***
Аккерман очнулась в просторном помещении с белыми стенами и сильным запахом спирта, который пробивал ноздри даже сквозь сон. Состояние у нее было крайне паршивое: голова раскалывалась на две части, конечности онемели и упорно не хотели двигаться, а мозг был, словно вата — мягкий, слабый и совершенно не способный что-либо соображать. Брюнетка не без усилия дотянулась до колокольчика, стоящего на краю прикроватной тумбочки около нее: «Никогда бы не подумала, что протянуть руку будет так сложно», — и тихонько позвонила. Настолько, насколько в принципе могла шевелиться. Буквально через минуту в палату вошел высокий мужчина в длинном белом халате. Его лицо было уже знакомо азиатке: оно живо напомнило ей о том времени, когда она, будучи еще ребенком, жила в районе Шиганшины, и каждый месяц этот человек приезжал к ним на дом, проверяя состояние ее матери. Собственно, так она и познакомилась с Эреном. — У меня галлюцинации, кажется, — сквозь слабую улыбку пробормотала девушка, в изнеможении прикрывая глаза. — Или я все еще сплю. — Твое состояние — нормальная реакция на ту дозу снотворного, которое мы тебе дали, — успокаивающе произнес доктор Йегер, присаживаясь на краешек кровати. — Не переживай, Микаса, мы еще успеем поговорить. Лихорадка не опасна, но восстанавливаться будешь долго, это я тебе гарантирую. Только на земле больше не засыпай, около реки даже летом бывает холодно. — Где Леви? — к девушке потихоньку возвращался разум. — Помню, как он меня на руки взял, а потом словно туман… — Он дважды в день приходит, скоро уже должен появиться, — Гриша, задумавшись, посмотрел на часы. — Так Леви тебе, стало быть, хозяин? — Это он вам сказал? — Заверил меня, что ты — его сестра, — пояснил мужчина. — Только вот я не припомню, чтобы у господина Аккермана был сын. — Угадали, — девушка приподнялась на локтях и приняла полу-сидячее положение. Так разговаривать было гораздо удобнее, нежели глядя в потолок. — Он хорошо с тобой обращается? — Не сказала бы, — недовольно пробубнила Микаса. — Правда, в последнее время стало получше. Влюбился, говорит, в другую, но меня отпускать все равно не хочет. — И куда бы ты пошла, если бы отпустил? — поинтересовался мужчина. — В кадеты, — на этом слове она вдруг вспомнила кое-что важное. Кое-что, о чем думала еще до своего пребывания у Фарлана с Изабель. — Кстати, где сейчас Эрен? Оказалось, что юноша уже год служит в южном училище стены Роза и по-прежнему мечтает поступить в Разведкорпус. Какая все-таки интересная жизнь: три года назад они вдвоем днями напролет изучали библиотеку Гриши, помогали Карле с домашними делами и гуляли до отказа ног; а сейчас находятся в совершенно разных слоях общества, не поддерживая абсолютно никаких связей. У него теперь, оказывается, и сестренка младшая есть — Дина Йегер. — Знаете, мне кажется, я скоро не выдержу, — с нотками грусти сказала Микаса, дослушав мужчину. — Какая разница, в какой клетке мне жить: в железной или золотой? Я не о такой жизни мечтала, — она говорила, несмотря на нарастающий ком, застрявший в ее горле, как ассоциация с тем местом, которое она упорно не хотела признавать своим домом. — Хотя мечты эти, конечно, тоже дурость… Они проговорили около получаса, и этот разговор стоил ей последних сил, что были при ней. Гриша это, видимо, заметил, поскольку посоветовал лечь спать, а мысли свои заткнуть куда подальше, чтобы хуже не сделать. Микаса обессиленно рухнула на подушки, надеясь, что после сна ей и впрямь станет лучше.***
Когда она проснулась, был уже вечер. Кто-то сидел на ее кровати, ласково поглаживая по голове и перебирая иссиня-черные волосы, растрепавшиеся во время сна. Одновременно с этим мужчина о чем-то горячо спорил с доктором, и Аккерман решила не встревать. — Не тебе распоряжаться моим имуществом, Йегер, — Микаса сразу же узнала голос Леви. — Если ты хотя бы приблизишься к ней, клянусь, я всю полицию поставлю на уши, чтобы… Спросонья девушка не поняла, о каком имуществе идет речь, но все очень быстро встало на свои места. Значит, Гриша все-таки рассказал ему о том, что знает… Вряд ли это хорошо закончится. — Хватит, — устало произнесла она. Все присутствующие удивленно воззрились на нее. — Ты как? — Ривай опустил руку и взял ее ладонь в свою. У Микасы попросту не было сил отдергивать ее — пусть делает, что хочет. — Не так, как днем, но все равно ужасно. — Побочное действие кончилось, — доктор Йегер подошел ближе и зачем-то попросил ее открыть рот. Азиатка ничему не сопротивлялась, позволяя осматривать себя на предмет каких-либо симптомов. — Не вижу смысла и дальше поить тебя снотворным. Микстура, постельный режим и через несколько дней будешь в отличном состоянии. — У тебя какая-то ненормальная тяга пропадать на кучу времени и всех нервировать, — безрадостно усмехнулся Леви. Микаса непонимающе вскинула брови: Кучу времени? — Ничего, такое часто случается, — заверил Гриша, подавая ей стакан воды и еще стопку с какой-то дрянью, не запивать которую было совершенно невозможно. — Ты двое суток пролежала, — объяснил Ривай. — Изредка в себя приходила, что-то говорила и снова вырубалась. Не помнишь? — в ответ Аккерман отрицательно помотала головой, поскольку разговаривать было все еще тяжело. Гриша еще раз удостоверился в том, что пациентка пребывает в нормальном состоянии, и покинул палату, оставив ее наедине с Леви. Тот не спешил ничего говорить, но лучше бы он кричал — тогда, может, Микаса не чувствовала бы себя так плохо. — Хотел, чтобы я тебя перепродал, — усмехнулся он. — Ему. Неужели тебе настолько противно мое общество? — Нет, но и от радости с ума не схожу, — слегка растерянно ответила темноволосая. — Тем более, что я теперь тебе не нужна. — Не знаю, с чего ты решила, что Петра тебя «заменит», — укоризненно сказал Ривай. — Вы абсолютно разные, и обе для меня много значите. Как бы там ни было, я к тебе очень сильно привязан. Микаса сидела на больничной койке, не в силах пошевелиться — словно в трансе, — прикованная к постели надеждой и ужасом. То был не страх и не замешательство, а нечто парализующее, похожее на лезвие меча, каким принято вырезать титанью плоть из шеи, рассекающий весь воздух вокруг себя, пока гигант падает, точно у него мгновенно отказали все конечности, точно вакуум разорвал всю живую ткань его органов, иссушил его изнутри. Она надеялась, что Леви больше не заговорит с ней, — потому что сама была не в силах — и молилась, чтобы он не попросил пошевелиться, потому что сердце билось так быстро, словно закупорено, начинено осколками стекла и скорее разорвется, чем позволит еще хоть капле крови попасть в свои узкие камеры. Затем Ривай сделал нечто, что вызвало еще большую растерянность со стороны Микасы: он посмотрел ей в лицо так, будто оно ему нравилось и он хотел изучить его, задержать на нем взгляд; а затем прикоснулся пальцем к ее нижней губе и провел им влево и вправо, вправо и влево, снова и снова, пока азиатка сидела, наблюдая, как он улыбается. Его улыбка пугала ее, пугала скрытой в ней возможностью, что сейчас она может ляпнуть что угодно и пути назад уже не будет, что так он просит ее произнести хоть что-нибудь — и вот он, ее шанс сказать то, что накопилось и что-нибудь еще, чтобы выиграть время и обдумать происходящее. Но времени уже не было, поскольку мужчина наклонился ближе и подарил ей теплый, примирительный поцелуй, который длился до тех пор, пока не получил ее жадный ответ. Микаса корила себя, корила за столь очевидное проявление слабости; за то, что не воспользовалась своей, быть может, единственной возможностью сказать «Нет». И только спустя несколько минут, когда их губы наконец разъединились, она произнесла вслух то, о чем подумала: — А как же Петра? — Я уже, кажется, говорил тебе: мы не пара, — Леви убрал мешающиеся пряди с лица брюнетки и ласково ухватил за подбородок. — Знаешь, было бы глупо с моей стороны привязаться к человеку, который служит в Разведкорпусе. Ты не согласна? Микаса так и слышала: «Скоро она умрет, поэтому я решил заделать дыру в сердце тобой. Поэтому я тебя не отпускаю, поэтому говорю всяческие глупости о привязанности; чтобы ты ненароком не сбежала, подумав, что из-за нее я о тебе забыл». — У нас нечто вроде свободных отношений. Не буду врать о том, что тот ее приезд был единственным — вовсе нет. Я не преувеличивал, когда говорил, что влюблен, однако я соскучился по тебе. — По моему телу ты соскучился, а не по мне, — недовольно пробубнила Микаса себе под нос. — Ты даже не знаешь, где я жила до того, как к тебе попала и кто меня растил. Полюби меня, а не мою внешность. — Как легко ты перевернула мои слова, — Леви поцокал языком. — Я не говорил, что люблю в тебе хоть что-то. Я сказал, что соскучился. — А разница-то какая? — Люди не любят наркотики, но те вызывают сильное привыкание, — пояснил он. — Можешь считать, что ты мой личный наркотик. — Ну, спасибо, так меня еще никто не называл, — возмущенно прервала его Микаса. Ей крайне осточертел этот бессмысленный, но весьма выматывающий диалог. — Знаешь, мне все еще очень плохо. Могу я побыть в тишине? — Да, конечно… Впрочем, мне все равно пора. Ривай как-то порывисто обнял ее за плечи и, накинув на себя пиджак, молча покинул палату. У Микасы после этой встречи остался крайне неприятный осадок.***
Прошло еще три дня, и Аккерман разрешили уехать домой, но при условии, что на нее не будут возлагаться никакие нагрузки — ни в физическом, ни в эмоциональном планах. Леви забрал ее после обеда, но перед этим девушка попросила доктора Йегера не говорить сыну о том, что тот виделся с ней. Пускай себе и дальше служит — может, когда-нибудь судьба сведет и их, но точно не сейчас. Не тогда, когда она под крылом у Леви. Ее раздражали медики, каждое утро приезжающие к ним и сверяющие все показания с предыдущими; раздражал Ривай, который после ее возвращения был как-то по особенному холоден — это выглядело по меньшей мере странно, особенно после его признаний и всего того, что было. Раздражала излишне заботливая Петра, которая, узнав о ее болезни, тут же примчалась, чтобы как-то помочь, попутно рассказывая ей о прошедшей вылазке. Раздражало все, вплоть до собственной ничтожности и внешнего вида: в какой-то момент Микаса взяла первый попавшийся нож с кухни и отстригла половину волос — хоть какое-то разнообразие в ее и без того скучной жизни. И надо признать, юной Аккерман очень пошло каре. Только пейзаж вокруг особняка и безоблачное небо помогали девушке не поникнуть духом окончательно, как и ее прогулки по пустой проселочной дороге, идущей вокруг всего дома и приводящей прямо ко входу. Темноволосую такой маршрут вполне устраивал — какая-никакая двигательная активность. Гулять под ручку с молчаливым Риваем, конечно, сомнительное удовольствие, но как оказалось, это была лишь капля в море по сравнению с тем, что и ему, и Микасе пришлось пережить потом.