Волчонок

Когда в кабинете снова стало тихо, Маркус вдруг вспомнил вопрос о Минке. Несколько дней назад она попалась в очередной раз: снова сбежала из церковного приюта и наотрез отказалась идти обратно. Фрау Вернер только разводила руками: больше некуда. Сначала у Маркуса не было по поводу очередной «мелочи» никакого другого варианта, как городской приют. Тем более, что дело по поводу открытия этого заведения при активном участии полиции, наконец, сдвинулось с мёртвой точки. Но перед отправкой девочку необходимо было проверить на причастие к правонарушениям последнего времени. С первого разговора Маркус понял, что Минка тоже была членом загадочного «клуба» беспризорников, который организовал в своё время безвременно умерший Бруно. Девчушка значительно добавила деталей в представление инспектора о том, как данная организация существовала, как дети выживали в самые трудные месяцы итальянской оккупации. В очередной раз восхитившись талантами юного организатора, и пожалев о его гибели, Маркус внимательнее присмотрелся к самой Минке. Несомненно, что этот ребёнок выделялся среди остальной массы голодных и завшивленных оборвышей. Прежде всего это чувствовалось в благородстве движений, гордой посадке головы, правильности речи. Девочка вряд ли опережала свой возраст в развитии, но держалась и смотрела она совсем не так, как уличные попрошайки, которых Маркус перевидал в последние годы немерено. — Скажи, ты родилась в Инсбруке? — допытывался Пец. — Нет, — ответила девочка после небольшой паузы, как будто припоминая, — мы переехали. Сначала жили в другом городе, потом долго ехали на колючем сене, в потом приехали сюда и папа снял квартиру. — Твои родители умерли? — Да, — девочка вздохнула и не опустила глаза. Маркус понял, что говорит она правду, скорее всего, родители малышки умерли от испанки. Она не была похожа на ребёнка из семьи воров или алкоголиков. — Ты можешь мне сказать, как назывался город, из которого вы приехали? Может быть, у тебя там остались родственники? У тебя были дедушки, бабушки? Может быть, тёти или дяди? Девочка отрицательно покачала головой. — А почему же ты сбежала из церкви святой Сусанны, где добрые люди пытались заменить тебе родителей? — Какие же они родители? — спросила девочка с неподдельным изумлением, — они же только и делают, что заставляют учить псалмы! А кормят какими-то помоями. — Сейчас война, всем людям трудно. Но в нашем городе люди делают всё, чтоб такие малявки, как ты не воровали и не попрошайничали на улицах. Разве твои мама и папа были бы рады, увидев, как ты клянчишь деньги у прохожих? Минка уже с трудом сдерживала слёзы. Маркус задавался целью вызвать у неё светлые воспоминания, и, может, хоть немного пробудить в ней ту, прошлую личность — домашнего ребёнка, имеющего любящую семью. Но он только растравил ей душевную рану. Минка вспоминала долгие вечера в компании родителей, как отец читал им с маленьким братом книжки по очереди с матерью, как они вместе играли, как ходили зимой в лес и катались на санках. Минке всё казалось таким светлым и радостным… Пока вдруг мама не слегла в кровать с сильнейшим жаром. Затем — и отец, и сама Минка. Действительность мешалась с горячечным бредом. Можно представить, что почувствовала девочка, увидев в доме несколько фигур в масках и халатах. От испуга она начинала плакать и звать родителей. Она ещё не знала, что болезнь забрала обоих, и когда она, ещё не выздоровев, вышла из своей комнаты, увидела в гостиной три чёрных гроба. Это было ночью, и девочка, обессилено ползая, плакала:  — Мамочка, папочка! Где вы? Вас заперли? Выпустите их из деревянного ящика, пожалуйста! — хныкала девочка обессиленно вцепляясь в крышку гроба, — Фриди, они и тебя заперли? Да, увы, малютка тоже заболел и умер. Как выжила сама Минка — загадка. Сначала её забрали соседи, но она сбежала от них и потом целыми днями ходила по кладбищу, прося, чтобы вернулись и мама, и папа, и брат. А потом ей встретились бродяжки из «клуба» Бруно.  — Маркус, я тут… — Хунек застыл на входе, увидев своего товарища спокойно заполняющим бланки, пока рядом, уткнувшись лицом в стул, рыдала эта маленькая бродяжка.  — Девочка, что случилось? — как можно ласковее спросил Роберт.  — Мелочь, сделай милость — заткнись, — раздражённо сказал Маркус. — Не отвлекай.  — Маркус, ты зачем грубишь? — вдруг спросил Хунек, — не видишь — горе у неё!  — Вот придёт фрау Танненбергер, пусть она с ней и разбирается. Моё дело сделано, — отмахнулся инспектор. Что дальше — меня не волнует. — Ну-ну, — усмехнулся Роберт, — можно подумать, что я не вижу, что судьба этой «мелочи» очень даже тебя волнует. Поэтому ты и возишься со всеми ними. Поэтому они тебе и доверяют. Товарищ вышел, так и не задав вопрос, с которым приходил, а Маркус вдруг почувствовал, что ему совсем не всё равно, что будет с этой девчушкой. Он представил огромное, холодное здание бывшей мужской гимназии, почти полностью разорённое квартировавшими там около двух лет итальянскими солдатами. Именно это помещение и было решено отдать под приют. Конечно, со временем там будет очень неплохо, но сейчас… Он попытался вообразить, как будет себя чувствовать там эта гордая и очень одинокая малышка. Пожалуй, там ей, среди разного рода беспризорников, на первых порах будет намного хуже, чем на улице. Маркус улыбнулся, отметив про себя, что, по крайней мере, от ежедневного пения псалмов там она будет избавлена. Приют организовывался принципиально как заведение сугубо светское, так как среди беженцев было множество людей самых разных вероисповеданий, и навязывать их осиротевшим детям какую-то одну религию было бы неправильно. Раздался стук в дверь. На пороге появилась внушительная фигура фрау Танненбергер. — Что тут у нас сегодня? Опять беспризорный мальчик? — проговорила она почти басом. Впрочем, голос звучал вполне оптимистично. Это была высокая, плотная женщина, примерно одного роста с Маркусом. Фрау Хельга Танненбергер состояла в попечительском совете, и к своей работе относилась педантично и строго. С фрау Вернер её связывала дальняя дружба: они вместе учились, и дружили уже довольно давно. Что ещё бросалось в глаза — великанша хромала. — Нет, в этот раз девочка, — поправил её Маркус, — только она уже однажды сбежала с временного приюта в церкви святой Сусанны, и я ума не приложу, что с ней делать. Сегодня доставили в полицию. Как будто у нас нет других забот. Свалилась же на нашу голову… Вот красота! Как будто котёнка какого-то пристроили, — ворчал Маркус. Фрау Танненбергер лишь беспомощно развела руками и предложила Маркусу забрать девочку к себе, хотя бы на время. — Я не могу, вы же в курсе моего положения, — трубно вещала она, — а ребёнок нуждается в хотя бы кратком периоде привыкания. Ведь видно, что девочка домашняя, на улице оказалась недавно, ну, а этот временный церковный приют… Великанша картинно закатила глаза. Это лучше всех слов говорило о том, что она, ярая атеистка думает о церковных приютах вообще и о приюте при церкви святой Сусанны в частности. В глубине души Маркус был с нею согласен. Но ещё сегодня утром у него совсем не было в планах тащить к себе в дом какого-то бездомного ребёнка. Хотя девочка его зацепила своей необычностью и беззащитностью.  — Вы же не думаете, что я просто хочу на вас спихнуть всю ответственность? — смущённо поинтересовалась великанша.  — Я вас слишком хорошо знаю, фрау, чтобы допустить подобную мысль, — серьёзно проговорил Маркус. — Ну что ж, — жизнерадостно закончила разговор Фрау Танненбергер, — рабочий день у вас, как я полагаю, давно уже закончился, я могу проводить вас с девочкой домой. Чтобы наша милая гостья опять не сбежала. Великанша игриво улыбнулась и попыталась шутливо ущипнуть девочку за щёчку. Минка увернулась. Маркус закрыл кабинет, сдал ключи и они втроём направились к дому инспектора. Минка смиренно шла за своими нежданными благодетелями. Шла, опустив голову, как под конвоем. Действительно, выглядела она, как арестант: её с двух сторон опекали хромающая фрау Танненбергер и Маркус, старающийся быть начеку. После того, как великанша на очередном перекрёстке попрощалась и свернула в сторону, девочке стало легче. В квартиру вошли поочерёдно. Это было небольшое, тесноватое жилище, более чем скромное, но вполне комфортное для одного человека. Тем более, для двух. Присутствие Яны в квартире Минку не обрадовала, скорее насторожило. Она в эту минуту явно не ждала от жизни ничего хорошего. Маркус усадил девочку на стул, и, включив свет, стал внимательно осматривать её голову.  — Вши, — последовал лаконичный вывод.  — Я сейчас. Яна вооружилась гребёнкой и ножницами, но только поднесла их к голове девочки, та с криком вскочила и юркнула под кровать.  — Так, мелочь, а ну-ка вылезай! — прикрикнул Маркус и схватил её за руку, — не дам тут тебе заразу разносить. Девочка в голос заревела, когда, вытащив из-под кровати, усадили её на стул, а Яна стала состригать спутанные пряди девочки. Так Минка оказалась острижена коротким «ёжиком». Голову обработали керосином, а через час она уже лежала абсолютно чистая, в такой же чистой пижаме, которая принадлежала Яне. Девочка никак не могла смириться с мыслью, что её остригли под гребёнку.  — Милая, не надо плакать, — ласково шептала Яна, гладя девочку по её стриженной голове, — отрастут волосы. И вшей у тебя не будет. И жить ты будешь в чистоте и в тепле. Всё будет хорошо, милая — мы тебя не бросим. Давай, дорогая, пора спать. Яна бережно прикрыла Минку одеялом, и, продолжая осторожно поглаживать её по голове, напевая едва слышную колыбельную. Минка постепенно разомлела, и, кажется, на её измождённом личике появилась улыбка. Этот ласковый убаюкивающий голос напомнил ей о маме с папой, о тех старых временах, когда ещё все были живы, когда мама играла с ней, когда родители читали ей на ночь книжки, и как они вместе мечтали, чтобы Минка поскорее выросла. Она не помнила, чтобы родители когда-либо повышали на неё голос и позволяли себе резкие, грубые слова. Может, и Яна такая же? А что, если её послали к ней родители? Они ведь смотрят на неё, видят с небес, что происходит с их дочкой, и может, это они выбрали Яну? Девочка не заметила сама, как её веки отяжелели, и она уснула, чувствуя, словно она летает — она так давно не спала на нормальной постели! Всё какие-то тухлые подвалы, улицы, камни… Неужели это в прошлом? Девочка ухватилась покрепче за руку Яны, обнимая, точно игрушку.  — Спокойной ночи, милая, — прошептала Яна, целуя Минку в щёку. Когда малышка заснула, Яна ещё долго сидела рядом с нею, думая о своей тайне и представляя себе, как будто это её ребёнок. Но очарование было грубо нарушено Маркусом после того, как Яна вышла к нему в соседнюю комнату. Он скептически посмотрел на её размягчённое лицо и увлажнившиеся глаза и сказал: — Значит так, Яна, прячь всё, что можешь спрятать. А лучше — запирай. Завтра проснёшься — бац, и окажется, что она нас обокрала! — Ой, Маркус, опять ты за своё? — Яна, избавляйся от этой сентиментальщины! — Маркус начал уже и на невесту раздражаться, — это такая публика: соврут — недорого возьмут. Каждый бродяга, которого ты из сентиментальности пожалеешь, отблагодарит тебя украденным кошельком, или даже дыркой в горле, — Маркус сделал жест, имитируя удар ножом. — Маркус, прекрати, пожалуйста! — умоляюще взглянула на него Яна. — Это так сложно что ли — присмотреть за ребёнком? — Сложно, — отрезал инспектор. — Я на работе весь день, ты тоже не сидишь на месте. — Я сама о себе позабочусь! — послышался сзади сердитый голосок Минки. — Больно надо было… Пустите меня! Девчонка, оказывается, вовсе не спала, а если и спала, то чутко, как заяц. — Тише, милая, — начала утешать её Яна. — Всё хорошо, просто Маркус устал. Да, он грубоват, но он добрый, уверяю тебя. Будешь ведь слушаться? Минка ничего не ответила — лишь стояла, насупившись, и зло зыркая по сторонам. Ещё пять минут назад она верила этим людям, и вот опять — они считают её воровкой и хотят прятать от неё свои вещи! И что тут можно прятать? Да знали бы они, как хорошо она жила с мамой и папой, какие у них с братом были красивые игрушки до тех пор, пока… пока… Слёзы не прошенным потоком заструились у девочки по щекам. — Ну вот видишь! — воскликнула в досаде Яна, — ты её разбудил, напугал и обидел! — Ой, да не переживай ты так, — цинично ответил Маркус, — она ещё та артистка, а слёзы вырвать — это для неё пустяк. Мне рассказывали, что какая-то малявка при итальянцах такие спектакли на площади устраивала, пока её дружки карманы чистили… Наверняка, это была она. Яна не удостоила жениха ответом. Негодующе дёрнув головой, она обняла девочку за плечи и повела её обратно в спальню. — Не обращай на него внимания, — ласково увещевала Яна, он хороший человек, но иногда бывает таким глупым… Работа у него очень сложная, понимаешь? Минка, насупившись, молчала и только шмыгала носом. В этот раз она засыпала отвернувшись к стене. Ей больше не хотелось держать Яну за руку. Какое право имеет эта женщина оправдывать этого своего… кто он ей? Муж? Вот уж хороши она сделала выбор! Этот грубиян может обвинить человека в воровстве на пустом месте! Ну да, она просила подаяние. А что ей было делать? Посмотрела бы она на этого «умника», который обозвал её воровкой, если бы он был голодный. Тоже, небось побежал бы подаяние просить. Зачем её привели сюда? И стерегут. Лучше бы отдали этой страшной тётке в приют. Она бы опять убежала оттуда и стала бы жить, как ей нравится.

***

Утром Минка проснулась поздно. Она отвыкла от нормальной кровати и тепла, поэтому спала дольше, чем в привычных ей в последнее время подвалах и дровяных сараях. Ещё не открывая глаз, она вдруг подумала: «А что, если все ужасы последнего времени — болезнь, смерть всех близких, война, бродяжничество, смерть Бруно, к которому она была привязана, как к старшему брату, голод, попрошайничество на улицах — всё это лишь сон?» Она представила, что сейчас откроет глаза и увидит, что лежит в своей кроватке, в детской комнате, услышит весёлый лепет маленького братика и ласковый мамин голос. «Пусть будет так!» — подумала Минка, крепко-крепко зажмурившись, и резко открыла свои огромные глаза. Перед ней была незнакомая комната. Вчера, при тусклом свете одной только свечки, девочка не смогла рассмотреть её подробно. Да рассматривать было в общем-то нечего. Обстановка была вполне спартанской: у окна стоял комод, на нём подсвечник и стакан с водой, у стены — кушетка, на которой она спала этой ночью, а рядом с ней старый венский стул, на котором вечером сидела Яна. Даже занавесок не было на окне в этой неприветливой комнате. Снаружи окно было затянуто простой решёткой, непритязательно изображающей солнечные лучи. «Как в настоящей тюрьме», — вздохнула девочка. Ни комнатных цветов, ни безделушек… Яна не показалась вчера Минке человеком, которому может понравиться такая суровая обстановка. «Значит, эта комната этого полицейского, — сделала вывод сообразительная девчонка, — и он ей не муж, просто она к нему приходит. Если бы они жили вместе, здесь было бы уютней» От этой мысли Минке стало ещё тоскливей. Зачем её привели сюда? Хотя… А заперты ли двери? И есть ли решётки на окнах в соседней комнате? Этаж первый, так что… Полицейский наверняка с утра на службе, ловит тех, кого ещё не успел отправить в приют, а Яна… Яну можно и обхитрить. Только вот в чём идти на улицу? Её одежда, которую она вчера сняла, перед тем как залезть в ванну, исчезла. Минка осторожно приоткрыла дверь и сунула нос в соседнюю комнату. Комната была просторней, чем та, в которой она спала, но обставлена была так же убого, а на окнах красовались такие же железные «солнышки». Внезапно Минка услышала тихое пение. Она, ступая легко и неслышно, пересекла большую комнату и прихожую и оказалась в просторной кухне. Здесь было очень тепло. Горела огромная пузатая плита, стоящая посредине помещения. Вокруг плиты хлопотала Яна, напевая слабеньким, но приятным голоском какую-то незамысловатую песенку. На Яне был передник с оборочками, про который можно было точно сказать, что он её собственный, принесённый из дома, так как подобных вещей в квартире Роберта явно не водилось. Заметив девочку, Яна вздрогнула: — Как ты тихо ходишь, настоящий котёнок! Минка невольно улыбнулась ей, но тут же нахмурилась. Ей пришло в голову предупреждение полицейского, которое он оставил своей… жене? Невесте? «Прячь от неё всё!» Небось, сейчас Яна подумала, что Минка научилась тихо ходить, чтоб было сподручнее воровать кошельки у зазевавшихся прохожих. А ведь она не украла в жизни ни одного кошелька! То, что она активно помогала это делать мальчишкам из «клуба», разыгрывая на улице свои сценки, Минка предпочитала не вспоминать. Между тем, Яна продолжала улыбаться: — Садись за стол, сейчас будем завтракать. Ты любишь блинчики? Блинчики. Блинчики были когда-то в далёкой-далёкой довоенной жизни. За последние два года Минка, пожалуй, не то что не ела их ни разу, но даже не слышала этого слова. Как заколдованная, девочка прошла к большому, ничем не покрытому, столу и уселась на табуретку, не сводя глаз с Яны. В глубине сознания шевельнулась мысль: «Вот поем, найду себе какие-нибудь вещи и сразу уйду». Минка догадывалась, что то рваньё, в котором она пришла в этот дом, наверняка уже сожжено при розжиге этой замечательной плиты. А ведь там был вполне хороший, очень тёплый шарф… и огромная кофта, видимо раньше принадлежавшая какой-нибудь толстухе. Минка когда-то нашла эту кофту в полуразрушенном сарае и вполне была ею довольна, так как, несмотря на дыры, могла завернуться в неё три раза. Вспомнив о своём погибшем имуществе, девчонка загрустила, но не очень. Полностью отдаться печальным мыслям мешал запах блинчиков. Яна, не замечая настроения своей маленькой гостьи, щебетала: — Мы временно не накрываем стол в гостиной, едим на кухне. Это быстрее и удобнее. Хотя, конечно, потом, когда мы поженимся, я хочу, чтобы у нас было всё, как следует. Чтоб был настоящий семейный дом. Может быть, тогда Маркус сможет получить более просторную квартиру, и мы сможем нанять какую-нибудь добрую девушку мне в помощь для ведения хозяйства. Я ведь тоже работаю. Пока. Ну и потом не собираюсь сидеть, сложа руки. Говоря всё это, Яна поставила на стол большую плоскую тарелку с горкой блинчиков, мисочку с патокой, две красивые чашки на блюдцах, какую-то коробочку с трухой непонятного предназначения и большой чайник с кипятком. — У нас сейчас нет чая, — объяснила девушка извиняющимся тоном, — поэтому мы завариваем травяной сбор. Ты попробуй, получается очень вкусно. Вот смотри. Яна взяла щепотку травяной трухи из коробочки, насыпала в одну из чашек и залила кипятком. По кухне тут же расплылся приятный аромат. — Заварить тебе? — предложила Яна. Минка быстро засунула блинчик в рот и неожиданно спросила, не отвечая на заданный вопрос: — Ты зачем с ним живёшь? Яна в недоумении посмотрела на неё, не донеся чашку до рта: — Ты имеешь в виду Маркуса? — Ну да, этого полицейского. Девушка мягко рассмеялась: — Тебе он не понравился, да? Уверяю тебя, это только поначалу. Я тоже, знаешь, как боялась его сначала! А потом поняла, что он самый лучший человек на свете. Самый добрый, умный и самоотверженный. А сначала — да. Он кажется иногда циничным. Но это лишь маска. Уверяю тебя, только внешняя оболочка. А живу я с ним потому, что он мой жених, а скоро станет мужем. Минка слушала вполуха. Эта Яна казалась ей не особо умной. Что такое маска, она понимала. Она сама как бы надевала маску, когда ей нужно было отвлечь на себя внимание итальянских солдат. Она надевала маску маленькой, испуганной, беспомощной девочки, на которую напала огромная и злая собака. Но зачем надевать маску жениху этой дурочки? Конечно, незачем! Вот выйдет она за него замуж и наплачется с ним. Сразу поймёт, что маска, а что нет. Хотя дурочка делает отличные блинчики. Минка мгновенно умяла целую стопку, а сама Яна съела только один. После еды Минку разморило. Живот стал круглым и твёрдым, как барабан, а глаза сами собой стали закрываться. — Пойди, полежи, — подмигнула ей Яна, — я поищу тебе что-нибудь из одежды и потом, если ты захочешь, мы с тобой сходим в лавку. «Ходить, значит, я буду теперь только с нею, — сделала про себя вывод Минка, — интересно, что она может предложить из одежды? Полицейский мундир своего жениха? Или свой передничек в оборочках?» Девочка нарочно растравляла свою злость, но злиться после такого вкусного завтрака почему-то не хотелось. Едва передвигая ноги, она доползла до своей кушетки, и снова свалилась спать. Последней была мысль: «Вот посплю немного, а потом сразу уйду». На обед была перловая каша со шкварками. И всё тот же напиток из травяной трухи. Впервые девочка заметила, что Маркус и Яна живут материально более чем скромно. И спартанская обстановка квартиры является не только отражением полного равнодушия хозяина к домашнему уюту, но и крайне скудного его материального положения. Минка прекрасно знала людей, которые и сейчас, и при итальянцах имели на обед свиную вырезку и белый хлеб. Она часто наблюдала за ними на улице, как они ходят по рынку и покупают дорогие продукты. Некоторые из таких людей даже давали ей монетку-другую. А Яна рассказывала: — Маркус меня тогда просто спас. Ты знаешь, перед приходом итальянцев, никто ведь не знал, что происходит. Наверное, ты маленькая была ещё, не помнишь… Такое творилось … А я одна в городе. Родители с младшими братьями успели выехать, я осталась, мы хотели эвакуировать городской архив. Почта, как ни странно, ещё работала. И вот, прибегает мальчишка нашего почтмейстера, говорит, что мне посылка от дяди из Баварии. А с продуктами уже тогда плохо было. Я подумала, что может быть, там что-то съестное, мне на дорогу будет. Кстати, я так и не успела тогда уехать… Так вот. Прибегаю я на почту, там полное разорение, но посылку вроде бы получить можно. Я так обрадовалась, обо всём забыла, кошелёк на стойку положила, когда за хранение тюка платила, тюк взяла, да и домой пошла. А кошелёк оставила. Через минуты две спохватилась, тут же повернула назад, прихожу, а там жена почтмейстера — гадкая баба такая… Может быть, знаешь её? Минка только отрицательно помотала головой. Рассказ Яны интересовал её не очень. Он только подтверждал, что Яна — дурочка. Вот даже свои деньги зачем-то на почте оставила. Гораздо больше интересовала Минку каша. Она и налегала на неё. А Яна продолжала. — Говорю почтмейстерше: я тут кошелёк оставила, вы убрали его? А она мне: ничего такого не знаю, никакого кошелька не было! А я же знаю, что это она его убрала. В помещении почты никого тогда не было, вернулась я очень быстро. Что делать? Заплакала я и пошла в полицию со своим тюком. Я бы и не пошла, но деньги были последние, а я же думала, что мне ехать… В полиции ещё инспектор Дитрих был, порядок там был, как будто в городе ничего и не происходит. Позвал меня, выслушал, а Маркус тут же был, разбирался с бумагами какими-то. Потом инспектора Дитриха позвали, грабёж случился какой-то, он Маркус меня и передал. Сказал сразу, что кража — это не его дело, что он в полиции «подбирает мелочь». Я сначала не поняла, думала, что он так шутит про своё маленькое жалованье. А на самом деле он занимается, в основном, детьми. Ну, то есть, потеряшками, или правонарушениями, которые совершают дети. Поэтому вот… мелочь. Ты не обижайся, когда он так тебя называет. Это у них там принято так… Ну вот. Приходим мы на почту. А там уже закрыто. Хотя ещё не поздно, и всегда в это время почта работала. Маркус обошёл вокруг здания и стал стучать в дверь чёрного хода и требовать, чтоб нам открыли именем закона. Я, если честно, уже не верила, что получу назад свои деньги. Просто совестно было уходить, сказать, что напрасно всё. Получается, что я человека зря от дел оторвала. Серьёзного человека — полицейского… Наконец, открыли нам. Маркус, строго так, позвал эту фрау и сказал, что ему есть, что сказать ей наедине. А мне тоже очень строго приказал ждать на улице. Я ждала, ждала… уж стемнело совсем. Я плакала, потому что замёрзла и не верила, что мои деньги можно вернуть. А уйти не могла, потому что мне полицейский сказал ждать. Минка фыркнула: уж она-то не стала бы ждать понапрасну, если её никто не сторожил. Что толку стоять на холоде. Она бы точно ушла, а эта дурочка торчала на улице! — Уж не знаю, что он им говорил. Только поздно уже вышел Маркус, а за ним почтмейстер и сказал мне: «Я прошу прощения за мою жену. Завтра же ваши деньги мы вам вернём. Чёрт её попутал. А кошелёк прямо сейчас вернём». И протягивает мне мой старенький кошелёк. Пустой. То есть деньги они уже успели на что-то потратить. Ну, я только усмехнулась про себя, потому что всё ещё не верила, что вернут мне деньги. И утром я не верила. А было это как раз то утро, когда в город итальянцы вошли… Но всё равно деньги вернули! Прибежала спозаранку почтмейстерша и всё до геллера принесла! Очень просила меня, чтоб я про эту кражу никому никогда не говорила. Я и не говорила… А вечером Маркус пришёл, спросил, так ли всё было, как они пообещали. С тех пор мы с ним и начали встречаться. Он очень мне помог во время оккупации. Без него бы я не выжила, наверное… — А что было в тюке? — спросила Минка, которую этот вопрос занимал с самого начала рассказа Яны. — В каком тюке? — Ну, в посылке, которую прислал дядя из Баварии? — А, это… Да так, ерунда всякая, вещи, которые мы оставили, когда к ним в гости ездили, подарки. — И ничего съедобного? Яна рассмеялась: — Орехи были съедобные. Они мне пригодились, конечно, но стоили они намного меньше, чем деньги, которые могли пропасть.