Зарисовки. Майтимо в плену у Моргота.

Слыхали, бабоньки? К Нируку-Гусятнику сын вернулся. Незнамо сколько времени в самой Крепости прослужил – и на тебе, выгнали, ровно порося с чулану. А уж как сама Гусятница величалась-та... Сын ее наибольшим чином служит! Его сам Повелитель отличает! А вот накось тебе, вышибли. Не поглядели на долгую верную службу. Знающие уруки толкуют, будто за пьянство турнули беднягу Морзука. А пьянствие то пошло от невиданной болести, в Крепости приключившейся. Сам-то виновник молчит, будто рот зашили. И матушка его тож ни словечком не обмолвится. Урукам в глаза, небось, глядеть совестно. Вот и сидит дома, сердешный, ровно сыч на суку. Редко когда на свет повелителев вылезет, разве бате помочь по хозяйству. Да и то изредка. Беда родителям, да и брательнику его женатому несладко приходится. Здоровенного урука тащить на горбу, к тому ж затейливой жизни ангбандской хлебнувшего. Морзук и в самом деле молчал, как пришибленный. Даже отцу-матери ничего не сказывал. Уж бабы старались отставника разговорить, будто нечаянно в домок заскакивали, сольцы-мучки спрашивали. Тем временем на лавку мостились языком почесать. Только Гусятница рассиживаться не давала. Узелок в зубы, да за порог выпроваживала незваных гостеек. А сам Морзук и на глаз не показывался. Цельный день сидит в избе, корзину плетет, аль сапог подшивает. И слова из урука не выдавишь, только «да» с «нет» через губу цедит. Всего-то разочек рот и раскрыл, после пары крынок «речистой» первой перегонки у дружбана Гидака на сеновале. Женка больно сурова у бедняги Гидака! Так и норовит крынку с «речистой» из рук выбить, да об пол, об пол! А то с размаху скалкой саданет. И посуды не жалеет, окаянная баба! Вот и приходится дружбанам, ровно мальцам хорониться на задворках. Сами подумайте, какая ж на сеновале закусь-то? Три малинки, три крыжовничка, да три вишенки. Наговаривать не надо только, что пьян Морзук был, когда историю недуга своего дружбану поведал. Нет, не пьян, чего зря болтать! Ну, выпимши, конечно... ...На самом-то деле, рассказывал бывший стражник, в крепости и взаправду живется сладко. Пища жирная*, народ культурный, работа не тяжелая. Ходи себе караулом, да поглядывай кругом, не озоруют ли где ушастые. Ежели озоруют, копьем их в бок. А то и сапогом наподдать можно, буде разозлили сверх меры. Но, это уж всем скопом, с другими стражами наваливаться надобно. Разные ведь они бывают, ушастые-то. Одни тихи-мирны, а иной раз такой забияка попадется – только уворачивайся, да к себе не подпускай, копьем коли! Но, зато и обхождение со стражниками соответствующее. Отходил одну перемену звезд, свободен будь. Что хош делай. Хош гулять иди вдоль крепости, хош – спать ложись, никто тебе слова поперечного не скажет. Морзук уж и забыл, как соху тяжелую при ночных звездах ворочют. Правда, урук врать не будет, войскам лучше жилось, чем стражникам. Тем и пища жирнее, и казарма просторнее, и портянки новенькие выдавали, ажно хрустят. Но и тягот у солдатиков поболе выходит, нежели у стражей. Чуть какая заварушка, кого во первых рядах тягают? Войско регулярное. Кого крошат во первую голову при стычках? Регулярное орочье войско. Теперь вот из-за моря рать ушастая отборная пришкандыбала. Кого под мечи-стрелы первыми пошлют кровушку проливать? Орочье регулярное войско. А уруки-стражники сидят себе в теплой крепости и в ус не дуют. Такая у них планида. И еще неизвестно, что лучше: в новых портянках щеголять, али голову на плечах сохранить. А? То-то же. И был Морзук своею жизнью доволен лучше некуда. И жить бы ему так не тужить, да случился полный переворот морзуковой судьбы. Не иначе, неправедный братец Повелителя до Морзука по злобе и ненависти самолично злостное искажение допустил. Не думает же дружбан, что Морзук пить начал из единого недоразумения мысли, словно неотесанная деревенщина? Нет. Всему виной одна меланхолическая оказия, по-простому внезапный недуг. Гидак только рот раскрывал, слушая, как сыпет бывший крепостной житель деликатными словесами. Морзук в Крепости даже даму сердца завел, плерестную сподвижницу кулинарки... Кгм... Имя бывший страж называть не станет, дабы не бросать тень на дамскую ретипутацию. Отличали Морзука особо, в этом мать не провралась. Даже начальник караула, бывалый орк и у Господина Майрона в фокусе, лично изволил Морзука по плечу трепать и говаривал, что этот стражник далеконько пойдет, ежели ноги оному не переломают. Таким местом с Морзуком и приключился спонтанный дефект. Хлебнув еще разочек из крынки, да закусив малинкою, продолжил Морзук уже по-простому, без выкрутасов. Болезнь тако подцепилась. Сидели дежурные в в караулке, службу несли, обход очередной завершивши. И времени-то с воробьиный нос оставалось до конца смены. Однако, значится, вызывает их офицер, велит конвоем отвести узника на другой етаж. Ну, служба требует. Пошли. Идут, а сами ежатся. Непростого вязеня поведут ребята. Из самых глубоких подземелий эльфьего короля, вражьего войска предводителя. Ответственное задание, выходит. Ну что, не первый раз. Как положено, вниз спустилися, надзирателю доложились по всей форме. Тот их к камере отвел, двери решетчатые отомкнул. Вывели вражьего короля. Построились, как положено по уставу, конским ухом: два по бокам, один сзаду. Повели. И досталась Морзуку сзаду шагать. Плохого не скажешь, не буянил король аманский, криком не орал, на стражников не кидался. Да и то ведь, как бросишься коли руки за спиной коротенькой чепью стянуты. Коридор длинный, камни неровные, холодом тянет. Брр! Неуютно внизу. Подниматься стали, а лестница наверх ведет крутая, решетчатая. Ступеньки железные то ли обледенели, то ли мокрые какие-то. А внизу камень. С такой лесенки навернуться – не приведи Повелитель, все кости перешибешь, башку проломишь от нечего делать! Кому только в голову пришло это уроище в подземельях строить?! И вот на середке лестницы проклятущей оступился пленник. Видать, босой ногой неловко шагнул, оскользнулся, взад мотнуло. Морзук плечо и подставь, дабы не навернулся эльф, не загремел тыквой вниз. За смерть подконвойного со стражников строгонько спрашивали. Вплоть до телесного наказания. Налетел узник на морзуково плечо, задержался, не упал. И не то чтобы сомлел, а расслабился чуток. Вздохнул, легонько так, будто ветерок по листьям пробежал. Все ж прогремела рядом смертынька, да на сторону ушла... Тут-то Морзука словно молоньей пробило. Глядит по уставу, а видит не заморского полководца, не злоехидную шмазь, не чудовище. Прислонился к урукову плечу мальчишка молоденький, вроде морзукова племяша. А то и моложе будет. Лицо у парня бледное-бледное от усталости, аж в синеву отдает. Под глазами тени черные легли, припухшие губы до крови прокушены. У Морзука ажно червь сердце заточил. Перевел дыхание мальчишка, голову поднял – снова вражий король бесчувственный сделался, застывшее лицо, ледяные глаза. Повел плечом, шагнул вперед, как ни в чем не бывало. Потом Морзук удивлялся. Ему–то казалось, будто долгонько простояли они, а на деле и остановочки не было. Миг один, короче кошачьего мяву. Дале идут стражники, как положено, конским ухом. Сапоги стучат, копья покачиваются. Кожа доспехов скрипит. Посередке вражину страшную ведут. А Морзук иными глазами, нежели раньше, глядит. Паренька того измученного видит. И жалко уруку молодого до слез. И уважение какое-то непрошеное к недругу строптивому чует. Отвели узника. Сдали по всем правилам. Тут и дежурство кончилося. Разошлись стражники, кто куда. Один к бабе своей пошел, другой подушку придавить намылился. Морзук вернулся в казарму. Сел на свою кровать, так и задумался. До ужина просидел, ничего не высидел. Все парень перед глазами как живой стоит. Похлебка в горло не полезла, даром что мясная. Спать ложиться стали стражники, у Морзука сон от глаз бежит. Три перемены звезд так бедняга мучился. Потом плюнул, выменял фляжку самогонки на новый пояс, да напился вдрызг. Только с тем и заснул. И не стало с того момента покою стражнику Морзуку. Глядит он на повелителевых врагов, а видит простых ребят несчастных. Голодных, холодных, замученных. И глядеть картину эдакую тяжкую нет у Морзука никакой возможности без того, чтоб червь сердце не точил. Лечился Морзук разными способами. И к шептунье ходил, и шаману отрезом штофным кланялся. И не обращать внимания пытался... Не выходит ничего! Вот и приходилось бедному напиваться вусмерть, чтоб пленники перед глазами не стояли, жалость не давила, болезнь отпустила. А похмельному-то какой караул. Раз проспал Морзук, другой раз хмельной в наряд вышел. И поперли его из Крепости, на старые заслуги не взглянув. Такой вот недуг постыдный, мужчины недостойный, хуже дурной болезни с Морзуком приключился. И, если Гидак Морзуку друг, то он будет молчать обо всем об этом до скончанья времен... Гидак и молчал. Ни единой живой душе не обмолвился, разве жене по ночному делу... И откуда теперь все село морзукову историю проведало? Непонятно... *Цитата из М.М. Зощенко