенджин оставляет свои последние силы на этом берегу. Он беспомощно мотает головой из стороны в строну, теряясь в пространстве. Песок словно играет с ним, рассыпается и тянет под землю. Через пару секунд парень оказывается под водой. Хван вновь начинает тонуть. Если раньше парень хоть как-то пытался всплыть, сейчас он зачарованно наблюдает за тем, как свет на поверхности удаляется от него. Хенджин закрывает глаза и позволяет воде заполнить его рот, нос, уши, унести его печаль и тело куда-то далеко. Внезапный толчок в спину, и Хван делает глубокий вдох. Тело сковывает тяжелой болью. Хенджин кое-как разлепляет глаза и щурится от яркого света. Белые потолки, белые стены. Незнакомый вид из окна и жесткий матрас. Когда Хван понимает, что он в больнице, память к нему возвращается моментально. И лучше бы ее стерло к чертям. Хенджин пытается вытянуться, но обнаруживает катетер, вставленный в его руку. Другая рука же забинтована. Он с ужасом оглядывает себя, лежащего на больничной койке неизвестно сколько дней. Осознание накатывает в ту же секунду. Хван помнит все в мельчайших деталях. Он роняет голову на подушку и прикрывает глаза, молясь, чтобы все это было сном. Ужасным сном, с последствиями которого ему сталкиваться не придется. И чтобы Чана, Феликса, его амбалов и всех остальных не существовало. Гул ветра за окном заставляет Хенджина открыть глаза и пустым взглядом уставиться в стену. Внутри зарождается ураган. Хван чувствует, что совсем скоро он выйдет наружу. Нос щекочет запахом больницы, глаза режет от белого света, а его тело будто весит целую тонну. Его одинокий вздох нарушает тишину, прерываемую только пищанием кардиографа. Хенджин жалеет, что пришел в себя. Скоро приходят медсестры, наигранно радуясь пробуждению Хвана, и начинают вокруг него хлопотать. Они даже спрашивают, почему Хенджин сразу не вызвал их кнопкой на кровати. Хван не находит сил ответить. Обычно такие простые слова сами выбивались из его рта, не требуя сигнала. Сейчас же Хенджин хмурым взглядом таращится в потолок, ни о чем не думая. Пустота в его голове звенит, но это лучше, чем вечная тревога. Теперь она точно станет его долгим спутником. Хван молча наблюдает за действиями медсестер, съедает завтрак, позволяет врачу осмотреть себя. Проходит несколько часов точно, но для Хенджина они укладываются в пару минут. Словно слайд-шоу из картинок — так пролетело перед ним утро. Разговор с родителями проходит мимо Хвана. Он видит плачущую маму, которая держит его за руку, папу, нависающего над ней и ждущий чего-то. Хенджин не понимает, чего они хотят, испуганными глазами оглядывает их и лишь ближе к концу их визита начинает нормально отвечать на вопросы. Ему почему-то страшно. От количества людей вокруг, от того, что будет, когда он выйдет из больницы. Хван крепко держит маму за руку, кивая, пока она что-то говорит. И ему ничуть не спокойно, просто понимает, что ей так будет легче. В голове будто что-то щелкает, но Хенджин не понимает, что конкретно. Мир словно окрашивается во все серое. Смысл отвечать на вопросы пропадает, желание с кем-то говорить тоже. — Это пройдет, — отвечает врач на какой-то мамин вопрос. Хван даже не знает, что она спросила, но решает, что это может послужить и ответом на его вопрос. Это пройдет. Когда родители уходят вместе с врачами, в палате остается тревожный холодок. Хенджин продолжает сверлить взглядом стену, балансируя на грани реальности и сна, который окутывает его из-за лекарств. Возможно, что он даже проваливается в дрему на несколько часов, но для парня они проходят за пару секунд. Мыслей в голове одновременно много и совсем нет. Они несутся так стремительно, что Хван не успевает зацепиться ни за одну. В горле стоит противный ком, застревает и не дает нормально дышать. Свет из окна закрадывается в палату, ползет по одеялу, прячется в складочки. Хенджину тоже хочется накинуть на себя одеяло и исчезнуть. Попасть в мир, где его никто не знает, где нет ничего, что ждет парня в настоящем. Плечи сжимает тревога о будущем. Перед глазами обрывками всплывают воспоминания из спортзала. Вкус железа появляется на языке, Хвана словно душат. Пережить прошлое будет сложнее всего. Пару раз медсестры заходят в кабинет, но Хенджин не обращает на них внимание. Больше его волнует, когда придет Джисон. Что они скажут друг другу? Никаких оправданий неслучившемуся счастью, в идеале ждущему их обоих где-то за занавесом. Хван боится, что они оба сдадутся. Кто-то всегда должен оставаться сильнее, хотя бы на самый короткий промежуток, чтобы дать поддержку другому. Хенджин не знает, что может предложить Хану, когда тот переступит порог палаты. Он даже не уверен, что сможет четко и структурированно рассказать, что произошло. Один образ Чана перед глазами, голос Бана в ушах вызывают нервную чесотку всего тела, заставляют сглотнуть и сжать зубы. Хенджин до самого конца боялся и надеялся, что с ним этого не произойдет. А если и произойдет, то лучше бы он не пережил. Однако Хван сейчас лежит в больничной палате. Со стороны даже не скажешь, что внутри от парня не осталось живого места. Каждая клеточка поражена ядом, который медленно жрет Хенджина, заставляет его в панике вздрагивать от любого звука. Когда в очередной раз открывается дверь в палату, Хван не смотрит туда, лишь дергается, даже незаметно для себя. Однако какая-то неведомая сила заставляет его перевести взгляд. Хенджин от удивления вжимается в кровать и выпячивает глаза, лишаясь дара речи. Хван думал, что первым, кто придет к нему после родителей, будет Джисон. Возможно, к нему могли бы зайти одноклассники, другие друзья, кто угодно. Но только не Чанбин. Хван не сводит с Со прямого, твердого взгляда, когда тот заходит в палату и осматривается. Тот одет в школьную форму, серьезен и бледен словно смерть. Хенджину даже кажется, что ему чудится появление Чанбина в больнице, но тот медленным шагом подходит к койке Хвана и садится на стул, где сидела мама парня. От Со пахнет чем-то нехорошим, напряженным и пугающим. Прямо как в школе. Только вот если бы Чанбин подошел к Хенджину в школе, тот бы хоть как-то это мог оправдать. Сейчас же, когда Хван в больнице, видеть парня здесь необычно. Точнее, неправильно. В голову приходят только мысли о том, что Со послала сюда директриса, чтобы проверить состояние Хенджина, ведь он же ее сын. Хороший мальчик. Или же Чанбин все же заодно с Чаном и решил вынести приговор для Хвана. Ни один из этих вариантов Хвану не нравится. Ему не хочется видеть лицо Со от слова совсем. — Что ты здесь делаешь? — хриплым голосом спрашивает Хенджин и заливается кашлем. Говорил он только с родителями и отвечал им максимум двумя словами. Чанбин смотрит на него, почти не моргая, давит Хвана своим взглядом. Хенджин пугается. — Если это какая-то шутка, тебе лучше уйти. Пожалуйста. — Нам нужно поговорить, — игнорирует сказанное Со, кладя руки на свои колени и сжимая их. Хван ловит волнение на чужом лице. Нет, ему это сейчас неважно. — Нам не нужно говорить, — мотает головой из стороны в сторону Хван, успокаивая сам себя. Сейчас он выгонит Чанбина, и, дай бог, они никогда не пересекутся. — Я вызову врача, если ты сейчас же не уйдешь. Я не шучу. — Хенджин, послушай, — Со заставляет парня посмотреть на себя. Хван дергается от своего отражения в чужих глазах. Словно впервые видит, что у Чанбина не пустой взгляд. Хенджин отодвигается назад, натягивая на себя одеяло повыше. — Я расскажу тебе кое-что важное и уйду. Я тебя больше не потревожу, но ты должен выслушать меня, хорошо? Хван буравит Со взглядом. Нужно послать его куда подальше. Хенджин знает это. Ему, блять, об этом каждая частичка души, до сих пор целая и нетронутая, говорит. Чанбин вел себя с ним, как мудак, заставлял чувствовать себя глупо, он связан с Чаном, он совсем не тот человек, которого Хван должен сейчас выслушивать. Хенджину страшно из-за того, что этот разговор заставил Со прийти в больницу. Хван хмурится, перебирает пальцами одеяло, уже готовый сказать нет. Кнопку врача можно нажать за секунду, и больше никакого Чанбина в его палате. Только вот встревоженность на лице Со, просьба в чужих глазах шокирует Хенджина. Он никогда не видел такого Чанбина. И не уверен, что увидит еще однажды. Хван жмурит глаза, нервно сглатывая. Резкий толчок в спину, говорящий Хенджину, чтобы он выслушал, ломает парня. Хван кивает и игнорирует самое плохое предчувствие в своей груди. — Очень часто, смотря на человека, мы пытаемся узнать, что у него в голове. Какие эмоции он испытывает от определенных действий? Почему ты реагируешь так, а парень слева от тебя иначе? — спрашивает Чанбин больше сам себя, чем Хенджина. Со не смотрит на парня, теребя рукав пиджака и горько улыбаясь. — Наверное, у тебя возникала мысль о том, почему Чан такой, как он взял и решил, что именно он будет обладать правом решать, кто сегодня будет наказан, а кого пощадят. Объяснить это вкратце было бы слишком трудным, но когда-то он был очень хорошим ребенком. Замечательным, гордостью родителей, ярким лучиком для всей своей семьи. — Зачем ты мне это рассказываешь? — хмурится Хван, хоть ему и с одной стороны интересно. С другой же, не хочется даже слышать чужое имя. Чанбин поджимает губы. — Чтобы ты понимал, почему это происходит и почему именно с тобой, почему другим не достается и они живут, не зная забот, — тише прежнего проговаривает Со и втягивает побольше воздуха, собираясь. — Ты же знаешь, что у Чана есть старший брат? — Хенджин медленно кивает. — С ним кое-что произошло. Кое-что очень ужасное. Он винил в этом родителей прямо на глазах у Чана, который тогда, наверное, только в среднюю школу перешел. После этого и уважение к ним пропало, и сами родители сменили свои методы воспитания, лишь бы это не повторилось с Чаном. Можно сказать, они подарили ему возможность делать все, что он хочет. — Откуда ты это знаешь? — в каком-то шоке спрашивает Хван, хотя не планировал вступать в диалог. Такого он не знал. И не думает, что кто-то в школе даже слышал об этом. — Когда-то мы общались. Но не в этом суть, — откашливается Чанбин, словно не хотел отвечать на этот вопрос, но что-то его заставило. Хенджин внимательно следит за ним. — От обиды и ненависти к родителям, которые передались ему от старшего брата, у Чана сильно поменялся взгляд на жизнь. Родители прощали ему все. И прощают до сих пор. Почувствовав власть внутри семьи, он стал пробовать захватить ее и в школе. Потом в городе. И у него получилось. Примерно это мы сейчас и наблюдаем. — Сказанное тобой его не оправдывает, — четко отвечает Хван, на что Со осторожно кивает. — Конечно. Ни в коем случае. Но это объясняет его тягу делать то, что ему захочется. Он просто может себе это позволить и останется безнаказанным в любом случае. Чан прошел путь от кражи обеда у младшеклассников, потому что ему хочется есть, до случайного избиения, потому что ему необходимо спустить злость, — дергает плечами Со и прикрывает глаза. — Но то, что произошло со мной — неслучайно, — вновь нарушает свое правило Хенджин. Чанбин смотрит на него с грустью и снова кивает. — Это так. Однако, лучше бы оно было случайным, — проговаривает Со. Хван хмурится. — Помнишь тот день в сентябре, когда Чан хотел избить парнишку на глазах у всех? — Хенджин кивает. Корень зла и правда лежит там. — Тебе не стоило тогда пытаться. Это то, что Чан ненавидит больше всего. Сопротивление, непослушание. Ты пытался пойти против него, поэтому он никак не может спустить с тебя глаз и забыть. — Я не мог тогда стоять в стороне. Я думал, что он убьет того парня, — внезапно поднимает голос Хван, потому что ему нужно это сказать. Он молчал об этом перед Джисоном, врал Чану, говорил только парню в маске. И теперь почему-то Чанбину, который на удивление не язвит, не оскорбляет его, а со всем соглашается. — Мне было не все равно. — Я знаю, Хенджин. Я понимаю, — медленно отвечает Со. Хенджин смотрит на Чанбина с недоверием. Нет, парень врет. Хван хорошо знает, что Со все равно на это больше, чем любому другому человеку в школе. — Ты лжешь, — внезапно произносит Хенджин, вызывая удивление Чанбина. Тот от удивления застывает на несколько секунд. — О чем ты? — хмурится Со, словно его обвинили без причины. Хван шумно вдыхает в себя воздух. Для Хенджина Чанбин всегда был пустым листом с черными кляксами вместо текста. Поступки Со вызывали только эмоции, чаще всего негативные, но никак не желание разузнать, что же с ним не так. А с Чанбином многое не так. В школе Со либо пытался унизить, либо игнорировал, делая вид, что Хенджина нет. Это бесило, это раздражало, это злило. Даже сейчас, зная, что произошло с Хваном, он заваливается в больницу и пытается что-то доказать Хенджину, которому разбираться во всем в данный момент хочется меньше всего. Сейчас нет сил ни на какие эмоции. Точнее, не было, пока Чанбин не сказал, что понимает Хвана. Нет, такой человек не может понимать Хенджина, потому что Со все равно. Это мелькает при свете школьной лампы на его лице, когда парень проходит по коридору, это безразличие пропитывает воздух потным и гадким запахом, заставляя дернуться от неприязни. Даже когда чувства Чанбина красками пачкают белое одеяло Хенджина, белые стены, белые потолки и полы, для Хвана они все серые. Если бы Со не врал, если бы он действительно испытывал то же самое, что Хенджин, хоть раз, ничего бы из этого не произошло. — Тебе все равно. На того парня, на десятки других, на Джисона, — выплевывает Хван от усталости терпеть все эти речи, желая избавиться от образа Чанбина навсегда. — На меня, тем более. Поэтому я не понимаю, что ты тут делаешь. — Не нужно делать выводы по тому, как я веду себя в школе, — что-то недоброе сверкает в глазах Со. Даже пугающее. Но Хенджина это не волнует. — Мне похуй, как ты себя ведешь. Я делаю выводы по твоим поступкам. И пока ты не сделал ничего, что могло бы доказать, что тебе не плевать, — проговаривает Хван, и на миг ему даже кажется, что он ошибается. На короткую секунду, пока злость вновь его не захлестывает. — Чан сказал, что Джисон следующий. И что ты с этим сделаешь? Скажи мне, что ты собираешься делать, если тебе не все равно? — Это так не работает, Хенджин. Ты разве еще не понял? — качает головой Чанбин и поджимает губы. — Честно, я ничего не понимаю, — горько усмехается Хван и смотрит на Со. — Я хочу, чтобы ты ушел. Сейчас же. — Хорошо, — спокойно отвечает Чанбин и встает со стула. Словно в нем выключается то, что стремилось переубедить парня. Хенджин не верит, что все так просто. — И скажи Минхо, чтобы больше не подходил к Джисону, ясно? — внезапно решает сказать Хван и чувствует, как его обдает мурашками. Нужно срочно поговорить с другом. — И сам держись от нас подальше. — Ладно. Но только у меня есть одна просьба, — безразличным голосом говорит Чанбин и лезет в неизвестно откуда взявшийся рюкзак. Оттуда он достает маленькую коробку, одну из тех, что дарят на праздники, с красивым принтом. Хенджин хмурится. — Возьми это. — Зачем? Что там? — непонимающе и даже с каким-то отторжением спрашивает Хван, наблюдая за тем, как Со кладет коробку на тумбочку рядом с кроватью. — Поправляйся, Хенджин, — игнорирует вопросы Чанбин и выходит из палаты, оставляя Хвана наблюдать за неподвижной коробкой, стоящей рядом с ним. Словно там то, что убьет парня, что-то ужасное и требующее немедленной транспортировки в мусорную корзину. Хенджин думал, что после того, как Со уйдет, ему станет лучше. Возможно, так и было бы, если бы не коробка. У нее будто появились глаза, которые не сводят с Хвана взгляд, жуют его изнутри и требуют себя открыть. Хенджин аккуратно берет коробку в руки. Размером она с альбомный лист и достаточно глубокая. Рисунок на коробке ничего не напоминает. Обычные завитки бледно-оранжевого цвета. Кажется, что она весит тонну. Хван дрожащими руками кладет ее на себя, боясь поднять крышку. У него настолько плохое предчувствие, что парень готов выкинуть коробку в окно и зарыться под одеяло. Хенджин слегка ее трясет и понимает, что ничего тяжелого там нет. Мягкое перекатывание и шуршание. Хван закрывает глаза и делает глубокий вдох. Сразу вспоминается, как будучи ребенком родители никогда не забывали тратиться на коробки для подарков Хенджину на разные праздники. Когда Хван развязывал пеструю ленточку и с предвкушением снимал крышку, он забывал обо всем. Все эти приятные воспоминания разрушаются в один момент. Это не подарок. Это коробка от Чанбина, которую тот оставил и ушел. Становится холодно. Дрожащими пальцами Хенджин поддевает крышку и приподнимает ее. Хван откидывает крышку на край кровати и замирает. Нет, этого не может быть. Это шутка. Просто глупая шутка. Хенджин закрывает лицо руками и сдерживается от желания рвать на себе волосы. Если бы он мог, он бы прямо сейчас побежал за Чанбином. Но Хван в шоке разглядывает содержимое коробки, втайне желая, чтобы это оказалось галлюцинацией. Хенджин медленно берет в руки листки бумаги и горит от потребности смять, сжечь, разорвать их. Мягкие штрихи карандашом, перед глазами Хвана словно проблескивают все эти моменты, которые теперь хочется вырвать из головы. Он никогда не думал, что будет так сильно ненавидеть собственные портреты. Слезы щиплют глаза, пока Хван перебирает листки со своим лицом, в стиле, который он вряд ли сможет забыть и шепчет, едва слышимо для себя самого же, что это шутка. Розыгрыш. Это не может быть правдой. Хенджин в истерике, в полной беспомощности отбрасывает от себя эти рисунки, обнаруживая на дне то, чего он так желал больше никогда не видеть. Маска. Та самая, черт возьми, которую носил незнакомец на рельсах. У Хвана словно рушится целый мир, рот заполняется ядом, а тело тонет в пучине. Наверное, это становится крайней точкой. Хенджин в каком-то трансе ставит коробку обратно на тумбочку, вынимает катетер из вены, снимает остальные липучки с себя и встает с кровати. Голова кружится, ноги не слушаются, но Хвану все равно. Какой вообще теперь смысл во всем этом? Он захлебывается в собственной наивности, в своей тупой доверчивости, отказываясь принимать этот факт. Мозг даже не сможет сформулировать мысль. Язык бы в жизни не смог произнести эти слова. Его предупреждали, его обманули, его скинули с самой высокой скалы, лишив всякой надежды. Хенджин волочит ноги в сторону выхода из палаты, облокачивается на дверь головой и душит в себе всхлип. Это несправедливо. Этого не должно было произойти никогда. Но это случилось. Хван еле сдерживается от необходимости разбить себе голову об эту железную дверь, тянет за ручку и вываливается в коридор. Перед глазами все плывет и лучше бы под ногами была пропасть. Только вот его ловят врачи, вновь тащат в палату, игнорируя любые попытки вырваться, не обращая внимания на крики Хенджина, которые издает кто-то другой. Сам Хван где-то внутри. Разбитый вдребезги, без малейшего шанса на спасение и исцеление. Ему вкалывают что-то и отправляют в темноту. Облегчение, которое парень так искал, не наступило. И не наступит еще очень долго. Перед тем, как провалиться в сон, Хенджин надеется никогда не проснуться. Когда Хван разлепляет глаза, его слепит белая лампа. Он прикрывает лицо ладонью, желая избавиться от нахождения в этой бесконечной больничной карусели. Это его первые мысли. Затем же вспоминается, что было до сна, и моментально начинает тошнить. Сердце стучит в ушах, Хенджину словно кладут на грудную клетку кучу кирпичей. Глаза сами находят коробку, стоящую на прикроватном столике. Там, куда ее поставил Чанбин. Медсестры послушно сложили внутрь все листки, раскиданные по палате. Что-то трескается в груди, раскупоривая боль, которая держалась там только благодаря шоку. Заглядывать в эту проклятую коробку нет ни малейшего желания. Может, это все же злая шутка? Хван готов зацепиться за любую мысль, даже самую безумную. Лишь бы доказать, что это не Чанбин. Это просто не может Чанбин. Обида душит, крошит Хенджина на мельчайшие частички, превращая его в пыль. Хвану и правда кажется, что он разлетится по свету от дуновения ветра. Настолько слабым, настолько обманутым и опущенным в грязь он себя не ощущал даже в спортзале, стоя на коленях перед Чаном и терпя его унижения. Глаза щиплет от слез, но ни одной из них Хенджин не позволяет скатиться по щекам. В голове никак не вяжется раскрывшая перед ним правда с действительностью. Сколько слов было сказано, сколько обещаний, которые Хван теперь сдержать не в силах, было дано. Хенджин проклинает себя за свое любопытство, за свою слепую веру в человека, который скрывал перед ним лицо. Ему стыдно. Хвану так стыдно за каждую встречу, за все, что он испытывал на рельсах, за вечные оправдания незнакомца, за желание защитить его и довериться. Хенджин никогда так сильно не ошибался. Так иронично, что его предупреждали. Хван помнит, как парень в маске постоянно повторял, что Хенджин не будет с ним общаться после того, как он признается. Это было очевидным, но Хван все равно всеми способами пытался доказать обратное. Сейчас он понимает, что Чанбин знал, что Хенджин его никогда не простит, не скажет, что все в порядке. А кто бы сказал, если бы оказался на их месте? Больше всего Хвану непонятно все то утешение, которое он находил в словах парня в маске, в словах Со. Перед ним словно был иной человек, не тот Чанбин, которого он видел и знал в школе. Хенджин не может поверить, что Со приходил туда, выслушивал Хвана, пытался ему помочь, а потом вел себя в школе словно последний кусок говна. Его поддержка, которая всегда попадала в точку, победа Хенджина на той глупой олимпиаде, день рождения Минхо и так далее. И это все правда происходило не случайно. Хван не мог даже представить, что ответ на то, кто же парень в маске, был все это время так близко. Возможно, ему просто не хотелось верить. Возможно, если бы Чанбин был другим, не приносил бы в жизнь Хенджина проблемы, то Хван бы понял все сам. Мерзость и отвращения от осознания, что парня так обманывали, перекликается с полнейшим шоком от того, какие слова говорил ему Чанбин тогда. И если раньше они вызывали приятную теплоту в душе, то сейчас ничего, кроме злости и обиды, Хенджин не испытывает. Хвана трясет от простого понимания, как жестоко с ним поступили и как легко он на это велся. Глупый. Никакого оправдания Хенджин себе придумать не может. И Чанбину тоже. А что было на балу? Зачем им было там встречаться? Зачем Чанбин пошел за Феликсом? Хван горько смеется, понимая, что именно имя Со требовал от него тогда Чан. И что если бы Чанбин не лез, куда не надо, Хенджин, возможно, был бы целее раз в десять. Можно сойти с ума от того, что Со еще хватило совести завалиться в больницу и пытаться промыть Хвану мозги. Не извиниться, не попытаться объясниться, а просто оставить эту сраную коробку и уйти. Хван кусает губу до крови, чтобы не заплакать, хотя так хочется. Несправедливо, отвратительно. После этого Чанбин точно не имеет права говорить, что понимает Хенджина. Наслушавшись от Хвана всех его переживаний, начинает казаться, что Со теперь знает каждый рычаг давления на парня. У Хенджина ощущение, что его секреты дорогой ему человек растрепал тому, с кем Хван хотел бы пересекаться в этой жизни как можно меньше. Лучше бы все и правда было так. В течение дня приходит Джисон. Он, запыхавшийся, но в то же время бледный, входит в палату и рассказывает, что его вчера не пустили. Хван лишь медленно моргает и отвечает, что ему нездоровилось. Хенджин разглядывает Хана, словно во сне, потому что очень скучал. Тот выглядит не очень. Уставший, невыспавшийся, наверное, тоже мечтающий о том, чтобы все это закончилось. Хван решает не попадать под расстрел вопросами и просто рассказывает о том, что произошло в спортзале. Джисон слушает внимательно, не перебивает и почти не дышит, потирает костяшки и хмурится. Хенджину уже даже не тяжело об этом вспоминать. Ему просто плевать. Жизнь словно ставит над ним эксперименты и ждет, когда он сломается. Хван может заверить, что у нее получилось. В самом конце Хенджин делает паузу и ловит обеспокоенный взгляд Джисона. — Я знаю, что ты больше не общаешься с Минхо, но все равно должен сказать. Чану не нравится, что вы общаетесь. Я не знаю, что у него с Минхо, но, — Хван спотыкается, потому что за друга он правда волнуется. Чан чокнутый. И от этого не спастись. — Он сказал, что хочет с тобой поговорить. Я не представляю, что он хочет сделать. Джисон, пожалуйста, тебе нужно держаться от Минхо подальше, это все, что я знаю. — Не волнуйся об этом, — спокойно отвечает Хан. Он не пугается, не паникует. Просто смотрит в ответ грустными глазами и кивает. Хенджину так плохо от того, что он не может помочь. Он сам лежит на больничной койке из-за Чана. Даже зная, что Джисону грозит опасность, спасти его нельзя. Только хоть как-то пытаться избежать лишних проблем. Хенджин замечает, как взгляд Хана перемещается на коробку. Хван жмурится от предстоящего вопроса. — Что это за коробка? — Чанбин приходил, — пытается спокойно начать рассказ Хенджин, но не может. Его голос дрожит, он сам как осиновый лист. Джисон удивленно смотрит на него. — Я не- Блять, ты знал, что это он? Просто скажи мне. — Что Чанбин — тот самый парень в маске? — тяжко вздыхая, уточняет друг, а Хван ему кивает, кусая нижнюю губу. — Знал. С дня рождения Минхо. Догадывался еще до этого, — чешет голову Джисон и качает головой. — Ты просил- — Я знаю, что я просил не говорить, — с надрывом отвечает Хенджин и тут же одергивает себя. Он не будет срываться на Хана. Тот не сделал ничего плохого. Только вот все равно подлое ощущение, что Джисон должен был забить на просьбу Хвана и сказать. Ведь это не какой-то ученик их школы. Это Чанбин. Хван потирает виски. — Он просто оставил эту чертову коробку со своими рисунками и с маской и ушел. Даже не сказал мне ничего. — Мне жаль, Хенджин, — Хан искренен. Он даже пододвигается ближе на стуле и находит своей рукой ладонь друга и сжимает ее. — Я хотел тебе сказать. — Я сам тебя попросил этого не делать, — пожимает плечами Хван и правда не чувствует обиды на Джисона. Теперь уже точно. — Мне просто нужно это переварить, ладно? — Может, вам стоит поговорить? — предполагает Хан, хотя и сам не уверен в своих словах. Это ловится в его тоне. У Хенджина в груди все сжимается из-за этого предложения. — Что я ему скажу? А он мне? — горько усмехается Хван и смотрит на друга. — Это бред. Ничего нормального из этого не выйдет. Верну ему коробку и дело с концом. По взгляду Джисона Хенджин понимает, что тот хочет сказать что-то еще, но не решается. Чтобы больше не продолжать этот разговор, Хван сам переводит тему и спрашивает о том, как дела у друга. Хан понимает, в чем дело, не настаивает и начинает свой рассказ. Какие-то бытовые школьные моменты, но и среди них оказывается кое-что интересное. В избиении Хенджина обвинили Хенвона. Видимо, он попался Чану под руку слишком вовремя. Идеальный вариант. Хвану не по себе от мысли о том, что будут делать родители или что сделали уже. Хоть Хенвон и подставил Хенджина, рассказав Чану о его вопросах, но писать заявление в полицию на парня Хван не собирается. Он не настолько еще одурел. Только вот как и что говорить родителям, он не представляет. Врать, что они просто повздорили? Что Хенвон боксом занимается или еще чем-то похожим? Джисон лишь говорит, что это уладят. Наверное, больше для того, чтобы успокоить Хенджина, пока тот еще не до конца пришел в себя. Или вновь он знает чуть больше, чем Хван. Докапываться сил нет. Они сидят до ужина, пока в палату не заходит медсестра и не говорит, что Хану пора идти. Парни прощаются, а Джисон напоследок напоминает о существовании телефона, который у Хенджина никто не забирал. И правда, Хван даже не пользовался смартфоном в больнице. Было не до него. После визита Хана становится полегче. Хотя тревога и отвратительная сухость во рту никуда не пропадают, Хенджину дышится свободнее, когда он поделился всем с важным для него человеком. Смотря на Джисона, который трезво оценивает сложившуюся ситуацию, Хвану хочется поучиться рассудительности у друга. В какой-то момент Хан из того подростка, которому лишь бы сунуть свой нос во все, превратился в совсем другого человека. Хенджин сомневается, что хоть раз в жизни увидит того расслабленного Джисона, который совершает импульсивные поступки и не думает о последствиях. Сам же Хван стал слишком эмоциональным и несдержанным с вечно меняющимся настроением и вспыльчивостью. Он потирает виски пальцами, мысленно оглядываясь назад, туда, в прошлое, вновь и вновь скучая по той беззаботности с запахом детства и отсутствием какой-либо ответственности. Легкий ветерок из приоткрытого окна будто бы последний раз дает вспомнить и почувствовать, каково это. Ему давно пора отпустить эту тоску. Но как можно попрощаться с тем временем, когда ты был счастлив? По-настоящему счастлив. Хенджин переворачивается на бок и прикрывает глаза. Он справится. Хвана выписывают в понедельник, ровно через неделю. В школу он пока не вернется. Врач настаивал на том, чтобы Хенджин провел в больнице еще недельку, но родители очень хотели забрать сына домой. Хван тоже устал от запаха своей палаты, от воспоминаний, которые вызывала в нем эта комната. Теперь белый цвет у Хенджина ассоциируется с чем-то плохим, с тем, от чего нужно держаться подальше. Когда мама помогает Хвану собраться, она с удивлением оглядывает злополучную коробку и спрашивает, откуда она. Хенджин игнорирует ее вопрос и просто просит ее положить с собой. Хван вернет ее Чанбину. Хочется посмотреть, в каких эмоциях исказится лицо этого человека. По коже пробегают неприятные мурашки. Мама долго смотрит в ответ на сына, но выполняет его просьбу и убирает коробку в один из пакетов. Хенджин молится всем, кому можно, лишь бы она ее не открыла. Улица встречает Хвана сильным и холодным ветром. Конечно, ведь уже ноябрь. На удивление, небо сегодня чистое, без единого облачка, но солнце ни капли не греет. Хенджин выпрямляет плечи. На прогулку он выходил только с медсестрой, сидя в коляске, потому что врач уверял, что ему не нужно напрягаться. А так хотелось встать с нее, пробежаться, почувствовать ногами через кроссовки асфальт. Сейчас Хван этим наслаждается сполна. Бегать ему пока нельзя, но пройтись можно. Мама уже планирует их совместный вечер, отец послушно соглашается посмотреть какой-то фильм и заказать пиццу. Хенджин надеется, что сможет отвлечься от проблем в кругу семьи. Он вспоминает все те моменты, когда стремился убежать от родителей и мечтал, чтобы они поскорее уехали. Хван только сейчас понимает, как был не прав в те моменты. Но в то же время он знает, что никогда не сможет рассказать им все, происходящее с ним. Пока Хенджин слушает мамину болтовню, он оглядывает парковку больницы, ища глазами машину отца. И лучше бы он поменьше смотрел по сторонам. Хван делает глубокий вдох, когда видит Феликса, облокотившегося на перила лестницы с главного дворика больницы и потягивающего сигарету. Ли замечает его сразу же. Хенджин понимает, что лучше не убегать и не делать вид, что он слепой и не узнал Феликса. Ноль мыслей, зачем ему приходить. Чану нужно что-то еще? Это не конец? Хван берет себя в руки и самым спокойным голосом на земле говорит родителями, что к нему пришел его друг и ему нужно с ним поговорить. Мама и папа, как всегда, реагируют радостно, кивая и отвечая, что подождут Хенджина в машине. Хван останавливается, наблюдая за тем, как родители идут в сторону парковки и оставляют сына бороться со своими страхами и проблемами самостоятельно. Хенджин переводит взгляд на Феликса, который стоит неподвижно и ждет его. Ничего не остается, как пойти в его сторону. В какой-то момент асфальт становится похожим на батут, не дающий Хвану нормально передвигаться. Дрожащие руки парень прячет в карманы куртки. От Феликса на расстоянии веет какой-то свежестью, несмотря на сигарету в его руках. Дорогую сигарету. Ли легко прислоняется к перилам, мажет взглядом по Хенджину, который никак не может дойти до него. Хван ожидает от него едкую ухмылку, но она не появляется на чужом лице. Феликс какой-то странный. Он вроде и с Чаном, но совсем другой. У него почти кукольная внешность, такая аккуратная, будто бы весь Ли сделан из фарфора. Его тонкие запястья выглядывают из-под рукавов ветровки, когда он протягивает ладонь, чтобы поздороваться. Видимо, он понял, что Хенджин сказал родителям. Хван слабо жмет его руку и смотрит на выразительное лицо Феликса, покрытое веснушками, которые разбросаны на нем словно звезды. И правда, что же Ли забыл у Чана? Зачем этим занимается? Хенджин осознает, что сейчас не время думать об этом, поэтому прогоняет все мысли прочь. Феликс тушит сигарету об асфальт и прячет бычок в пачку. Поблизости действительно нет мусорных баков. Хван даже оглядывается, ища их, получая в ответ лишь ухмылку Ли. Совсем не злую, что странно. — Выглядишь неплохо, — проговаривает Феликс, и, услышав его голос, Хенджин тут же берет себя в руки. Ли пришел далеко не проведать его. Он пришел от Чана. И ничего хорошего это не должно принести. — Надеюсь, чувствуешь себя так же, — вздыхает Феликс и достает еще одну сигарету. Даже предлагает Хвану. У Хенджина сосет под ложечкой от желания курить, но родителям открывается отличный вид на то место, где они с Ли стоят. Он мотает головой. — Ты очень сильно разозлил Чана. Давно никому так не доставалось. — Зачем ты пришел? — с опаской спрашивает Хван. Феликс ничего не делает, ни разу ничего не сделал ему, но порой кажется, что он так же опасен, как и Бан. И что в любой момент от Хенджина не останется и мокрого места. Ли поджигает сигарету. — Ты очень странный парень, Хенджин. Напоминаешь мне кое-кого. Спрашиваешь про наши дела у левых одноклассников, доводишь Чана. До сих пор помню, с каким выражением лица он рассказывал, что какой-то пацан пытался остановить его. Чан с тобой даже договор заключил, лишь бы ты не лез, — перечисляет Феликс, а каждое слово отдается эхом в голове Хвана. Напоминает? Ли внимательно его оглядывает. — Но тебя не унять. Иногда мне кажется, что если бы у тебя было больше сил, больше людей и связей, ты бы не побоялся пойти против Чана в открытую. Я же прав? Не бойся, я не скажу ему. Просто интересно. — Зачем ты пришел? — вновь повторяет свой вопрос Хенджин, потому что ему становится страшно от таких вопросов Феликса. Неужели, в нем видят угрозу? Хвану хочется нервно рассмеяться. Он понимает, что не способен ни на что, кроме глупых и необдуманных поступков. Ли щурится и стряхивает пепел. — Считай, тебе очень повезло. Чан решил дать тебе второй шанс. Не без моих уговоров, конечно, но все же, — радостно произносит Феликс, сладко улыбаясь и подставляя лицо холодному солнцу. Хенджин хмурится, едва не открывая рот от удивления, и ждет. — Скажи, кто был тот парень в маске с тобой на балу, и все закончится. — Я-, — Хван кажется теряет дар речи после этой фразы. Конечно, зачем же еще мог прийти Феликс. — Не думай, что за этим не последует никакая награда. Гарантирую, что ты и Джисон будете в порядке, если вновь не ввяжетесь во что-то, — говорит Ли и дергает бровями. — Ну что? Вспоминаешь? Хенджин колеблется. Конечно, ему стоит сказать, что с ним тогда был Чанбин. Черт возьми, он может отомстить человеку, который обманывал и водил его за нос столько времени. Обрести спокойствие, подарить Джисону хоть какую-то безопасность. Хван понимает, что может это сделать, сказав всего одно имя. Это ведь так просто. Пусть Чанбин сам разбирается со своими проблемами, сам виноват, что лезет к Чану. Почему Хенджин должен страдать из-за этого? Почему Хван попал в больницу, а Со ходит там где-то и не знает забот? Однако воздух в груди спирает, сдерживая ответ, а внутренний голос кричит, что так делать нельзя. Что это неправильно, что нельзя сдавать Чанбина Феликсу. Хенджин осознает, что это свинский и несправедливый поступок, что он себя сожрет, если так поступит с любым человеком на этой земле. Кажется, даже с Со. Хван давно перестал понимать, какое его решение правильное, а какое нет. Он помнит, как Чанбин сказал ему на рельсах, что жертвовать своими принципами ради дорогих тебе людей, нормально и в этом нет ничего такого. Почему же Хенджин не может сделать этого сейчас? Почему жуткое ощущение, что если он сдаст Со, начнется конец света или что похуже? Хвану хочется вдарить себе по голове кулаком, разбить себе колени или руки в кровь из-за количества эмоций и чувств внутри. Он делает глубокий вдох, понимая, что еще пожалеет об этом. — Я не знаю, кто это был. Мы познакомились на балу. Он не захотел снимать маску, я не стал настаивать, — проговаривает Хенджин, понимая, что оправдание до глупости смешное, но Феликс слушает его внимательно. — Если бы я знал, я бы сказал. — Я тебя понял. Очень жаль, что ты не знаешь, кто это. Чан будет недоволен, — еще один бычок летит в пачку. Ли выпрямляет плечи и подходит к Хвану почти вплотную и тихо произносит ему на ухо. — Скажи Джисону, чтобы был осторожен. — С Чаном? — вопрос сам вырывается наружу, словно Хенджин понимает, что Феликс имеет в виду. Точнее, кого. И это далеко не Бан. Тот заливисто смеется. — Ты умный парень, Хенджин, — улыбается Ли, понимая, что тот имеет в виду, и хмыкает. Хвану совсем не весело. Он уже говорил Джисону держаться от Минхо подальше. Насколько все плохо, если ему сейчас говорит об этом Феликс? — Надеюсь, мы встретимся не скоро. Поправляйся и возвращайся в школу. За Джисоном нужен присмотр. Ли не дает ничего сказать в ответ и уходит, оставляя Хвана стоять на месте. Он смотрит ему вслед, обдумывая все, что произошло сейчас. Хенджин правда отмазал Чанбина. Хочется пнуть каменную лестницу от негодования, от своей очередной тупости. Правильно ли это было? Предчувствие говорит, что Хван поступил так, как нужно. Мозг же жрет Хенджина изнутри, потому что Чанбин поступил с ним плохо. Он не достоин спасения. Зачем Хван это сделал? Вновь зацепился за свои моральные принципы, возомнив себя самым нравственным человеком на земле. Хенджин же понимает, что он не такой и эти малейшие порывы защитить справедливость никогда ни к чему хорошему не приводят. А как бы поступил на его месте Джисон? Хван все же решает не говорить ему об этом разговоре. Никакой Феликс не приходил в больницу и никакого спасения ему не предлагал. Хенджин бы с удовольствием вырвал себе сейчас пару клоков волос от злости и разочаровании в самом себе же. Чистое небо быстро застилается тучами из-за быстрого ветра, качающего деревья. Из собственных мыслей Хвана вырывают только капли дождя, упавшие на лицо, и гудок машины родителей. Свой шанс Хенджин упустил. Разбираться теперь придется самому.