Волчонок

Дитрих глубоко вздохнул и снова посмотрел на мальчика, чьи черты лица ему казались такими до безобразия знакомыми. Он в своё время интересовался, куда именно был отправлен младенец, родившийся у Анны Зигель. — Ты вырос в приюте при женском монастыре Пресвятой девы Марии города Триеста? — как бы мимоходом спросил он мальчика. — Сначала — да, а потом — нет, — буркнул мальчишка. — Значит, потом тебя усыновили? — спросил Дитрих даже с некоторым удивлением. Он никак не думал, что у этого ребёнка остаётся шанс быть усыновлённым. Но судьба — причудлива. Франц молчал. Он инстинктивно чувствовал силу этого человека. Как будто он знал его уже давно. — За что он задержан? — спросил Дитрих у Пеца, — за бродяжничество? — За кражу, — усмехнулся Пец. Дитрих слегка удивился и вскинул брови. Хотя… В это военное время… Что странного, что голодный мальчишка решил взять то, что плохо лежит. Он опять опустил глаза на листок с протоколом допроса Франца Нойманна, стараясь внимательно вникнуть в произошедшее. Затем его брови поползли вверх ещё больше: — Каспер? Подтвердить твои слова может Каспер? — Да, господин инспектор, — голос Маркуса звучал почти извиняющимся, — мы вызвали вашего сына как свидетеля по этому делу сегодня на одиннадцать часов утра. Этот мальчик говорит, что он может подтвердить его алиби. Инспектор Дитрих вытащил из кармана старые отцовские часы и мимоходом глянул на них. — Через десять минут он должен быть на месте. А куда вы определяли подследственного на ночь? Маркус замялся, но потом довольно твёрдо произнёс: — Этот мальчик, по нашему мнению, не виноват в случившемся, что видно из протокола его допроса, поэтому он провел ночь в комнате, оборудованной для отдыха сотрудников. — Ну-ну, — неопределённо пробормотал инспектор Дитрих. У него было твёрдое убеждение, что судьба снова закручивает вокруг него свои вихри, как двенадцать с половиной лет назад, и он ничего не может с этим поделать. Вид отцовских часов вызывал досаду. Нет, старый надёжный хронометр старательно отсчитывал время, но где его собственные часы, подаренные сослуживцами к юбилею? Те, которые были изъяты у него при аресте? Они так и не были возвращены при освобождении, и теперь, наверняка, служат какому-то итальянскому офицеру, беспечно следующему к новым приключениям. Раздался стук в дверь. Каспер пришёл даже немного раньше срока, на который его вызывали. Быстро окинув комнату взглядом, он одними глазами и улыбкой поздоровался с отцом, по-военному доложил о своём прибытии и обратился к Францу: — Так это ты тот человек, ради которого меня вызвали? Не бойся, друг, я всё расскажу по совести. Инспектор Дитрих криво усмехнулся и сухо заметил: — Ну что ж, я буду в своём кабинете. Почему-то ему неприятна была та теплота, с которой его сын общался с этим мальчишкой. Коллега Кляйн и раньше был натурой впечатлительной. Процентов пять, а то и меньше он мог поставить на то, что неизвестный мальчик с довольно распространённой фамилией Нойманн мог быть сыном знаменитой Инсбрукской волчицы, а всё же… Ему неприятно было поведение Каспера, его горячая готовность предоставлять алиби этому воришке. Слишком сильным было воспоминание об Анне Зигель, слишком разительным было сходство. «Нет, не может быть. Что со мной?» — инспектор потряс головой и помял лицо руками. Оказывается, он и не подозревал, насколько большой след оставила Инсбрукская волчица в душах всех тех, кто имел когда-то отношение к этому делу. Да, она была чудовищем, не заслуживающим снисхождения. Но до сих пор множество людей задавали себе вопрос: «А что я мог бы сделать, чтобы трагедии не произошло?» Многие люди испытывали настоящие муки совести, вспоминая историю Анны Зигель. Инспектор Дитрих сейчас уговаривал себя, что неизвестный мальчик имел только отдалённое сходство с этой знаменитой преступницей, просто её след в его жизни был столь заметен, что теперь любой подходящий по возрасту оборвыш, будет ему казаться её сыном. И это открытие его отнюдь не радовало. Между тем, в кабинете Кляйна происходил допрос свидетеля Каспера Дитриха. Франца на время допроса вывели в соседнее помещение, но он успел со всей горячностью приветствовать своего давнего приятеля, в котором не сомневался. Алиби, которое мог предоставить Каспер Францу, было слабым и неполным. Он только и мог сказать, что встретил Франца, которого знал ещё по Триесту, на входе на рынок. И Франц очень уважительно отзывался о своей хозяйке, высказывал твёрдое намерение приобрести на порученные ему деньги продукты и направлялся к торговым рядам. Ещё Каспер уверенно подтвердил, что мальчик является приёмным сыном его товарища по оружию Вильгельма Майерхоффа. Точнее настояла на усыновлении жена Вильгельма — Фрида, но в данном случае это не имеет такого уж большого значения. Каспер, слегка отвлёкшись, рассказал, как Майергофф мечтал в перерывах между боями о том, как после войны посвятит себя полностью семье, тем более у него вскоре должен был родиться и собственный ребёнок. Каспера не перебивали, может быть, потому что присутствующие вспомнили свои мечты о том, что они будут делать после войны. В кабинете повисла тишина. Больше сказать Касперу было нечего. Строго говоря, этого было маловато. Ведь Каспер не видел, как на Франца Нойманна напал малолетний воришка Тиль Хауфф и отобрал деньги. Что касается высказываний Франца на рынке, они могли быть и ложью. Но сын инспектора Дитриха, который клятвенно убеждал присутствующих полицейских, что Франц намерения похитить деньги не имел, был уважаемым свидетелем, несмотря на некоторые слабости, проявленные им во время итальянской оккупации. А возможно, и благодаря этим слабостям. То, что пьянство Каспера закончилось с уходом оккупационных войск, говорило о многом. Да и сами полицейские видели, что Франц не врёт. Каспер, расписавшись в протоколе, отправился домой. В коридоре он несколько мгновений раздумывал, не зайти ли ему к отцу, но потом решительно протопал к выходу из участка — семейные отношения и безграничную радость по поводу освобождения отца из тюрьмы не следует выносить на всеобщее обозрение. В этом Каспер был прав. Уже открывая дверь, он вдруг услышал позади себя какие-то странные звуки. Обернувшись, Каспер увидел инспектора Хунека — чрезвычайно бледного, медленно сползающего по стенке на пол. — Что с вами?! — Каспер рванулся назад и едва успел подхватить Хунека сзади, иначе тот бы крепко приложился затылком о плиточный пол. Этот человек с первого взгляда показался Касперу больным и усталым и вот — обморок. — Помогите! — крикнул Каспер патрульному, стоящему у входа. Рослый патрульный, которого звали, как и Хунека, Роберт, отнёсся к происшествию довольно равнодушно. — А он уже не в первый раз падает, — флегматично бросил он Касперу, берите его за ноги, а я за руки. Давайте, положим его в приёмную на диван, скоро оклемается. — Что с ним? — повторил свой вопрос Каспер, — чахотка? — Да кто ж его знает, — пожал плечами здоровяк Роберт, — после того, как он переболел испанкой, вот так уже раза три или четыре падает. Хилый стал совсем. Да разве он один? Вот на что инспектор Кляйн был толстяк — и то совсем на нет сошёл. Испанка да война — всех подкосила. Хорошо, что ещё живы остались, а то сколько умерло… «А то сколько умерло», — повторял про себя Каспер слова патрульного по дороге домой. Перед глазами вставал образ Сандры. Но, к его удивлению, этот образ уже не приносил с собой тоску и отчаяние, только тихую грусть. И ещё лёгкое чувство стыда и недовольства собой. Это же сколько дней он потратил впустую, пьянствуя и жалея себя! Ещё не дойдя до центра города, он увидел новенькое, только что повешенное на тумбе объявление о наборе молодых людей, отслуживших в армии, в городскую пожарную команду. Не заходя домой, Каспер решительно направился в сторону восточного края города, где с давних пор находилась пожарная каланча, и квартировал начальник пожарной команды.