Зарисовки. Майтимо в плену у Моргота.

Обычно Симак служил в местах повыше. Где и почище, и народ пожиже, не такие отпетые. Только проштрафился орк здорово нынче: начальника караула в упор не увидал, честь не отдал. Уже этого было достаточно, чтобы напороться на взыскание. Так нет же! Сопровождая разносчика пищи, зазевался Симак, как последняя балда. Бак с баландой копьем опрокинул. Заключенных без обеда оставил. Повара ошпарил, сапог себе обварил. Повара-то не жалко – этот сдохнет, нового найдут. Такого добра в подземельях навалом. Сапог жальче, новый совсем был, только выдали. Ходи теперь в скукоженом, пока вновь менять не приспеет пора. И за такие вот провинности назначили Симака дежурным надзирателем на всю ночную смену. Это его-то, заправского стражника, что без оружия шагу не ступит! Да на надзирателево место, сопли вязеням* шелудивым подтирать! И не просто надзирателем, а в самые глубокие подземелья. Иной-то раз Симак может и призадумался бы: подвалы самые нижние, злодеи там сидят самые отчаянные, застенки самые страшные. Говорят, по ночам души замученных стонут безобразно. А кто услышит те крики, тотчас разум потеряет и будет словно ребенок в штанцы ходить, да кашки просить. Нынче Симак и ухом не повел. Духи? Застенки? Да что ему застенки? У Симака свой застенок в доме завелся. Он даже обрадовался, что назначен на всю ночь. Хотя бы сегодня не видеть пустых глаз жены, ее равнодушного лица. Не слышать тоскливых слов: «Спи... муж... Не жди меня.» Не будет смотреть тихомолком со щелястой лежанки, как она ходит все, ходит, повесив голову. То кастрюлями загремит, то пол мести примется посреди ночи, пыль подымет до потолка. А самой вроде и не видать беспорядку. Как ляжет, вздыхает тоскливо. Иль плакать тихонько начнет. Ночь проплачет, утром снова тенью невесомой по дому мается. И чего делать – неведомо. Своим расскажешь, так заклюют! В бабниках до скончанья веку ходить будешь. А то и похуже чего выдумают. Орки – народ веселый. Симак у ближайшего кореша спросил было, что делать, коль запутался и задача непосильная? Кореш к сотнику Харугу направил, головастый, мол. Посоветует по делу. Ну, Симак взял фляжечку лучшей самогонки. Пошел. Соврать пришлось. Корефан, дескать, один просил. Сам, типа, стесняется. И что? Ну, сказал Харуг: мечта в бабе завелась. Дескать, есть такая давняя бабья болезнь. Живет себе баба, горя не знает. И вдруг заведется в ей мечта зловредная. Худеет баба с той мечты, бледнеет, на мужика своего глядеть не хочет. А чего, дура, мечтает, и сама не знает. А лекарство с той болезни только одно: отлупить бабу что есть мочи. Та мечта в бабьем теле гнездится. Если ж тело перемесить хорошенько, то вылетит мечта и баба излечится. Пулову бабу сотник Харуг в пример приводил Симаку. У той тож прошлым годом мечта в брюхе завелась. Нос воротит, рот набок, сама невесть по чем вздыхает. Ну да Пул – мужик резкий, сопли на кулак не наматывал. Стала баба кобениться, да не давать, так он ее прям в сенях на пол завалил, силком отхарчил. А потом кочергой ума добавил. Так славно ухайдакал, полвесны пулова баба в горячке провалялась. И то сказать, излечилась дура. Шелковая теперь. Слова лишнего не молвит. Тише камня, ниже оврага. Только видал Симак пулову бабу излеченной. И не хочет он, чтоб его бойкая, ядреная Ираха такой же стала. Мышью скособоченной, роток-на-замок. Что шмыгает по задворкам, мужу боится лишний раз на глаза попасть. А вот как и мечту выгнать, и бабу сохранить, не знает Симак. И никто ему помочь не может на всем целом свете. Мож, Повелитель и помог бы, аль Господин Майрон. Да, разве ж до них доберешься? Вот и ломает себе непривычную к думам голову бедолага. А Ираха болеет, скучает, сохнет. И времени все меньше остается. Ибо, как созреет мечта, как лопнет, так плюнет баба на дом-хозяйство. Уйдет, куда глаза глядят. И такие случаи бывали. Этого тоже Симак допустить желает менее всего. Горькие думы, однако, не мешали орку выполнять свои обязанности. Хватит уже! В подземелья Симака раздумья бесплодные спустили. Из стражей в надзиратели перевели. Правда, на одну ночь. Все равно обидно. Вдругорядь и до плетей довести могут. А Симаку это совсем не интересно. Пошел разжалованный стражник обходом, как положено. Идет и чует, не так уж и плохо дело, как сверху кажется. Одиночки тут тюремные, скопом никто не сидит. И двери решетчатые, все в подробностях видать, что у пленника творится. В первых четырех камерах, узники спали. Ушастые подобрались один к одному. Кожа белая, косточки птичьи, волосья торчат обдерганные. Свернулись клубочками, стонут во сне, лягаются, дергаются. Смех один. У Повелителя в темнице – это тебе не у князья на пиру! А ничего служба-то оказалась. Невредная. Топай себе посередке коридора широкого от темницы к темнице, поглядывай в обе стороны, благо свету вдоволь. Главное – не пропустить какого непотребства в повелителевых темницах. В одной камере седой орк, заложив лапы за спину, сосредоточенно ходил от стены к стене. Рассказали уж Симаку про диво это. Псих сумасшедший, давненько так ходит, не спит, не сидит, не лежит. Ничего не жрет. Видать, скоро помрет. Орк на ходу забубнил что-то неразборчивое. Поднял лапу вверх, выкрикнул, было, здравницу Повелителю. Спохватился, зажал себе рот. И снова пошел каменный пол неровный ногами утюжить. Симак не приглядывался и не прислушивался. Еще чего, с каждым заключенным разбираться! Так оглохнуть-ослепнуть можно. Или сдвинешься, словно тот орк. Еще в одной темнице ушастый не спит. Забился в угол, плачем заходится. Новенький, небось. Непривычный. А это уже непорядок. По ночам спать надобно. Подошел Симак поближе к решетке, да как рявкнет: - Кончай солому мочить! Не спится?! Я те живо колыбельну спою! Прилег эльф на пол, зажмурился, притих. Ученый уже, значит. Пели ему колыбельну, видать. Это хорошо, хлопот меньше. И с другой стороны ушастые на пол повалились, глазенки зажмурили. Гляди-ка, да тут, внизу, они, никак, все ученые! Благодать! Симак неспешно шел от темницы к темнице, поглядывал на узников. Дивился. И чего так нижних этажей боятся? Нету здесь чудовищ со злодеями. И духи не орут благим матом. Стоп! А это что такое! Помстилось Симаку, будто на гнилой соломе запалили жаркий костер. Орк торопливо подошел, осторожно раскрыл дверь, вгляделся с порога. Нет, слава Повелителю, померещилось. Волосья эдак-то огнем горят. И что ж за фрукт за такой в темнице объявился? Непохож на обычную бледную немочь ушастую. Ишь ты, длинный какой! Попробуй в бою такого достань топором! Попрыгаешь, чай, со всех сторон! Без алебарды не справиться, да и то навряд ли. Разве скопом навалиться... И плечи хороши – замах, небось, отменный. Меч полуторный с такого замаха шибко бьет. На две половины коня развалит вместе со всадником! Одна беда, в поясе узковат, того и гляди, переломится. Ушастый, одно слово... Откель он взялся-то столь чудной? Ах, да, и где только башка Симакова гуляет! Предупредили же о высоком госте, важном узнике. Ихний король заморский попался в господин-майроновы сети. Не иначе, длинный тот король и есть. Ну! Он и спит-то по-королевски, не как прочие. Раскинулся весь, словно не на гнилой соломе почивает, а на пуховой лежанке с золотым навесом. И ужасть его не берет, окаянного! Хотел Симак для порядку королю колыбельну спеть. Уж и примерился, как подкованным сапогом в бок ловчее заехать. Да удержал ногу в последний миг. Почему – сам не ведал. Только вспомнились орку Ирахины больные глаза. И посмурнело на душе у стражника, конечности будто свинцом налились. Не помня себя, выполз из темницы Симак. Руки сами решетку захлопнули. Как замок запирал, повернулся неудачно бедолага, ударился лбом о стенку темницы. Боль от удара каким-то образом пригасила страдание. Симак ударился еще раз. Пусть уж лучше башка болит, чем душа. И еще, и еще. Будто разбивал беду неодолимую, что Ираху с мужем разлучала... Майтимо разбудили грохот и сотрясение. Стены темницы ходили ходуном. Снаружи явно колотили чем-то тяжелым. Эльда открыл глаза, полежал немножко, окончательно просыпаясь. В стенку продолжали лупить. К грохоту прибавился тихий-тихий, протяжный вой. Заинтересованный Майтимо сел, провел рукой по волосам, вытряхивая солому. Огляделся. Легонько зевнул, привычно не размыкая губ. Не спеша встал, подошел к самой решетке. Увидал такое, что себе не поверил. Тряхнул головой, зажмурился. Открыл глаза. Точно. Не привиделось. Здоровенный орк-надзиратель сосредоточенно бился головой о стену его темницы. Удивленный и отчасти разозленный Майтимо вкрадчиво спросил странного орка: - Приятно? - Нет, – орк растерянно глянул, и Майтимо пожалел о своей насмешке. Орк глухо, без выражения сказал. - У меня жена заболела. Майтимо тоже стал серьезным. Над чужим горем насмехаться нельзя, даже если это горе врага. Нолдо осторожно спросил: - Что с твоей женой приключилось? Ей никак нельзя помочь? Измученный непривычным душевным страданием, вынужденный носить несчастье глубоко в себе, Симак нашел благодарного слушателя. Вдохновленный участливым голосом, опальный стражник кинулся к двери. Слова рвались наружу сами по себе, без участия говорящего. - Мы с Ирахой нормально жили... Не первый год. Она ничего... Подходящая была, веселая... А недавно мечта завелась... Не спит, не ест, все вздыхает... А, коль созреет, так и вовсе уйдет... а я ее бить смертным боем не хочу! - Симак бросил руки через прутья, схватил Майтимо за рубаху, притянул к самой решетке и принялся трясти, хрипя. – Понимаешь ты, чучело ушастое! Не хочу! Не хочу! А придется, наверное... Ведь уйдет! А я хочу! ЕЕ хочу значит! Прежнюю! Чтоб песни пела, хвостом вертела! Меня голубила... Решетка звенела, скрипела и раскачивалась. Узник едва успевал уворачиваться, чтобы подставить под жесткие прутья щеку, убрав нос и глаза. Но хватаниями за грудки, да придушенными воплями Майтимо, ясное дело, не проймешь. Подобных вещей в своей буйной семейке сын Феанаро и старший из феанариони повидал немало. Было время научиться пресекать такие выходки без труда. - Во-первых, отпусти меня, пожалуйста, – сдержанно заговорил эльф. - Рубаху порвешь, а у меня другой нет. - А мне нас**ть на рубаху, на твою... понимаешь? У меня жена мечтой заболела, сохнет не по дням, а по часам! А он тут со своей рубахой ковыряется, как гномиха в заднице! - Погоди, пожалуйста, – Майтимо был по-прежнему невозмутим. При виде этого непробиваемого хладнокровия орк тоже чуть притих. Во всяком случае перестал пытаться расплющить узника. – Давай разбираться с самого начала. И первым делом назови, пожалуйста, свое имя. А то я не знаю, как к тебе обращаться. - Симак, - проворчал орк, начиная остывать и разжимая пальцы. Майтимо отступил на шаг, разгладил рубаху, откинул волосы. Сел на полу у самого выхода, обхватив руками колени. Симак плюхнулся с другой стороны, вплотную к королю. На левой щеке эльфа алыми полосами отпечатался рисунок решетки. Голос был по-прежнему ровным. - Хорошо, Симак. Но твоего рассказа я почти не понял. Повтори как можно подробнее, ничего не скрывая. Только более связно. И помедленнее, прошу тебя. Я плоховато знаю ваш язык. Король говорил на орочьем вполне сносно, только очень непривычно. Проскальзывали у него рычащие звуки, будто маслом смазанные, но Симак все разумел. Просить беднягу два раза не пришлось. Зачастил несчастный муж свою историю, словно цепом бил. Король протянул руку через решетку, мягко коснулся локтя собеседника. Напомнил о просьбе говорить медленно и разборчиво. Симаку удалось-таки сдержаться. Начал говорить четко, припоминая малейшие детали. Король слушал внимательно, не перебивал. Лишь изредка задавал вопрос, уточняя. Когда Симак замолчал, эльф какое-то время сидел, нахмурив брови, и сосредоточенно глядел на камни под ногами. Симак же с надеждой впился глазами во внезапно обретенного утешителя. - Ты как думаешь? У вас такое бывает? Она может выздороветь? Король поднял голову, взглянул на орка. Спокойные глаза эльфа придали уверенности измученному супругу. - Думаю, твоя жена вовсе не больна. Ей просто очень одиноко и скучно. Орк опешил. В первый миг хотел завопить «нет». Затем понемножку осмыслил сказанное. И тут в мохнатой груди Симака начал закипать гнев. - Что ты говоришь, король? Не больна?! Придуряется, выходит, кобыла бздошная?! За нос собственного мужа водит?! Думает про себя: простак муженек мой, верчу им, как хочу! Ну, дак я ей задам! Попищит коза! Харуговым лекарством полечу бабу, кочергой то бишь! - Успокойся, Симак. Ты мои слова не так понял, – и вновь спокойная речь короля подействовала на орка, словно ведро холодной воды. - Не придуряется твоя жена. И за нос тебя не водит. Ей действительно плохо и грустно, отчего Ираха и вянет. - Что ж мне теперь, печенку свою резать, да в рот ей класть для веселья? Коль не больна, другое дело. Дури я не стерплю от бабы. - Погоди, – король придержал за плечо кинувшегося подниматься орка. – Все не так просто. Ты любишь свою жену? - Да что ж она, стюдень с хреном, чтоб любить-то ее? Орк запрокинул голову и расхохотался. Мгновенно и до конца поверив словам короля, Симак стряхнул горе, словно пушинку. Гораздо легче считать жену наглой притворой, чем безнадежно больной. Но эльф не спешил заканчивать разговор. - Давай зайдем с другой стороны. Ты к жене привязан? Сильно привязан? - Козел к колу привязан, чтоб не убежал! Я мужик! – привычно-гордо ответствовал Симак. И снова король недовольно нахмурился, тяжело вздохнул. Стражник и сам не понимал, что же его все-таки держит, не дает рявкнуть и вернуться в караулку. Но послушно продолжал разговор. - Да. Трудно задать правильный вопрос... Ладно, попробуем так. Тебе как лучше живется, вместе с женой, или одному? Ты бы хотел ее сохранить рядом? - Ты че, белены нажевался? Я ж с самого начала говорю, нужна мне Ираха, не отпущу я ее. Да и гвоздить бабу не очень хочется, хоть коза и напрашивается! - Вот, это-то я и хотел услышать. А ты когда-нибудь говорил жене, что она тебе нужна? И тебе с ней лучше, чем без нее? - Еще чего! Что я – подкаблучник, перед мокрощелкой егозить! - Ну хотя бы что-то хорошее ты своей жене делал? - А то ж! Через раз, как перепихнемся... Помню, лежу как-то на лежанке. Тепло, тихо, баба под боком мягкая. Отжарил я ее со всем стараньем. И такая на меня истома напала... Овца, говорю, ты тухлодырая! Приподнялся, да врезал ей по зубам от чистого сердца... Аж звон пошел! Майтимо хмыкнул, чтобы сдержать непрошенный смех. - А супруга твоя что? - В рев кинулась. Известное дело – бабьё! - Ты хоть сам-то понял, что натворил? Избил свою Ираху ни за что ни про что, обругал плохими словами. Не удивительно, что она сохнет и вянет при таком «заботливом» муженьке. Низкий лоб Симака в тяжком раздумье наморщился: - Бить, ладно, признаю, погорячился. А как же мне кликать-то бабу свою? - Ну, не знаю. Ласково как-нибудь... Лапочка там, или ласточка... моя милая, на худой конец. И обязательно скажи, что ты ее любишь. Кстати, подарок какой-нибудь не помешает. - Милая? Бабу звать?! С ума свихнулся, король! Она ж забалует. Бабу в строгости держать надобно, – Симак помолчал. Недовольно пожевал губами. Спохватился, продолжил другим тоном. – И гостинцы я ей приволакивал. Давненько, правда. Когда женихался. Она, сволочь, ничего не брала. Об голову об мою колотила. - Как это, о голову колотила? - А по-простому. Берет рукой – и тюк! Я уж и самогонку нашу ей притаскивал, и ваш здравур, однажды даже гномьим пойлом разжился. Ничего не брала. Вспомнить жалко, сколь добра пропало почем зря. - Постой, ты что, ей одну выпивку приносил? - Ну да. Как и было сказано. Гостинцы. Подарки то бишь. - Подарки вообще-то разные бывают. - Неужто? – Симак недоверчиво покрутил головой. – Смеешься, король. И как-таки моей бабе подарки дарить правильно? - Цветов нарви. Травинкой свяжи, чтоб букет получился. Маки тут у вас росли какие-то, кипрей на пожарищах. Хотя, сейчас осень, какие цветы? Листьев разве набрать разноцветных. Красных, желтых, рябины ветку добавить для красоты. Или колечко на палец добудь, бусы, ленточку цветную преподнеси. Ягод поздних принеси в хорошеньком лукошке. Только гляди, чтоб отборные были, без гнили, не мятые. Что еще? Можно вкусное что-нибудь придумать. Что твоя Ираха любит? - Откель мне знать, чего она любит, чего нет! Это все бабьи игрища, а я-то, чай, с хером буду! - Ну, спроси у кого-нибудь, у подруги ее, или у сестры. К матери Ирахиной зайди поговорить. Мать своего ребенка лучше всех знает, – Майтимо не сдержал усмешки, вспоминая собственную маму. - Думаешь, поможет? Это эльфийская магия будет? – Симак с надеждой вытаращился на короля. Майтимо улыбнулся его наивной вере. - Не совсем магия, но должно помочь. Эпилог. Как-то в середине зимы, поздним вечером, почти ночью в темницу Майтимо зашел Симак. Уже не надзиратель, настоящий стражник. Кожаные доспехи, скрипучие высокие сапоги, на плече - короткое копье. На груди – бляха десятника. Орк переменился, так что узнать его было трудно. Гордый вид, блестящие глаза, развернутые плечи. Ничего общего с печальным издерганным существом, с которым Майтимо разговаривал осенью. Симак важно огляделся. Заключенный сидел, сжавшись в комок, обхватив руками полуголые плечи. Потрясывало его ощутимо. Рогожная рубаха – не лучший наряд для холодного времени. А в подземельях стоял нешуточный мороз. На стенах иней выступил, и лужица на полу ледком подернулась. Темная перемороженная солома хрустко ломалась под орочьими сапогами. Симак улыбнулся со знанием дела. Аккуратно, насколько мог, кинул на колени короля тугой сверток. Повернулся и вышел. У самой двери еще более важно произнес: - К весне у нас в семействе прибавление ожидается. Знающие орки говорят: двойня. Мальчишки. Майтимо, памятуя о переговорных трубах, не сказал ни слова, лишь понимающе наклонил голову в ответ. После того, как Симак вышел, узник развернул сверток. Там оказался старый, но еще вполне годный, теплый и широкий шерстяной плащ. *вязень - узник