Зарисовки. Майтимо в плену у Моргота.

Ольроса переводили из одной темницы в другую, когда в коридоре навстречу ему попался еще один узник. Ольрос тут же припомнил медные волосы и летящую поступь. Рыжий тоже, как видно, узнал товарища по несчастью, приветствовал его улыбкой. Ольрос даже чуть повернул голову, хоть это и запрещалось, так хотелось разглядеть бывшего сокамерника. Рыжий очень похудел и выглядел почти хрупким. Волосы его отросли. Кожа потеряла перламутровый отблеск. Лицо стало как-то суше и строже. Но глаза остались такими же спокойными, чистыми и ясными, а улыбка – теплой и светлой, словно костерок в непроглядной ночи. Ольроса привели в камеру, побили немножко, чтоб не таращился на разных рыжих, толкнули на солому и заперли дверь. Эльф полежал, пришел в себя более-менее, устроился поудобнее и начал вспоминать. Давно это было. Почти сразу после пленения. Тогда он находился еще наверху, в общей камере. Их таких было много. Все настороженные, видящие кругом лишь врагов, постоянно готовые к обороне. И нападению. Кто же у них был «смотрящим» тогда? Ой, да, «гроза камеры», Дымарь. Полуорк. Где-то он сейчас? Наверное, в живых нет, с таким характером... Перед глазами Ольроса отчетливо встали картины... Большая камера. Нары у стенки. Дымарь сидит на лучшем месте, у окошка. Поводит глазами из стороны в сторону, взъерошенный, настороженный, злобится. Народ сбился в темном углу на полу, к нарам и не суется. Ученый. Скрежет замка, лязг двери - новенького привели. Первая мысль: этот мальчик со своей точеной фигурой, перламутровой кожей и красивыми зелеными глазами наплачется тут. Быть ему игрушкой подонков. Потом Ольрос увидал, как уверенно медноволосый новичок оглядывает темницу, как спокойно идет и непринужденно садится на краешек нар. Вторая мысль: этого эльфа не особо-то игрушкой сделаешь! Скорее, наоборот, он сам поиграет, кем захочет. И тут же третья: нет, этот живыми существами играть не будет, не та масть. Народ, кажется, тоже что-то просек. Зашебуршился, зашептался, как-то пораздвинулся. Свободней расселся в своем углу. Дымарь, без сомнения, сразу учуял неладное. Решил показать, кто хозяин. Там, среди них один синда был, тихий такой, забитый. Безответный. Дымарь набросился на этого синда, принялся избивать. Просто так. Проверить реакцию новенького. Тот среагировал необычно. Не сделал вид, что все в порядке. И в драку тоже не полез. Дымарь лупил аккуратно, чтоб не задавить насовсем заморыша, но все же чувствительно. В разгар экзекуции «грозе камеры» легонько постучали по плечу. Над самым ухом раздался спокойный, насмешливо-озабоченный голос: - Не перетрудись, смотри. Что-то ты бледненький нынче... - Ща ты у меня с лица сбледнешь, урод комнатный! – рявкнул Дымарь и повернулся, замахиваясь в развороте. – Готовь себе место у вас в чИртогах. Но на запястье забияки сомкнулись по-эльфийски тонкие пальцы новичка. Дымарь дернулся раз, другой... Хватка была стальной. Не то что вырваться, даже пошевелить рукой не удавалось. Дымарь решил взять «психом». Поднял голову, свирепо заскрипел зубами. Глаза его, вращаясь в орбитах, метали молнии! Но взгляд рыжего был спокоен, тверд и выражал такое, что Дымарь сник. Отвел глаза и разжал кулак. Вся темница, с замиранием сердца следившая за этим безмолвным поединком, облегченно вздохнула. Страшный Дымарь скатился с трона. Сейчас они все вместе побьют его немножко! И первый из первых станет последним из последних. В камере теперь новый хозяин, эльф! Надо думать, он окажется милосердней Дымаря. Население потихоньку начало подбираться к поверженному хозяину, разминая кулаки. Даже избитый синда достал откуда-то тонкую веточку, пригодную разве мух отгонять. Но Рыжий вновь повел себя необычно. Вместо того, чтобы влепить бывшему противнику пару пощечин, закрепляя победу, свалить и оставить на потребу остальным, этот тип спросил каким-то странным тоном. - Ну, и что вы не поделили с бедным эльфом? Дымарь растерялся. На этот вопрос отвечать абсолютно нечего. «Гроза камеры» бил синда, потому что ему так хотелось. Но не скажешь же об этом новому хозяину! Пришлось изворачиваться. - Крысятничал, подлюка. У своих воровал. - Не воровал я ничего... – жалобно пискнул оболганный синда. Новый «смотрящий» оглянулся кругом. Сказал очень спокойно, уверенно. - Пусть выйдут вперед те, кого обокрал этот синда. Эльфы переглядывались, пожимали плечами, разводили руками. Вперед не вышел никто. Рыжий кивнул головой в ответ своим мыслям. - Так я и подумал, – обернулся к Дымарю, – что украл синда у тебя? - Пайку спер, – мрачно огрызнулся развенчанный главарь, – я жрать не хотел, пайку в сапог запрятал, а он увел. Пока я спал. - Вместе с сапогом? – Рыжий саркастически глянул на босые лапищи Дымаря, перевел глаза на босые же ноги синда, – и где сейчас эти сапоги? - Стражники отобрали... – продолжал неловко выкручиваться непривычный к уверткам задира. - Отобрали до того, как пайку украли, или после? – насмешливо фыркнул Рыжий. Камера грохнула ядовитым смехом. Опозоренный Дымарь побелел, а потом покраснел с такой силой, что даже уши кровью налились. Новый главарь неожиданно поднял руку, прекращая насмешки. - Ладно, проехали. Слушайте лучше меня. С этого момента у нас в камере никто никого не бьет. Ясно? - И никто не ворует, – вовремя сориентировался Дымарь. Рыжий кивнул головой. - Ясное дело, никто и не ворует. Народ увял. Новый «смотрящий», кажется, нашел общий язык с «грозой камеры». Теперь жизни вообще не будет. Остается сидеть тихо-смирно и стараться не попадать на глаза главарям. Так все и сидели в дальнем углу тихо-смирно. Не переговаривались. Не чихали. Не кашляли. Почти не дышали. Новенький с Дымарем устроились рядышком на нарах. Рыжий слушал Дымаря, изредка кивая головой. А тот что-то заливал, размахивая руками. Ольрос задумался, вспоминая. Сколько же узников в той темнице было? Дымарь – раз, безответный синда – два, сам он – три, еще четыре мальчишки каких-то, совсем подростки, лет по двадцать пять – тридцать, их так «мальчишки» и звали, поодиночке они и не вспоминаются. Потом Элфед, Карос и, кажется, Аэгрос. Да, точно, Аэгрос. Все из одного отряда, все уже давно в Ангбанде и все трое совершенно замученные. Выходит, десять эльфов, не считая новичка. Ольрос помнил, как они молча досидели до ужина и потянулись по очереди «делиться» с главарями. Разламывать кусок хлеба на три совершенно равные части, дабы «смотрящие» видели, что не зажиливают. И две отдавать «в благодарность». Вот тогда-то Ольрос один-единственный раз видел разъяренного Рыжего. И не дай Эру еще кому-нибудь такое увидеть! Рыжий не орал, не дрался, даже руками не размахивал. Говорил просто. Но как говорил! Ольрос подошел первым. Разломил свой кусок. Сунул в пальцы быстрому новичку. Рыжий поднял глаза. Недоуменно повертел хлеб. - Что это? Зачем? - Тебе «в благодарность» как «смотрящему». Так положено! – кажется, Рыжий недоволен. Первое, что пришло на ум, нужно отдавать больше, – мало? Ты скажи, мы с радостью, мы ж не по злобе... Мы хоть все отдадим... Рыжий поднял голову, оглядел стоящих за Ольросом узников. Вот тут-то и узнала камера, что такое настоящий царственный гнев. - Что такое? – обманчиво мягко, почти шепотом спросил Рыжий. – Вы мне хлебушка принесли? Молодцы... – и тут же сорвался, рявкнул так, что те кто стоял, присели, а сидящие оглохли. - КАКОГО ОРКА!!! - оборвал себя, постоял мгновение с закрытыми глазами. Глубоко вдохнул и продолжил на выдохе совершенно спокойным голосом, – никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах я не должен больше этого видеть. Понятно? Пока я здесь, никто не смеет ни над кем издеваться и отбирать еду. Мало вам палачей? Еще сами себе жизнь усложняете? Больше этого не будет. - Ага! – неожиданно выступил одуревший от происходящего Ольрос, – очень понятно. Насаждаешь справедливость железной рукой. А кто не согласен – того к ногтю! Сказал и испугался. Прикрыл голову рукой, зажмурился, съежился в ожидании избиения. Но удара не последовало. Больше того, со стороны Рыжего раздались какие-то мелодичные звуки. В первый миг Ольрос даже не понял, что Рыжий смеется. Просто смеется. Остальные уже и забыли, что это такое. Ольрос в ответ раскрыл отвыкшие губы. Кашлянул. И тоже издал несколько похожих звуков. А за ним и мальчишки несмело подхватили смех. Следом зарыготал раздухарившийся Дымарь. Затем непривычно, робко, по одному присоединились остальные обитатели. Неожиданный смех залил камеру. Необычный смех: никто никого не обижал, никого не унижал, ни над кем не издевался. Хохотали, потому что смешно Ольрос ляпнул, потому что устали бояться, печалиться, быть в постоянном напряжении, ждать лишь плохого. От этого смеха в груди таял тугой ледяной ком, мешающий дышать, отступала тоска и рвалась на куски безнадежность.