Волчонок

Каспер подошёл поближе, всё ещё не веря своим глазам. Несколько раз он ущипнул себя, но нет — итальянское знамя было на месте, а когда один из солдат достал зажигалку, чтобы закурить, парень вздрогнул: в отблеске огонька он разглядел лейтенантский погон, но главное, лицо. Теперь-то Касперу мигом вспомнилась война. И тогда, при Витторио-Венето, он сошёлся с этим итальянцем в рукопашной схватке. Когда он уже был готов добить противника, тот сумел вывернуться и юркнуть в спасительный окоп. Если он его сейчас узнает, наверное, убьёт! Если подумать, у Каспера с собой был пистолет, но куда ему одному против теперь уже целого гарнизона? Он быстро, насколько ему позволяло снаряжение, юркнул в проулок, откуда уже окольными путями добрался сперва до набережной, а оттуда, дождавшись подхода дня, собрался домой. Он молил всех известных богов о том, чтобы не встретиться с итальянцами, или хотя бы с теми, кто мог его узнать. — Чтоб вы все сдохли от испанки! — шипел про себя Каспер. Парень дошёл до дома, и, преодолев два этажа, позвонил в дверь. Дома оказалась только заплаканная мать. — Мама, что случилось? — спросил Каспер, чувствуя, что сердце у него вот-вот уйдёт в пятки. — Отца арестовали… — сдавленно произнесла фрау Дитрих. — Сегодня утром… И снова Марта разразилась отчаянным плачем на весь коридор. Куда больше её пугала неизвестность: не выгонят ли отсюда всех немцев? Не убьют ли её мужа за то, что дерзил коменданту? Каспер мог бы подбодрить, успокоить мать, но знал, что это бесполезно. Боль и отчаяние Марты передалось ему самому. Оставалось только одно: забыться хотя бы на этот день, что он и сделал, выпив всё, что оставалось во фляжке.

***

Прошла короткая, но морозная зима. Настала длинная, мокрая, промозглая весна. «Клуб» потерял ещё двоих своих членов. Новенькие не приходили, так как в городе уже не было беженцев. После того, как Франц уяснил для себя, что кража у врагов, по сути, кражей не является, жить ему стало намного легче. Он уже вполне освоился в маленькой коммуне и уже не чувствовал стыда и неловкости, когда получал вечером из рук тихой и кроткой Эльзы миску с едой. Ведь эту еду вместе с остальными добывал и он сам. Эльза совсем перестала выходить из подвала. Кожа у неё приобрела серо-зелёный оттенок, глаза были постоянно красными от дыма очага, возле которого она возилась целыми днями. Бруно несколько раз пытался заставить девочку выйти на воздух, но она испуганно сжималась, замолкала и уходила в себя. Историю Эльзы никто не знал. В отличие от всех остальных, это бледное, почти прозрачное создание ничего о себе не рассказывало. Эльза всегда ухаживала за больными. И никогда не случалось, чтоб она заболела сама. А ведь все уже знали, что к заболевшим лучше не подходить, так как эта новая болезнь, которая косила людей в последний год, заразна. Вскоре Франц уже перестал нуждаться в своей «работе» в поддержке товарищей. Он даже Медведя не всегда брал с собой, справедливо полагая, что такая приметная собака может быстро примелькаться и начать ассоциироваться с кражами. Он и правда, чистил карманы только у итальянских солдат. При этом старался не трогать тех, кто ему был симпатичен. После вступления в «клуб» Франц поправился, у него уже не было того жалкого, загнанного вида, который он имел в первые дни в Инсбруке. Хотя и на обычного домашнего ребёнка он похож не был. В его лице появилась презрительная насмешка над жизнью и уверенность в себе. Теперь солдаты иногда действительно давали ему поручения: сбегать в лавочку за куревом, вином или сладостями. Итальянцы, как дети, любили сласти. В награду Францу всегда давали несколько монет, а он по дороге, когда была такая возможность, доставал из их кульков и прятал в карман несколько засахаренных орехов или леденцов для малышей. Однажды, вернувшись в убежище довольно поздно, он застал необычную сцену: Бруно, стоя перед очагом на ящике, держал речь. Глаза его сверкали, щёки раскраснелись. Пламя освещало фигуру Бруно со спины, и по тёмным стенам плясали колдовские тени. — Мы — братья, — ораторствовал Бруно, — наше братство скреплено войной! Наш клуб — это прибежище всех слабых, надежда всех обездоленных. Несколько старших мальчишек хихикали у стены. Остальные смотрели на своего вожака с восхищением и лёгким изумлением. Конечно, Франц и раньше замечал, что Бруно склонен к театральным эффектам и пафосным речам, но чтоб до такой степени… Что это он несёт? Какая надежда всех обездоленных? Почему всех? Эльза, видимо, испытывала, слушая своего кумира, настоящий стыд. В конце концов, после очередного, наиболее витиеватого словесного пассажа, она подошла к Бруно, обхватила его сзади руками и проговорила: — Ну всё, хватит, хватит. Тебе отдохнуть надо, ты просто сегодня устал. Пойдём! К удивлению Франца, Бруно разрешил стащить себя с ящика, и, повинуясь мягким усилиям девочки, направился к своей постели. Однако ораторствовать он не прекратил, только фразы стали совсем уж бессвязными. Ночью, когда погасили свечи, он вскрикивал и порывался куда-то сейчас же идти. То ли освобождать Австрию от захватчиков, то ли спасать угнетённых. Утром оказалось, что у Бруно сильный жар. Большинство ребят почувствовали настоящий ужас. А что, если Бруно умрёт? Кто будет говорить им, что делать, кто с весёлым видом будет уверять, что всё будет хорошо, пока они все вместе, кто будет рассказывать про вора Розентабля и его невесту — прекрасную Розамунду? Многие почувствовали себя куклами-марионетками, у которых вдруг разом обрезали все ниточки, которые их вели по жизни. Дети, нашедшие в лице Бруно защитника и проводника в своей трагической ситуации, сейчас снова оставались один на один со своей бедой. Девочки собрались в кружок вокруг постели Бруно, стараясь чем-то быть полезными, некоторые малыши плакали. Франц, позвав с собой Медведя, с тревожным сердцем отправился в город. Ему тоже не хотелось уходить. Но он, как взрослый, понимал, что кто-то должен приносить еду и деньги каждый день. Как назло, достойной добычи не попадалось. На рынке он засунул руку в карман усатого ефрейтора, но обнаружил там только крошки табака. Дядька же, почувствовав чужую руку в кармане, так резво дёрнулся, что Франц едва успел спастись. Конечно, до мастерства Тиля ему было далеко, впрочем, Франц и не завидовал такому мастерству, догадываясь, что для Тиля воровство — это совсем не месть врагу и даже не способ не умереть с голоду, а самая настоящая профессия. Прослонявшись по городу до позднего вечера, он раздобыл только две мелких монетки, которые ему дала какая-то старушка за то, что он помог ей донести до дома тяжёлую корзину. Правда, потом она подарила Францу ещё охотничьи штаны её покойного мужа. Штаны были немного порваны, но Франц не сомневался, что Эльза их сумеет починить, и они отлично подойдут кому-нибудь из старших ребят. Когда Франц спустился в подвал, он понял, что всё кончено. Бруно умер. Весь «клуб» ревмя ревел. Франц остановился у входа в растерянности. Он не понимал, что ему теперь делать. То, что ещё вчера казалось единственно правильным, вдруг приобрело зыбкость и ненадёжность. В задумчивости он почти машинально бросил подаренные штаны на кучу вещей и направился к большой жестянке из-под турецкой халвы, где лежали общие деньги. Но едва мальчик протянул руку, чтобы опустить в жестянку свои монетки, он вдруг услышал едкий голос Тиля: — Деньги теперь мне отдавать будешь. Так надёжней. Слышали?! — Тиль повысил голос, — деньги теперь будут у меня. И не пытайтесь что-то спрятать. Пришибленные горем малыши только таращили глаза и вытирали рукавами слёзы. Но рыжий Карл неожиданно возмутился: — Это почему тебе? Ты кто такой? Я, между прочим, старше тебя на целых полгода! И дерусь я лучше. — Очень надо мне с тобой драться, — недобро усмехнулся Тиль, — мы здесь не дракой зарабатываем. Хотя, если хочешь, уходи, тебя тут никто не держит. — Нам нельзя уходить. Те, кто вступил в члены клуба, тот не может просто так уйти. Есть обязанности перед клубом, — как можно твёрже сказал Франц и опустил монетки в железную банку. — Обязанности? — дурашливо передразнил его Тиль, — кто это тебе рассказал про обязанности? — Бруно всегда говорил… — Бруно вашего больше нет. Теперь я буду говорить, как жить будем. Кто меня будет слушаться, тот будет жить хорошо. А кто нет… А сейчас мы должны вытащить отсюда вашего Бруно, чтобы он тут не протух. А деньги все будете отдавать мне. Теперь я решаю, что покупать на них. Неожиданно Тиль поддал ногой жестянку из-под халвы, и монеты весело зазвенели по полу. Общий плач внезапно прекратился. В подвале стало очень тихо. — Ну-ка, собрали деньги! — криво усмехаясь, приказал Тиль. Никто не тронулся с места, кроме одного малыша, которого тут же дёрнули за штаны и посадили обратно сидящие сзади. — Ну, чего застыли? Бруно, что ли, будет собирать? Так нет больше его, — юродствовал Тиль. Франц неожиданно для самого себя выкрикнул прямо в ухмыляющееся лицо Тиля: — Ты просто наглый дурак и вор! Бруно создал клуб, а ты его хочешь разрушить! — Не будем мы собирать, сам рассыпал, сам и собирай! Сидите, ребята, теперь я буду главный! А он пусть уходит! — хорохорился Карл. — Нет, вы соберёте! — Тиль неожиданно схватил за шиворот стоящего рядом Франца и швырнул его на пол, на рассыпанную мелочь. Франц моментально вскочил на ноги, но его опередил Медведь, бросившись молнией на обидчика своего хозяина. К Медведю все давно привыкли. И затевая своё показательное выступление, Тиль совершенно забыл о присутствии собаки. Побелевший от страха мальчишка бросился в толпу, стараясь спрятаться за спины других детей, Медведь на секунду остановился, недоуменно вертя огромной головой. Когда же Тиль снова выступил вперёд, в его руке блеснул нож. — Ну, иди сюда, собачка, — с тихой угрозой бормотал воришка, приближаясь к Францу и Медведю на согнутых в коленках ногах. Франц понимал, что ещё мгновение, и нож окажется у него в груди или у Медведя в шее. Вид у Тиля был совершенно безумный. Перепуганный Рыжий уже не пытался спорить, а тихонько отошёл в сторону, предпочитая наблюдать за происходящим со стороны. Вокруг Франца с Медведем и наступающим на них с ножом Тилем как-то сам собой образовался ровный круг, за границы которого все боялись заступить. И вдруг со стороны входа раздалось невнятное мычание, и дурачок Клаус бросился вперёд, прямо к Тилю, что-то лопоча на только ему самому понятном языке. Скорей всего, Тиль не собирался причинить вред Клаусу. Но рука с ножом уже начала своё движение. Франц так и не понял, что случилось. Всё произошло слишком быстро. Перед его глазами, как во сне, пронеслись упавший на россыпь монет Клаус с недоумённым лицом в окрасившейся красным фуфайке, оскаленная морда Медведя, и Тиль, роняющий нож из прокушенной руки. Франца тут же оттеснили к стене. Через головы ребят он не мог рассмотреть, жив ли Клаус, где Медведь, что делает Тиль. Вскоре по отдельным репликам Франц понял, что Клаус жив, только сильно ранен. Сразу несколько человек вызвались довести его до дома. Франц понимал, что теперь убежище в подвале разрушенной церкви становится небезопасным. Вряд ли простодушный Клаус сможет скрыть от своих родителей, кто и где его ранил. Да и не станет он, наверное, скрывать. А его невнятное бормотание отец-то точно понимает. Но Франц не стал никому говорить о своих опасениях. Он устало отошёл на своё место и сел на матрац, прислонившись к стене. Медведь устроился рядом, уткнувшись в его ладонь влажным носом. — Вот так, Медведь, Бруно ещё здесь, а клуба уже нет, — вздохнул мальчик, — надо нам уходить. Тиль, кое-как перевязав прокушенную руку какой-то тряпицей, сидел в стороне от всех. Первая попытка получить лидерство позорно провалилась. Впрочем, место вожака пока было свободно. Он показал всей этой мелюзге, что способен на всё. Завтра они сами прибегут к нему и будут просить стать их вожаком. Они ведь ничего сами не умеют. И Бруно их хвалённый ничего не умел. Только болтать. Болтовня, конечно, иногда помогает, но одной болтовнёй не проживёшь. Постепенно Тиль успокоился и уснул. А Франц не спал. Он понимал, что даже если завтра в убежище и не нагрянет полиция, жизни здесь им с Медведем больше не будет. Завтра у Тиля уже появятся соратники и приверженцы. Таков закон стаи. Теперь одинокое существование на улицах этого холодного города уже не казалось ему таким ужасным. Он знал, что всегда сможет позаботиться о себе, тем более, если рядом с ним его друг. Словно понимая, что хозяин думает о нём, Медведь вздохнул во сне. — Вот дождёмся утра и уйдём, — прошептал Франц в лохматое ухо собаки.

Из дневника Ингрид Лауэр

На днях нам сообщили, что открываются школы. Большинство моих коллег собираются вернуться к преподаванию. Нам пока мало известно, как будет организован учебный процесс. Неужто нам придётся изучить итальянский язык, чтобы вернуться в школу? Но написать я хотела не об этом. Позавчера произошло событие, которое иначе, как мистическим, назвать нельзя. Я никогда не была склонна к мистике, об этом скажет любой, кто меня знает, но как иначе можно объяснить то, что со мной случилось? В полиции инспектор Хунек решил, что я экзальтированная особа, склонная к фантазиям. Хотя пришла в полицию я уже утром, слегка успокоившись. Не думаю, чтобы он захотел провести расследование. Ему явно не до того. Бедняга только первый день на службе после жесточайшей болезни. Испанка его пощадила и оставила в живых, как и всех нас. Но выглядит он не лучшим образом — похож на фигуру мученика с картины итальянского Возрождения. Редкие, светлые, вьющиеся волосы вокруг головы напоминают нимб. В очередной раз я пожалела об аресте инспектора Дитриха, который уже полгода сидит в тюрьме по обвинению в неповиновении властям. Рассказывают, что при появлении в помещении участка итальянских военных и предъявлении требований доложить о количестве уголовных расследований на текущий день, Дитрих высказался в духе «Я врагу присяги не давал». Я никак не могу себя заставить описать само происшествие. Но надо собрать волю в кулак. Итак, 13 марта я шла мимо заколоченного дома Зигелей.