Волчонок

Возвращения со службы Маркуса Яна ждала с некоторой нервозностью. Конечно, он сам вчера привёл эту девочку. Но кто знает, какое у него будет настроение сегодня. Вдруг он скажет: «Ну что, мелочь, погостила, пора и честь знать. Собирайся-ка в приют» А Яне очень не хотелось, чтоб девочку забирали. Дело было не в том, что Минка ей нравилась. Да, конечно, она ей нравилась, и как может не понравится такое красивое создание? Но главным было желание отдать кому-нибудь свою просыпающуюся материнскую нежность, попробовать себя в роли матери — весёлой, доброй, понимающей, иногда строгой, но справедливой. Минка же, наоборот, была совершенно безмятежна. Она периодически, как заклинание, повторяла про себя фразу: «А если мне не понравится, я сразу уйду». Чем её можно было испугать? Что могло быть хуже, чем жизнь на улице? Приют? Но если ей там не понравится, она сбежит оттуда, как сбежала из церкви святой Сусанны. Когда Маркус вошёл в дверь, он сказал почти то же, что ожидала Яна: «Ну что, мелочь, не утомила ты ещё мою невесту?» По его лицу Яна поняла, что настроение у жениха хорошее. Радуясь этому, она поспешила разуверить его: — Нет-нет, что ты, Маркус! Мы очень хорошо провели время! Правда, милая? Минка посмотрела на девушку с лёгким недоумением. Положим, сама Минка действительно проводила время неплохо — ела да спала. А Яна только и делала, что готовила да убирала. А ещё рассказывала ей, какой у неё хороший жених. — Нуда, ну да… — непонятно ответил Маркус и втащил в комнату какой-то узел. — Держи, — сказал он невесте, — приодеть её надо. Не будет же она всё время разгуливать в твоей пижаме. Яна живо развязала узел. Там были детские вещи. Все они были не новые, но вполне чистые и предназначались для девочки возраста, примерно, Минки. — Как хорошо! — воскликнула Яна, — где ты это взял? — Фрау Танненбергер постаралась, — объяснил Маркус, — послала к нам сегодня девчонку из приюта и вот, передала всё это. Затем он критически оглядел притихшую девочку и обратился к ней: — Ну что, мелочь, чего стоишь? Примеряй обновки. После ужина Маркус достал из-за зеркала, висящего в прихожей, какую-то тоненькую книжечку и подозвал маленькую гостью: — Ну-ка, иди сюда. Сейчас посмотрим, годишься ли ты в школу. По возрасту вполне подошла бы в первый класс, буквы знаешь. Минка смущённо потупилась. Обучение грамоте в церкви святой Сусанны, на уроке которого она присутствовала пару раз, произвело на неё самое неприятное впечатление. Дети галдели, вскакивали, что-то пели хором, Минка тогда чувствовала гораздо более одинокой и потерянной, чем когда-либо. Самое главное, что она искренне не понимала, зачем ей грамота. Разве нельзя жить без чтения книг? — Ну же, милая? — ласково подтолкнула её к столу Яна. Девчонка решила показать характер. Она нетерпеливо дёрнула плечом и пробубнила себе под нос: — Да не хочу я, не умею. Зачем это? — Но ты же хочешь быть умной образованной девочкой? — спросила Яна с улыбкой. — Нет, я совсем не хочу быть образованной, — ответил строптивый ребёнок, — а умная я и так! — Вот так умная! — деланно захохотал Маркус, — а буквы выучить не можешь! — Не «не могу», а не хочу! — Все так говорят, кто не может, — Маркус хитро прищурился, — пробовала, и не получилось, да? — Ничего я не пробовала! — Так попробуй, — голос полицейского звучал серьёзно и вполне доброжелательно. Артистически вздохнув, Минка закатила глаза и подошла к столу. Весь её вид говорил следующее: «Конечно, мне это всё неинтересно. Но вы мне так надоели, что я попробую выучить эти ваши буквы только для того, чтоб вы от меня отстали». Маркус подмигнул невесте. Девчонка его забавляла. После урока грамоты (у девочки оказался и правда живой ум, но никудышная память) Минку отправили спать, а Маркус сказал невесте, что перед тем, как определить девочку в приют, он всё-таки попытается найти её родных. Для этого он планировал посетить квартиру, где жила семья Кречмеров на тот момент, когда их поразила испанка. Было это всего 2 года назад, девочка никуда не выезжала из города и должна была помнить свой прежний дом. — Но почему же она там не живёт? — робко спросила Яна, — почему она оказалась на улице? — Она упоминала, что квартира была съёмная. — Но неужели хозяин решился выгнать малышку на улицу? — ужаснулась девушка. — Вот это мы завтра и посмотрим, — заверил её Маркус. Для Минки этот поход был очень тяжёлым. Несмотря на никуда не исчезнувшее недоверие, приближаясь к знакомому дому, она почти машинально взяла Маркуса за руку. Прошло без малого два года, с того момента, когда она, ещё слабая после болезни, опухшая от слёз после потери родных, нашла хозяйку дома фрау Кёлер холодную и окоченевшую в её комнате. А ведь ещё вчера это добрая старушка уверяла, что не бросит Минку, будет заботиться о ней, как о внучке, испечёт ей штрудель, только вот чуть-чуть отступит проклятая болезнь. Тогда малышку охватил такой ужас, что она выбежала на улицу, забыв одеться. Пришла в себя Минка только на противоположном конце города. Она не могла объяснить, как там очутилась. И никогда-никогда за прошедшее с того дня время она не пыталась вернуться в этот дом, окутанный тайной смерти. Когда Минка жила с «клубом», там тоже ей приходилось видеть смерть. Члены клуба умирали с печальной регулярностью. Но такого дикого ужаса это в ней уже не вызывало. Пожалуй, только неожиданная смерть Бруно сильно потрясла её именно потому, что была такой внезапной. Но, когда девочка за руку с Маркусом шла в свой старый дом, ей казалось, что к ней оттуда тянется какая-то огромная, длинная, холодная рука со стальными пальцами. И эти пальцы уже готовятся схватить её за горло. Чем ближе они подходили, тем медленнее были шаги девочки. В конце концов Маркус поймал себя на том, что почти насильно тянет за собой малышку, которая едва переставляет ноги. Он остановился и строго спросил: — Так. В чём дело? Обычно бойкая девчонка опустила глаза и едва слышно прошептала: — А можно я туда не пойду? Я покажу, куда заходить, а потом вас на улице подожду. — Ага, знаю я, как ты подождёшь, только тебя и видели, — пробормотал Маркус, но взглянув на лицо девочки, вздохнул: — Ладно, жди. Но если вздумаешь куда-нибудь улизнуть, завтра же окажешься в приюте. Сейчас не итальянская власть, бродяжничать тебе никто не позволит. — Нет-нет, я не уйду! — горячо заверила Минка, честно моргая огромными глазищами. Пожалуй, слишком честно. Впрочем, этот явно ранее отрепетированный взгляд мог быть использован по привычке. Маркус и сам полагал, что Минка никуда не уйдёт. Бывшее жилище фрау Кёлер было давно заброшено и разграблено. Дом выглядел, конечно, намного лучше, чем печально известный в городе особняк Зигелей, но впечатление оставлял тоже удручающее. Всё, что имело хоть какую-то ценность, было вынесено ворами за эти два года. Пол был густо усыпан битым стеклом и фарфором, а также различными бумагами, которые как раз и нужны были Маркусу. Среди старых писем и фотографий, он надеялся найти хоть какое-нибудь упоминание о том, откуда в город прибыла семья Кречмеров, об их корнях, о родных, которые, возможно, где-то остались у маленькой сироты. Работу Маркус проводил методично, как будто просеивая все обнаруженные в доме обломки и обрывки бумаг сквозь мелкое сито. Увлёкшись этим делом, полицейский на время забыл, что девочка ждёт его на улице. А Минка стояла, не в силах пошевелиться. Ещё вчера она снисходительно смеялась над рассказом Яны, которая в своё время вот так же ждала Маркуса на улице. Теперь она сама вот так же стояла, смотрела, как стылый день быстро переходит в вечер, вытирала ладонью холодные слёзы, и понимала, что уже никуда не уйдёт. Когда Маркус, наконец, вспомнил о своей маленькой спутнице, у него на руках было вполне целое брачное свидетельство четы Кёлер, счета за древесный уголь, выданные на эту же фамилию, множество писем от некого Альберта, адресованных некой Эльвире, пару писем от неизвестной тёти Эвы и ни одной бумажонки, на которой стояло бы имя Кречмер. Полицейский задумался. Полное отсутствие каких-либо документов, указывающих на квартирантов, было странным. В одной из комнат всё ещё стояла заваленная сломанными вещами детская кроватка, по углам валялись игрушки. Маркус подобрал тряпичного зайца и плюшевую крыску и сунул их в свой широкий карман. Хотел отправить туда же и хромоногую куклу с отбитым носом, но передумал: лицо у куклы было сейчас пугающим. Минка так и стояла там, где он её оставил, на углу улицы. Надеясь её порадовать, инспектор достал крыску из кармана и протянул девочке. Но Минка только пуще залилась слезами. — Эй, мелочь, почему потоп? Твоя зверушка? — Братика, — прошептала Минка и, наконец, взяла игрушку. Маркус отдал ей и зайца. — Бери, бери, не бойся, вся зараза за такое время уже вымерзла и выветрилась. А мы вот домой вернёмся и попросим Яну их постирать. Будет у тебя память о брате. Как его звали, кстати? А как звали отца и мать, помнишь? С разговорами девочка немного успокоилась. Но рассказ её мало что дал инспектору. Имя матери она знала, имя отца — нет. Кто же они были, эти господа Кречмеры? Между тем, Франц обживался на новом месте. Этот приют разительно отличался от того, в котором он провёл своё детство в Триесте. Во-первых, день начинался не с чтения молитв, а с общей зарядки. Мальчики и девочки по отдельности выполняли физические упражнения на свежем воздухе. Если же шёл дождь со снегом, что в эту зиму было не редкостью, зарядка переносилась в гимнастический зал для мальчиков и в актовый зал для девочек. Питание было скудным, но и монашки кормили не лучше, хотя во время пребывания Франца в монастырском приюте положение страны было намного более устойчивым. Этим приютом руководил напрямую магистрат при участии полиции, так как некоторые полицейские служащие погибли на фронте, и в приюте находились их дети. Администрации не приходилось задабривать случайных благотворителей, а детей не водили на станцию встречать богатых горожан. Обращение было строгое, но и это казалось Францу скорее плюсом, чем минусом. Особых друзей в приюте у него не было. Он привык держаться особняком. Но и какой-то особой вражды к отдельным своим товарищам он пока не испытывал. А вскоре началась школа. Как и предполагала Ингрид Лауэр, Франц оказался в одном классе с Оскаром. Мальчики очень обрадовались друг другу, но саму Ингрид это совсем не радовало. К Францу она относилась по-прежнему с подозрением. Между тем, все учителя были в восторге от его недюжинных способностей. У него была отличная память, а быстрота его мышления просто поражала. Но при всём этом во многих вещах мальчик был очень наивен. Сказывалось монастырское воспитание, которое не смогли перебить даже годы бродяжничества. Едва Франц замечал малейшую несправедливость или ложь, он тут же кидался отстаивать правду, и не всегда гуманными способами. Это иногда пугало даже Оскара. Если в первый день он с радостью кинулся к своему давнему приятелю, то в последующие дни он от него всё больше отдалялся. Оскар был обычный, добрый, домашний мальчик, мама-учительница привила ему основные нравственные понятия, воспитание его было полностью светским, хотя на полке над кроватью и стояла Библия для детей. Поэтому этот ребёнок с ужасом смотрел на драки, которые с первого же дня стали возникать вокруг Франца, и все они начинались с того, что Франц замечал в классе какую-нибудь несправедливость. Не то, чтобы Оскару это казалось неправильным, но сам он был не готов отстаивать справедливость, проливая кровь. Сам Франц, между тем, вовсе не казался агрессивным или кровожадным. Но как-то так получалось, что его горячие слова возбуждали присутствующих мальчишек, обостряли все конфликты, все противоречия. Дети в этом возрасте вообще очень подвержены влиянию более сильных, опытных, нравственно стойких сверстников. Вокруг Франца начала образовываться довольно-таки крепкая группировка школьников, но если в этой группе между собой дети крепко дружили, то Франц, как их идейный вдохновитель, по-прежнему был одинок. Противостояла этой группировке другая, состоящая из отъявленных хулиганов. Здесь предводителем был Михи Вайсс.