Волчонок

Из дневника Ингрид Лауэр

Сейчас мы собираемся не в гимназии, где стоит арктический холод, так как оккупанты не удосужились запастись дровами, а на квартире у фрау Шефер, нашей новенькой преподавательницы домоводства. Девочка даже не успела показать себя в деле, проработав неполные три месяца. Но она очень дружелюбна и сразу приобрела симпатию всего коллектива. Живёт она сейчас одна, квартира у неё довольно просторна и идеально подходит для того, чтобы собраться всем вместе. В этот вечер мы засиделись почти до полуночи. Сама не пойму, как так получилось. Я всегда стараюсь возвращаться домой пораньше, чтобы Оскар вовремя ложился спать. Может быть, кто-нибудь и считает десятилетнего ребёнка уже вполне взрослым и самостоятельным, но только не я. Как педагог и как мать, я прекрасно понимаю, что ни о какой самостоятельности и речи быть не может. Если ослабить контроль, мой мальчик всю ночь может просидеть над книжками о пиратах, даже не почистив на ночь зубы. Господи, как же трудно описать то, что случилось в тот вечер… Почему со мной в последнее время постоянно происходит что-то необъяснимое? Если случай на кладбище ещё можно списать на расстроенные нервы, то это… Всё-таки попробую собраться с мыслями и описать всё по порядку. Виноваты оказались эти новые шёлковые американские чулки на резинках. Мне их подарила фрау Кёниг на прошлое Рождество. Сейчас я догадываюсь, что подарок был не вполне бескорыстным. Видимо, чулки ей самой не подходили, вот она и подарила мне целых две пары. Я берегла их больше года, как большую драгоценность. Ведь в наше непростое время трудно достать такие нужные вещи, как чулки. Но пришло время, когда все мои чулки износились, так что пришлось достать подарок моей подозрительно щедрой коллеги. Да что со мной! Я опять не могу приступить к сути рассказа и битый час рассуждаю о чулках. Но что поделаешь, если они и явились причиной того, что я оказалась в заброшенном доме Зигелей. Возможно, у кого-то эти чулки и держатся на ногах, благодаря уже вшитым в них круговым резинкам, дополненным кокетливыми шёлковыми завязками, но не у меня. Наверное, я просто очень сильно похудела. А может быть, американские женщины являются более дородными, чем австрийские. Или мне попалась бракованная пара… Когда я шла днём на квартиру к фрау Шефер, чулки ещё как-то держались, хотя я и чувствовала некоторую неловкость. Во время собрания, на котором мы бурно обсуждали распределение средств из нашей маленькой кассы взаимопомощи, я и вовсе забыла о чулках. Но как только я на исходе двенадцатого часа ночи вышла на улицу, я поняла, что левый чулок очень сильно сполз, а правый собирается это сделать в ближайшие секунды. Некоторое время я продолжала быстро идти по направлению к своему дому, дорога была неблизкая, а остальным моим коллегам нужно было совсем в другую сторону. Я очень боялась натолкнуться на шайку бродяг или, того хуже, на итальянский патруль. Останавливаться посреди улицы и поправлять чулки мне совсем не хотелось. Дело осложнялось ещё тем, что на мне была длинная тёплая юбка и ботики на шнуровке. Незаметно поправить чулки или просто их быстро снять я не могла. Когда я поравнялась с домом Зигелей, я поняла, что если не подтяну чулки сейчас же, они сползут вообще и будут волочиться за мной следом. Пришлось перешагнуть остатки невысокого каменного заборчика и шагнуть в палисадник, а затем и в пролом в боковой стене. Этот, когда-то добротный, городской особняк уже много лет стоит пустым. Здесь когда-то жила со своими родителями наша зловещая знаменитость — инсбрукская Волчица. Девушка, которая когда-то была моей ученицей. Гимназистка, которая стала причиной страшной гибели нескольких десятков человек, большинство из которых были её ровесниками. Хозяева бросили дом, даже не попытавшись его продать. Немудрено, после такой истории… Родители Анны Зигель бежали из города, опасаясь расправы, и их можно понять. Потом, правда, до нас дошли слухи, что они покончили с собой, не выдержав позора и угрызений совести за то, что воспитали такое чудовище. Я никогда не смогу думать об этой истории без содрогания. Дом Зигелей — последнее место, куда бы я зашла по доброй воле, но выбора не было. Я не могла торчать, задрав юбку, посреди улицы. Дом первые лет пять после того, как полиция забила вход и окна, все обходили стороной. Дурная слава отпугивала даже бродяг. Потом случилось мелкое дорожное происшествие, когда на забор наехала водовозка. От телеги отвалилось колесо, а из забора вывалилось несколько больших камней. Это, как часто бывает, стало как будто сигналом для разграбления и разрушения дома. Почти каждую ночь этот дом чего-то лишался. Сначала исчезли ставни, потом часть кровли, видимо, перекочевав на крышу какого-то бедняка, затем в боковой стене образовался пролом, через который вынесли брошенную хозяевами мебель. Зигели были небедными людьми. Воришкам было чем поживиться, тем более что полиция закрывала глаза на разграбление дома. Правда, я слышала, что поначалу в магистрат был подан проект о создании в доме Зигелей музея инсбрукской Волчицы, так как комната самой Анны была оставлена хозяевами в том виде, в котором её бросила её хозяйка. Но разумеется, предложить это мог только безумец. Проект был отвергнут с негодованием со справедливой резолюцией о том, что в нашем городе достаточно достойных горожан, чью память можно увековечить, вместо того, чтоб создавать музей убийцы. Я шагнула в пролом и остановилась тут же, не собираясь проходить дальше в темноту. Под ногами хрустели битые кирпичи и какой-то мусор. С левым чулком я справилась быстро, а вот на правом дурацкие шёлковые завязочки затянулись узлом и больно сдавили ногу. Можно бы было их разрезать, и до дома как-то дойти с одними резинками, но разрезать было нечем. Я стояла, прижимая подбородком поднятую юбку, и пыталась разобраться с завязками, как вдруг… Вот, наконец, пришло время описать, что же я всё-таки видела. Но описать это очень трудно. Ощущение было похоже на резкий удар. Внезапный ужас тряхнул меня от макушки до пяток. Я замерла, наклонившись над своей приподнятой ногой, скорее чувствуя, чем видя на себе взгляд чьих-то внимательных тёмных глаз. Эти глаза смотрели из темноты, и их взгляд казался мне знакомым. Жутким озарением мелькнула мысль — это она, Волчица. Она вернулась домой! В ту минуту я совсем не думала о том, что Анна Зигель осуждена на пожизненное заключение, и никакой амнистии быть не может во время войны. А если она вдруг, каким-то чудесным образом, ухитрится сбежать из тюрьмы, ей ни за что не пройти в Инсбрук мимо итальянских солдат, которые патрулируют все дороги. Я понимала только одно — это она, Анна Зигель, её горящие, ненавидящие глаза! И я сейчас в её власти. Она пришла отомстить своей бывшей учительнице, которая не смогла помочь ей в своё время. Я зажмурилась, продолжая стоять неподвижно. Не знаю, чего я ожидала в тот ужасный момент — удара по голове, а может, и выстрела… Секунды, каждая из которых были для меня тяжелы, как гири, шли. Ничего не происходило. Кажется, я услышала какой-то лёгкий шорох. Когда я открыла глаза, жуткий взгляд исчез. Рядом никого не было. Не могу поручиться, что дом вообще был пустым, я даже представить себе не могу, что могло скрываться в его полуразрушенных комнатах, но там, где стояла я, точно было пусто. Оставив в покое злополучный чулок, я кое-как вышла на улицу и бросилась бежать, забыв и об итальянских патрулях, и обо всём на свете. Не помню, как я оказалась дома. На ноге образовалась передавленная красная борозда, но мне было не до неё. Выпив валериановых капель, я вошла в комнату сына и увидела, что Оскар, вопреки моим опасениям, уже спит. Однако его вид вызывал вопросы. Я надеялась, что до обычных проблем отрочества и юности у моего мальчика ещё есть время. Но, боюсь, что у него всё началось несколько раньше. В этот вечер Оскар лёг спать, не раздеваясь, а на скуле у него красовался свежий синяк. Я знаю своего ребёнка, он раньше не дрался никогда, стараясь все вопросы решать мирно. Откуда же этот синяк? Я подумала, что не удивлюсь, если сын утром скажет мне, что упал во время игры с обручем. Так и вышло. Этот случай ещё предстоит обговорить. Оскар послушный мальчик, и я знаю, что со временем он расскажет мне о любых сложностях. Но первым для меня в тот момент был ужасный случай в доме Зигелей. Я понимала, что если оставлю всё невыясненным, то буду бояться проходить по той улице всю жизнь. Поэтому с утра я пошла в полицию. О реакции инспектора Хунека я уже писала. Конечно, если бы я была не одинокой немолодой женщиной, а мужчиной, реакция была бы другой. Вот инспектор Дитрих никогда не пренебрегал никакой информацией, от кого бы она ни исходила. Что же касается его коллег… Впрочем, я могу быть несправедливой к бедняге Хунеку. Возможно, он и предпринял какие-то действия по моему заявлению.

Отчёт по заявлению фройляйн Лауэр, составленный инспектором Хунеком

14 марта 1919 года в полицейский участок Инсбрука было подано заявление от фройляйн Ингрид Лауэр о нахождении подозрительных посторонних лиц в так называемом «доме Зигелей», который опечатан полицией в 1908 году и с тех пор стоит пустой. Формально дом по наследству после смерти родителей перешёл к осуждённой на пожизненное заключение Анне Зигель. К сожалению, в последние годы дом неоднократно подвергался нападениям, а также пострадал при бомбардировке. Ингрид Лауэр утверждала, что, возможно, видела в ночь с 13 на 14 марта сего года в этом доме саму Анну Зигель, которая каким-то образом смогла покинуть место заключения. Осмотр, проведённый мной лично при участии патрульных Вебера и Рильке, показал следующее: 1. В доме действительно обнаружены свежие следы пребывания, по крайней мере, одного человека. 2. Можно сделать вывод, что в доме регулярно ночуют. 3. При входе в дом на цементной пыли обнаружен недавний след обуви. След может принадлежать либо очень миниатюрной женщине, либо ребёнку. Он не может ни в коей мере принадлежать Анне Зигель, которая, как известно, носила необыкновенно большой для женщины размер обуви — сороковой. 4. На месте ночёвки обнаружены короткие каштановые волосы и собачья шерсть. 5. На момент осмотра в доме посторонние не обнаружены. Были опрошены соседи, которые не видели ничего подозрительного. Пролом в стене дома был закрыт деревянным щитом. Приняв решение уходить из убежища, и порвать с «клубом», Франц выполнил своё намерение сразу же на следующий день. Никому ничего не сказав, он встал пораньше, когда большинство детей ещё спали. Только Эльза сидела, согнувшись, рядом с телом Бруно и неслышно плакала. Эльза не хуже Франца понимала, что клубу пришёл конец, но, в отличие от Франца, не смогла бы выжить одна на улице. Она даже нос высунуть из подвала боялась. От свежего холодного воздуха у неё тут же начинала кружиться голова и слезиться глаза. Девочка грустно наблюдала, как Франц выбирает себе из общей кучи тёплые вещи, прячет в карман несколько кусков хлеба и две луковицы. Лук популярностью среди маленьких бродяг не пользовался, поэтому всегда оставался поле ужина, хотя Бруно любил говорить, что лук помогает не заболеть, если есть его каждый день. Что-то не сильно помог лук самому Бруно… Францу было неловко собираться под печальным взглядом девочки. Он быстро кивнул ей, будто направляясь, как всегда, «на работу», свистнул Медведю и почти выбежал из подвала. Так рано в городе делать было нечего. Лавки были ещё закрыты. Франц решил побродить, поискать себе ночлег на будущее. В том, что в подвал кладбищенской колокольни больше не вернётся, он был уверен. Задумавшись, он зашёл в район города, где не был раньше. Здесь не было мостовых, и стояли маленькие, почти сельские домики под старыми черепичными крышами. На крыльце одного из таких домов Франц увидел мальчика, примерно, своего возраста, но разительно на себя не похожего. Мальчик был худой, стройный, с чистым белым лицом и светлыми волосами. Глаза у него были необыкновенного, очень светлого цвета — то ли голубого, то ли серо-зелёного. Занимался мальчик совершенно дурацким, с точки зрения Франца, малышовским делом — он пускал по ручью талой воды кораблик, сделанный из нескольких соединённых вместе бутылочных пробок. При этом странный мальчик что-то бормотал и вскрикивал, полностью погружённый в свою игру.