Волчонок

Для Каспера все дни слились в один беспросветный мрак. Мать давно махнула на него рукой, и он стал чаще пить. Постепенно зелёный змий всё туже затягивал петлю на его шее, утягивая его в мир, где нет ответственности и обязанностей, а есть только тупая расслабленность и мутное спокойствие — как-то оно будет. Осунувшийся и ещё больше поседевший Каспер уже не походил на того щеголеватого солдата с карточки, которую у него так и не дошли руки сжечь. От матери он слышал, что в одной камере с его отцом сидит и его сослуживец — Дитер Ланге. Он попытался сжечь арсенал, не желая сдавать врагам оружие. А Лиферс, кажется, подался к богу… Да, кто же знал, что именно так всё закончится? Эта война стала лебединой песней не только для Австрии, но и для всех её граждан. — Помру спокойно, — говорил Каспер, — а там и друзья меня встретят, и Сандра тоже… Чёрт бы вас всех драл! Пистолет мать заблаговременно спрятала, опасаясь, что Каспер в пьяном кураже может и застрелить кого-то, а то и себя самого убить. Снова и снова он судорожно опустошал бутылку. Он уже не помнил, какой по счёту стакан, наполненный до краёв мерзким пойлом, дожидался своего часа, как в дверь кто-то позвонил. Мать с кем-то поговорила, а потом торопливо убежала, ничего никому не сказав. Каспер был уже как следует пьян, поэтому ни звонка, ни разговоров, практически не слышал. Он спал, уронив голову на стол. Внезапно он почувствовал, как к горлу подкатывает приступ тошноты. Это его на секунду привело в себя, но попытка встать тут же закончилась неудачей: Каспер с грохотом рухнул на пол, неуклюже размахивая руками. — Ой, мамочки… Меня сейчас… Ик… Ой… С большим трудом он смог дотянуться до тазика, стоящего под раковиной. Он не обратил внимания на скрип двери и не услышал шагов за порогом. — Ну, где этот горе-вояка? — послышался знакомый голос. Шаги всё приближались, и вскоре в дверях показались две фигуры. Каспер всё ещё страдал над тазом. — Эй, дурень! — парень даже опешил, услышав знакомый сиповатый голос. — Опять пьян? — К-кто это? — Каспер не мог до сих пор понять: кажется это ему, или это действительно отец. — Кто-кто, конь в пальто! Смерть твоя! — П-папа… Каспер для верности ущипнул себя. Нет, ему не кажется! Его отец жив, и на свободе! Каспер готов был кричать от радости, но крик комом застрял у него в горле. Он мигом протрезвел, и на радостях крепко обнял отца. Тот выглядел не лучшим образом: так резко постарел! — Ну что, как там? — Всё! Ушли итальянцы! Я ж говорил — подавятся, собаки мёрзлые! — торжествующе продекламировал Дитрих-старший. — Твой товарищ Ланге жив, к счастью, его испанка не тронула. А там-то… Половина нашей камеры в тот мир ушло. Но этот гадюка Диц здоровее всех! Вот почему, а? Почему такие твари так долго живут? — Закон подлости, — отвечал Каспер. Не узнать было его: недавно апатичный и безразличный ко всему парень мигом ожил, с удовольствием делился с отцом своими историями, переживаниями, выслушивал про его жизнь в камере, про то, как он уживался с уголовниками — теми, кого сам раньше в тюрьмы сажал, и как изворотливый Диц строил ему козни, и что теперь он непременно вернётся на службу. Каспер был рад за отца, но заметил, что за время, проведённое в тюрьме, он стал хуже соображать, и порой был заторможен. — Пап, может, подождёшь, пока отходняк пройдёт? — с сочувствием спросил парень. — Вот как раз от безделья я скорее покроюсь плесенью, чем от работы, — заверил Дитрих-старший. У Каспера как будто выросли крылья. Наскоро умывшись, он по-быстрому оделся и поспешил в город — где-то там и его друзья! Ланге, вроде, пока не должен никуда уехать. Поболтают с ним по-свойски, заодно справятся о сослуживцах. Этот день пролетел совершенно незаметно. На следующее утро Дитрих пришёл в участок, и, к своему удивлению, обнаружил, что почти все полицейские на месте. Когда Дитрих вошёл, повисла немая сцена. Все полицейские, как один, вытянулись в струнку, не веря своим глазам. — С возвращением вас! — прервал тишину голос Кляйна. Полицейские вытянулись в струнку, приветствуя начальника. И тот с торжествующим видом прошёл к кабинету, казалось, заскучавшему без него. Туда, откуда его два года назад увели в наручниках.

***

Нельзя сказать, что два года заключения прошли для Дитриха бесследно. Да, он, на первый взгляд, не потерял свою волю, оставался в прекрасной умственной форме, но на деле же он стал другим человеком. У него некоторое время кружилась голова, он забывал элементарные вещи. Мир для него надолго сомкнулся в четырёх стенах каменного мешка. Момент, когда на его запястьях сомкнулись наручники, он помнил отчётливо. В кабинет тогда вошли трое — офицер в сопровождении двух солдат. Дитрих смотрел на них со смесью удивления и иронии. Вот так-то — у него гости, да без доклада! — Полковник Фаббри, — представился офицер на довольно хорошем немецком. — Приказ коменданта: выдать все подшивки дел для дальнейшего распоряжения! — С какой радости? — ухмыльнулся Дитрих. В его голосе не было ни тени страха или растерянности. Он себя сейчас вёл, точно маршал Ней, или Овод перед расстрелом. — Распоряжение администрации и лично коменданта, — повторил офицер, но Дитрих буквально смеялся ему в лицо. Смотрел всё так же уничижительно. — Я подчиняюсь приказам тех, кому давал присягу. Не припомню, чтобы я давал присягу вам, синьор. К тому же, выполнять приказы врага не следует — «там», — он демонстративно ткнул пальцем в потолок, — не оценят. Инспектор с удовольствием заметил, что лицевые мышцы офицера дрогнули. Он явно был раздражён поведением начальника участка, который сейчас буквально смеётся им в глаза. — Вы сняты с должности и арестованы! За неподчинение приказам! — продекламировал Фаббри, и в следующий момент Дитрих спокойно подставил запястья под наручники. Теперь он оказался в положении тех, кого когда-то сам ловил. Что ж, это было ожидаемо: враги не станут с ним миндальничать — на то они и враги. Вот только Марту жаль, конечно — как она переживёт эту новость? Внутри инспектора бушевал ураган: это были и воспоминания из детства и юности, все самые яркие моменты жизни, а местами — и сожаление о том, что он не жил иначе. Внешне же он никак себя не выдавал: шагал с высоко поднятой головой, словно намекая, что если его ведут на расстрел, командовать он будет сам. И тут итальянцы вздрогнули: полицейские переполошились, и заблокировали выход. На их лицах была написана мрачная решимость отстоять своего начальника. В случае, если дойдёт до перестрелки, исход будет предсказуем. Медленно, но верно, полицейские сжимали кольцо окружения, а рослый комиссар уже потянулся к кобуре. — Разойдись! — вдруг скомандовал Дитрих. Комиссар остановился в оцепенении и с непониманием посмотрел на своего начальника. Что это? Он так легко сдаётся в плен и не использует шанс вырваться? Не может быть! — Мартин, не стоит. Не делай Монику вдовой прежде времени. Это и был Мартин Кляйн — некогда напарник Дитриха. Знакомы они были давно, ещё когда Мартин был мальчиком. Бывало, в фотоателье отца полицейские обращались за помощью, и иногда там появлялся сын фотографа — Мартин, с интересом слушавший разговоры полицейских. Как летит время! Сегодня он уже комиссар, хотя кто знает — возможно, его тоже лишат должности. А что будет с остальными? А со страной? Всё, пропала Австрия. Это конец. В этом Дитрих убедился, когда за его спиной лязгнуло железо, и закрылась дверь камеры.