Волчонок

Однако выбирать не приходилось. Как ни привязались они с Яной к девочке, но держать у себя чужого ребёнка до бесконечности при наличии живых родственников они не имели права. По крайней мере, сейчас у Маркуса была хотя бы фамилия. Явившись на следующий день на службу, Маркус для начала решил проверить эту фамилию у коллег, не осталось ли у кого-нибудь из них в памяти упоминания о семье Келлер.  — Ну, конечно же, — весело стукнул себя по лбу Кляйн, — как я мог забыть, такая была яркая личность!  — Кто, кто?! — нетерпеливо торопил его Маркус.  — Да актрисуля эта, такие тут концерты устраивала в коридоре, помните, коллега?  — Да-да, — пробормотал Дитрих, — отлично помню.  — Так кто она? — недоумевал Маркус.  — Она мать пострадавшей в пожаре гимназии Эстер Келлер. Девчонка, впрочем, скоро оклемалась, и надо заметить, без всяких усилий со стороны нежной родительницы, которая предпочитала проводить своё время не у постели дочери в больнице, а у нас в полицейском участке — всё что-то требовала.  — А куда же она делась потом? — Маркус почти приплясывал от нетерпения. Он ещё раз достал фотографию странно одетой женщины и положил на стол перед Дитрихом, — она? Инспектор прищурился:  — Трудно сказать, но думаю, что она. Но тут она в гриме… Если всё это смыть… Да, наверное она.  — Только надо Вас огорчить, — вступил в разговор Кляйн, — её нет в городе. Определённо знаю, что перед самой войной драматическая труппа уехала на гастроли в Вену, да так там до сих пор и осталась, поэтому и сейчас на рождество у нас планируется только выступление певцов и музыкантов, а драматические спектакли отложили до лучших времён.  — А как же так, — недоумевал Маркус, — а театральный дирижёр сказал мне, что видел фрау Келлер во время оккупации в обществе высших итальянских чинов.  — Возможно, это была не она. Или же актрисуля вернулась в город самостоятельно, — добавил Дитрих, — хотя мне в это слабо верится.  — А дочь её, эта самая Эстер?  — Трудно сказать, — Кляйн задумался, — это ж сколько ей сейчас лет… Она ровесница Симоны Вернер, урождённой Кауффельдт. Возможно, она замужем, и носит теперь другую фамилию… Поблагодарив коллег за помощь, инспектор Пец занялся своими текущими делами, а после окончания служебного времени снова вернулся к своему частному расследованию. Отправив патрульного Роберта в архив, он вскоре получил на руки несколько пухлых томов дела о пожаре в гимназии. Это дело они в участке уже давно негласно называли между собой «делом Инсбрукской волчицы». Перелистывая захватанные страницы, он вглядывался в лица фигурантов этого дела. Ну вот и она, Эстер Келлер. Маркус вгляделся в бледное худенькое личико на старой фотографии. Да, теперь он мог сказать вполне определённо, что эта девочка является родственницей Минки. Но вот что было странно — Минка, которая провела несколько лет на улице, выглядела гораздо более живой и здоровой, чем это бледное создание. Через несколько страниц инспектор нашёл объяснение этому — твёрдым почерком Дитриха в деле была сделана пометка о том, что Эстер Келлер, по всей видимости, нюхала кокаин. Удивительно! В таком возрасте? Маркус покачал головой и тут же рассмеялся, вспомнив свою старшую сестру Диану. Как бы она негодовала по этому поводу. Эстер присутствовала на суде над Анной Зигель, на тот момент уже вполне оправившись от своих травм. Информация о том, что с ней случилось потом, в деле, разумеется, отсутствовала. Зато здесь был старый адрес, по которому проживали мать и дочь Келлер. Вооружившись им, Маркус отправился на улицу Конрадштрассе недалеко от театральной площади. Дом номер восемь представлял собой большое доходное строение, выстроенное в конце прошлого века. В прежние времена, по всей видимости, здесь был консьерж, а дом считался вполне престижным. Однако сейчас, как и многие дома в Инсбруке, он переживал не лучшую свою пору. Многие окна были выбиты и наскоро заколочены фанерой. Ковёр на лестнице, по всей видимости, был украден шустрыми итальянцами, а медные подсвечники вдоль коридоров отвинчены. Спотыкаясь на ступеньках и зажимая нос от жутких запахов перепревшей кислой капусты и мочи, Маркус, наконец, отыскал нужную ему квартиру. Стук в дверь ничего не дал. Либо находящиеся внутри люди не желали открывать, либо дома никого не было. Ещё раз в сердцах ударив кулаком по двери, Маркус отправился вниз по лестнице и неожиданно столкнулся со странным старичком в порыжевшем от времени цилиндре.  — Вы не ходите туда, — пробормотал старик, глядя в сторону.  — Почему это? — строго спросил Маркус, — мне нужна ЭстерКеллер! Знаете её? Она здесь живёт! Старик испуганно замахал тонкими, как прутики, ручками и пробормотал:  — Нет, нет, что вы, она здесь не живёт! Здесь давно никто не живёт! Инспектор видел, что старик наверняка знал больше, чем говорил, но не хотел пугать его ещё больше.  — Я занимал когда-то деньги у Эстер Келлер, — начал он снова.  — И знать её не хочу! — неожиданно тонким голосом провозгласил старик, — и вам не советую с ней водиться! Она… — старик блеснул глазами и приблизил рот к уху Маркуса, затем он сделал паузу и произнёс по слогам, — ко-ка-и-нист-ка!  — Этого я не знаю, — развязно сказал Маркус, — мне бы деньги ей вернуть, не люблю быть должным. Лицо старика резко изменилось.Испуг уступил место хитрости.  — А вы мне оставьте! Я как только её увижу, сразу ей передам!  — Э, нет, так не пойдёт, — засмеялся Маркус, вы же говорите, что она давно здесь не живёт?  — Не живёт, — плаксиво подтвердил старик, — не живёт, но иногда приходит! Мне даже кажется, — он таинственно оглянулся по сторонам, хотя вокруг не было ничего, кроме обшарпанных стен и луж неизвестного происхождения, — мне даже кажется, что она связана с криминалом! Маркус достал фотографию, по всей видимости, более чем десятилетней давности, которую сегодня извлёк из дела Инсбрукской волчицы.  — Скажите, сильно она изменилась? Старик дальнозорко отодвинул фотографию подальше от глаз, долго в неё всматривался, а затем убеждённо произнёс:  — Я бы сказал, что совсем не изменилась. Ну вот ни капельки. Маркус с сомнением покачал головой:  — Что, так уж совсем «ни капельки»?  — Такая же… — продолжал упорствовать старик, — я в этом доме всю жизнь живу и родился здесь, а они переехали лет за пять до пожара. Знаете пожар в женской гимназии? Маркус уверил его, что знает о пожаре, и старик продолжил:  — Мать была красавица. Лицо рассказчика стало масляным. Глазки снова блестели.  — А как она играла на сцене? Это удивительно! Конечно, ей не всегда доставались достойные её роли. Интриги, понимаете, в провинциальных театрах всегда интриги! А дочка… — лицо старика стало презрительным, — фу, посмотреть не на что! Вечно чем-то болела, худая, прямо истощённая, ну, а как пожар этот случился, так и совсем на «нет» сошла. И кокаин, конечно…  — А откуда вы знаете, что она принимала кокаин?  — Так это весь город знает. Служанки жаловались, у них служанки менялись раз в месяц — так точно, никто с нею не уживался.  — С матерью? С Генриеттой?  — Да нет же, с дочкой! А Генриетта была красоткой… Не желая по второму разу выслушивать похвалы неизвестной ему актрисе, Маркус поблагодарил старика и отправился домой. Завтра надо будет раздать патрульным фотографию, и попытаться всё-таки найти ЭстерКеллер, если она находится в Инсбруке. — Это мой долг, — уговаривал себя инспектор. Но видит бог, как ему не хотелось этого делать… Яне Маркус решил пока ничего не говорить. Может, эта Эстер вообще не найдётся, может быть, она не в Инсбруке, зачем волновать напрасно беременную женщину, ведь она с первых дней относится к Минке, как к дочери. Если девочку придётся отдать какой-то неизвестной женщине, да ещё и подозреваемой в употреблении кокаина, для Яны это будет удар. А между тем, Яна и Минка вовсю готовились праздновать рождество. Это было первое рождество после оккупации и первое рождество Минки в доме её приёмных родителей. Одновременно Минка не прекращала постигать школьные премудрости под руководством Франца. А после того, как тетради откладывались в сторону, Франц усердно учился танцам. Ему не хотелось ударить в грязь лицом перед Яной, которой он симпатизировал. Яна внешне ни капельки не была похожа на его маму Фриду, однако, может быть, потому что она ждала ребёнка, он испытывал к ней такое же тёплое чувство, желание оберегать и защищать. Если полька у него уже получалась, то с венским вальсом были явные проблемы.  — Ты должен легче кружиться, — наставляла его Минка, для которой выучиться танцу было так же естественно, как дышать, — что ты крутишься, как медведь?! Это же вальс, посмотри, надо вот так! И она кружилась, как пушинка, по всей гостиной. Ещё дети делали ёлочные игрушки. Этому занятию Франца научили в приюте, а он научил Минку. У неё к этому оказался большой талант. Из-под пальцев девочки возникали смешные клоуны, золотистые звёзды, узорные снежинки… Франц удивлялся — такая маленькая, а так быстро всему учится. Но вот что касалось чтения и письма, тут у Минки дела шли намного хуже. Если читать она кое-как научилась, то с письмом были большие проблемы. Самое главное, что она всерьёз не понимала, зачем ей нужно читать и писать, и до сих пор была уверена, что можно прожить и без этого. Франц до сих пор сомневался, будет ли он приглашён в семью Маркуса на Рождество. Не пройдёт ли праздник, который с таким удовольствием готовили Яна и Минка, без него? А ведь он принимал активное участие в этой подготовке… Спросить прямо Франц стеснялся. Каждый раз он искал для себя новые признаки того, что будет приглашён, и каждый раз у него получалось по-новому. Зачем бы было учить его танцам? Но может быть, Яна и Минка учат его танцам просто так, чтобы он умел танцевать, может, они вовсе и не ждут его на рождество? Вот Минка сказала про пироги с яблоками: «Мы их будем есть на Рождество». Может быть, под словом «мы» она имела в виду только себя, Яну и Маркуса? Все эти мысли настолько беспокоили мальчика, что он даже стал плохо спать. А когда засыпал, ему снились какие-то невообразимые танцы, совсем не полька и не венский вальс, как будто он должен их танцевать, но всё время почему-то не попадает в такт. И вот, наконец, Минка сказала:  — Приходи пораньше, Маркус обещал принести ёлку, мы с тобой будем её украшать! В голове ещё шевельнулась коротенькая мысль:  — А вдруг меня зовут только для того, чтобы установить ёлку, а потом выгонят? Но тут же Франц понял, что это ерунда, и что его действительно зовут на Рождество. Он был готов прыгать до потолка от радости, но вместо этого солидно спросил:  — Так в котором часу мне лучше прийти? В приюте тоже готовили праздник. Разучивали рождественские песни, и ёлка там тоже была, и она уже даже была украшена. Фрау Вернер очень старалась, чтобы у сирот было всё для праздника, как в настоящей большой семье. Она с другими воспитательницами подготовила праздничный стол, пускай и небогатый, но такой, который точно запомнился бы сиротам надолго. На этом столе даже были мясные закуски и сладости. Впрочем, сладостей было немного, так как средств у приюта было мало, но фрау Вернер оправдывала себя тем, что чрезмерное употребление сладкого будет вредно для детских организмов. Подготовка к празднику захватила её с головой. Она вспомнила своё детство и придумывала всё новые и новые затеи. Неожиданно предпраздничный настрой сбил приход инспектора Маркуса Пеца и его строгая просьба собрать в гимнастическом зале всех воспитанников от девяти до четырнадцати лет. Интонация Маркуса была такой серьёзной, что фрау Вернер немного струхнула, но просьбу беспрекословно выполнила. Заметив в общей шеренге Франца, Маркус ему кивнул, как своему, и мальчик немного расслабился, хотя общее настроение было тревожным. Инспектор попросил каждого присутствующего рассказать, что он делал вчера после отбоя. Разумеется, все пожимали плечами, и говорили, что после отбоя они отправились спать! Инспектор, ничего не говоря, выслушивал заявления от каждого и кивал головой. По этим кивкам было абсолютно непонятно, что он думает. Некоторые из старших мальчиков уже знали, что вчера ночью была обокрадена очередная квартира одного из влиятельных горожан.