Волчонок

Каспер чувствовал, будто его огрели по голове мешком с мелом. Он сделал пару шагов назад и обессиленно упёрся спиной в дерево. — Как так-то… Это невозможно… Сандра… Господи! Он вцепился себе в волосы так, словно намеревался выдрать их. Страшные догадки лезли ему в голову уже тогда, когда майор Циммер упал прямо перед строем, а прежде ещё несколько солдат унесли с синюшными лицами. Теперь эта проклятая зараза отняла у него самое дорогое — его невесту! Каспер силой ударился затылком о ствол дерева, и, пробурчав что-то невнятное, осел на землю. Всё происходящее казалось ему дурным сном. Весь мир для него рухнул в один миг, словно карточный домик. Воздух стал для него спёртым, биение сердца участилось, а тело как будто налилось свинцом. Единственное желание — напиться. Напиться до беспамятства. Прямо здесь, не боясь замёрзнуть на улице. Так он, наверное, и сделает. Пошарив у себя в вещмешке, Каспер нащупал фляжку, и вдруг ощутил, как у него затряслись руки. — Берта! — вдруг воскликнул юноша. — А если она… Точно ошпаренный, Каспер рванул с места и побежал на всех парах туда, где жил его дядя. Влетев в тёмную парадную, он стремглав поднялся по лестнице и буквально забарабанил в дверь квартиры. — Кого там черти носят?! — послышался довольно грубый женский голос. — Берта! — закричал Каспер, преисполненный радостью от того, что сестра жива. — Берта, открой! Это я! Как только дверь со скрипом открылась, Каспер ввалился в прихожую, и, облегчённо выдохнув, сел на пол, прислонившись спиной к стене. Квартиру огласил громкий истерический хохот, помноженный на удары затылком о стену. Берта смотрела на брата с опаской. Каспера накрыл припадок: ему плохо, и, одновременно, смешно от того, насколько плохо. Она ушла на кухню, и вскоре вернулась со стаканом воды. Каспер сделал несколько судорожных глотков и, немного успокоившись, выдавил: — Сандра… Того… У-у-у-мерла… И-и-с-спанка… Д-думал, не случилось ли и с т-т-тобой чего… Говорил прерывисто, постоянно сбиваясь. Он дышал так, словно только что пробежал без передышки марафонскую дистанцию. — Мне жаль, — покачала головой Берта. Они с сестрой были удивительно похожи. Берта была среднего роста с вытянутым овальным лицом, большими тёмными глазами и чёрными, как смоль, волосами. В детстве её называли «цыганкой», и это прозвище прилипло к ней намертво. А она любому, кто назовёт её так, стремилась навешать тумаков. Мальчишеский у ней характер был, чего уж говорить. Мать ругала её: не положено девочке драться, а отец, пожимая плечами, говорил: — И что, может, ей надо позволять с собой делать всё, что вздумается? В следующий раз кто полезет — сразу в глаз бей. Только первая не начинай. Разумеется, это не действовало: Берта сама по себе была задириста. А особенно часто дралась она с братом. Плевать, что сильнее. Главное — не спускать ничего. Однажды за обедом Берта закапризничала и отказалась есть. Тогда разозлённая мать схватила тарелку и просто вылила содержимое ей на голову. Берта в слёзы, а отец вместе с Каспером дружно заржали. — Как думаешь, Марта, в Париже оценят? — со смехом спросил отец. Но мама ничего не ответила. Просто вытолкала Берту из-за стола и велела пойти умыться. И девочка, ревевшая от унижения, отправилась в ванную, кое-как умылась и, вернувшись в столовую, опрокинула на брата его тарелку. Что потом началось… Сегодня Берте было стыдно вспоминать об этом, как, собственно, и все свои выходки. Но тогда у неё, как говорится, мозга за мозгу заходила. На своём примере, можно сказать, она поняла, как не следует поступать. И теперь, работая с детьми, всячески старалась пресекать подобное поведение. — А представляешь, как-то прислали нам партию беженцев — детей из Южной Боснии, а они по-немецки ни бельмеса не знают! Я им и так, и сяк: дайте нам хотя бы одного-двух хорватов! Они говорят: да, всё будет. Ну да накормили нас завтраками по самое «не хочу». Я и решила, что проще выучить язык самой, чем ждать, пока «там» отелятся. Каспер успев немного успокоиться, в ярости ударил кулаком по стене. — Крысы корабельные! Бежали, поджав хвост! А один вообще свалил не заминировав квадрат! Сербы его срисовали, ну и поняли, где тут минные поля. Чуть не смели нас всех к чертям! Ух, свернул бы я шею этому цыгану! Тоже мне, солдат! Берта с сожалением покачала головой. Брат изменился, и явно не в лучшую сторону. Что осталось от того, прежнего Каспера? Одна личина. Брат стал ещё более угрюмым и неразговорчивым. За годы учёбы Берта стала наблюдательной, внимательной к деталям. Живя у дяди, она поняла, насколько разные люди — её отец и дядя. Вроде бы родные братья, а как разительно отличались весёлый общительный Марк от сухого и угрюмого Флориана. И насколько они разные с двоюродными братьями. Всё было почти, как в сказке: старший, Матс, парень амбициозный, с наполеоновскими замашками, дослужившийся до старшего инженера на военном заводе. Средний, Альфред, вполне успешно пошёл по стопам отца. А вот младший, Себастьян, не сказать, чтобы дурак, но совершеннейший балбес и лентяй. Вот он-то и был Берте ближе, чем все остальные. «Всё, как в сказке», — думала про себя Берта. И даже про неродных родителей сбылось: отчим с матерью не баловали вниманием ни Марка, ни Флориана, но если Марк простил мать и вполне миролюбиво с ней общался, то Флориан, казалось, через силу это делает, и Берта не могла понять, почему. Ей казалось противоестественным то, что родители могут не любить детей, а дети — родителей. Маленькой тогда ещё Берте мир казался прекрасным и удивительным. А разве можно не любить родителей, самых блихзких людей? Оказывается, можно. Повзрослев, Берта поняла причину: оба (и папа, и дядя Марк) были рождены от нелюбимого мужа, за которого бабушка вышла замуж по настоянию родителей. Да, можно себе представить: тебя просто, вот чуть ли не насильно заставляют выйти замуж за нелюбимого человека, и тебе с ним теперь всю жизнь рядом быть. Бедняга Эмилия, видимо, думала, что найдёт утешение в детях, но какой там — оба до отвращения похожи на отца. Так и вышло, что Флориан неосознанно копировал поведение своих родителей. Папе всегда было безразлично, как дела у детей. Он редко когда принимал участие в семейной жизни, погрузившись с головой в работу. Чаще всего Берта от него слышала его любимое «всё, брысь», когда пыталась что-то у него узнать или просто привлечь внимание. Неизвестно, что бы с ними случилось, не будь этого… События десятилетней давности до сих пор не давали ей покоя. Получается, в каждой семье живут такие вот волчата? Господи… Кто же из них теперь переродится в оборотня? Можно ли их остановить? А совсем недавно она поехала по делам в родной город. Ох, сколько она навидалась! Какими неприветливыми казались теперь леса, горы, покрытые снегом и инеем, как угрожающе теперь выглядели реки и озёра! Мелькающие на пути города казались теперь настоящими некрополями, на руинах которых теперь сновали бродяги. Что ни станция, так обязательно толпа оборванцев стоит у платформы и клянчит кто деньги, кто еду в тщетной надежде протянуть ещё денёк-другой. Она смотрела на некоторых с нескрываемым ужасом — это были настоящие живые скелеты. Ещё два-три дня, и они упадут на снег, да так и не поднимутся. Голод и холод сделают своё дело. Люди давно привыкли к этому. Упадёт кто-нибудь в обморок — даже не посмотрят, что с ним. Берта же давно перестала бояться и голода, и даже испанки. Брат постоянно твердил, что страх катастрофы лишь усилит её неизбежность. И в этот раз был прав. Пару лет назад они встречались здесь же, в Вене. Касперу выпал отпуск. Обнялись на радостях, и давай трещать, как сороки. — Это цыганьё думало, будет им лёгкая прогулка… Хренушки! Растоптали их, как клопов! Хороши вояки! — хохотал брат, вспоминая бои с румынами. — Таких «союзников» только врагу и можно пожелать! Эти два года промелькнули, как мгновение. Сейчас война окончена, Каспер, хвала богам, жив и здоров, а половина подруг Берты стали вдовами. В такие моменты Берта даже думала, что оно и к лучшему, что она всё ещё не замужем: её миновала судьба сотен тысяч соотечественниц, ставших вдовами, и вынужденных в одиночку тянуть детей. — Каспер, тебе надо хоть немного успокоиться, — Берта попыталась угомонить распалившегося брата. — Надо. Надо. Ты как хочешь, а я домой поеду. Как-нибудь доберусь. Он снял ботинки, и, пройдя на кухню, плюхнулся на стул. В следующий миг Берта услышала шелест бумаги, а затем по квартире распространился едкий дым. — Каспер, какого хрена?! — закричала Берта, бросившись на кухню. — Ты с ума сошёл? Спалить нас хочешь? Брат сидел за столом, безразлично глядя на пламя, объявшее два бумажных листка. В следующий миг он достал карточку, на которой были запечатлены юноша в праздничной одежде, обнимающий миниатюрную светловолосую девушку. Это были они с Сандрой во после того памятного свидания на набережной. — Покойся с миром, дорогая, — пролепетал Каспер и только было поднёс зажигалку, как Берта вырвала у него из рук карточку. — А ну, не смей! Это варварство! — крикнула она, и в следующий миг поморщилась: брат уже успел выпить — от него несло отвратительным перегаром. Откровенно говоря, Берта на дух не переносила запах спиртного. По-хорошему, ей следовало бы погнать брата проспаться, но не решилась: слишком уж раздавленным выглядел Каспер. Берта чувствовала себя не многим лучше: после объявления о капитуляции она всю ночь проревела в подушку, пропустив через себя всю ту боль, что испытывал, наверное, каждый австриец. А Каспер так и вовсе один остался. — Закончится война, — говорил он сестре два года назад, — будет нам и свадьба, и всё остальное… Ты ж придёшь? Уже не придёт. Берте самой понравилась невеста брата. Они с ней даже подружились, и казалось, ничто не помешает счастью. — Будешь? — он повертел в руках фляжку и поставил перед Бертой стакан. — Давай, чего уж там… Помянем… Девушка и не подумала, что можно отказаться. Каспер налил полный стакан, после чего оба молча выпили. В следующую минуту Берта долго и нудно откашливалась — самогонка обожгла ей горло. — Ты не ела что ли? Зря — на ногах потом стоять не будешь, — невесело усмехнулся брат. — На, делюсь. Тушёнку она съела почти в один присест, и вскоре «опрокинула» уже второй стакан, а через несколько минут почувствовала, как тяжелеют ноги и руки. Берта, сама того не зная, уже несла какую-то околесицу. Она вспоминала третий класс, урок истории, посвящённый падению Карфагена. Её историк был человеком артистичным, всегда активно жестикулировал, и ученицы слушали его, как завороженные. Он заражал всех своей любовью к предмету, и никто не смел даже пикнуть на его уроке — настолько были увлечены. — Город был предан пожару, — говорил он, расхаживая у доски. — Семнадцать дней полыхало пламя, римляне ликовали, но Сципион их радости не разделял. Он искренне плакал от жалости к погибающему городу и его жителям, ставшим жертвами этой войны. «Я терзаюсь страхом при мысли, что некогда другой кто-нибудь принесёт такую же весть о моём отечестве»! Сейчас Берта чувствовала то же, что чувствовали жители Карфагена, ощущая неизбежность катастрофы. — Я терзаюсь от мысли, что некогда кто-нибудь другой принесёт такую же весть о моём отечестве! — воскликнула она, вспомнив так въевшийся мне в память урок истории. — Принёс… Принёс… — Чего только в Сербии наворотили… А стоило ли того? Вот тебе и бумеранг, сестричка! — ответил Каспер, тоже уже изрядно пьяный. — Хорошо, хоть Сандра этого не увидела. В следующий миг причитания Каспера смешались с плачем его сестры. В этот момент оба, как никогда раньше, понимали, что всякое счастье не длится больше мгновения. А горе будет с ними всегда.