Волчонок

Франц заметил на лице Минки недовольную гримасу. — Она противная — жуть! — шепнула она мальчику, когда раздался скрип двери и радостный голос Маркуса, приветствующего сестру. В гостиной показалась нарядная женщина возрастом постарше Яны. Она оглядела своими внимательными серыми глазами нового гостя, затем присела на диван. — Алекс, ну хватит стесняться! — сказала она, повернув голову в сторону коридора. Вошёл празднично одетый мальчик лет шести. Он больше напоминал не живого ребёнка, а куклу или восковую фигуру. — О, привет, Диана! — воскликнул Роберт, показавшийся из кухни, — а малец твой — прямо куколка. — Ой, маленькие дети все немного похожи на кукол, — развела руками Диана, — а у тебя, Маркус, я смотрю, новый гость? Она встала, и, не дожидаясь ответа, подошла к Францу. Мальчик вытянулся по приютской привычке и представился: — Я Франц Нойманн, — а затем добавил на всякий случай, чтоб у этой женщины не возникало сомнений, — меня пригласили. — Диана Хеддль, — представилась сестра Маркуса, окидывая его с ног до головы внимательным взглядом. Мальчика немного пугала эта официальность, и то, как Диана держит себя в этом доме. Минка сказала, что она ужасно противная? Хм… Вроде пока не ведёт себя, как тётка Юлия. «Пожалуйста, окажись нормальной», — подумал про себя Франци после некоторого замешательства пожал протянутую ему руку. Диана, между тем, продолжала: — Кстати, Маркус, тебе письмо от Мари не приходило? Родители поехали к ней, сама она не может приехать сюда, ты же в курсе? — Надо бы её навестить, надо… — задумчиво произнёс Маркус, — ужин пока не готов, но вы тут располагайтесь. Кстати, Алекс, хорош букой сидеть! Вон, тебе же нравится с Минкой играть? Давай, смелее. Он заметил, что мальчик явно боится Франца — высокого для своих лет, угрюмого и молчаливого. — Франц, ну-ка рыкни! Покажи, кто тут хозяин! — рассмеялся Маркус, взъерошив волосы Алекса. — Маркус, да хватит уже! Ты прекрасно знаешь, что Алекс немного стеснителен. Ему надо привыкнуть. Он и с соседскими детьми не сразу начал играть, — встала на защиту сына Диана. Франц продолжал с интересом разглядывать гостью. И не скажешь, что она такая уж прямо противная: женщина, как женщина. Только что на темени, справа, волосы как будто более редкие, а на правой руке, у последних двух пальцев, виден уродливый рубец. Похоже на следы от ожогов. Небольшая компания села за стол. Минка взгромоздилась на высокий стул подальше от Дианы, а Франц сел туда, куда ему указала Яна. Внесли горячий пунш и напиток с можжевеловыми ягодами для детей. Весело спели привычные рождественские гимны. Франц не знал их слов, так как в Триесте на Рождество пели совсем другие гимны. Поэтому он как бы со стороны наблюдал за остальными. Сейчас было особенно заметно, что Маркус и Диана — брат и сестра. По тому, как раскраснелись их лица, как Маркус обнял, не прерывая пения, сестру за плечи, как весело горланили они припев, можно было сходу сказать, что эти двое росли в одной семье, и детство у них было счастливым. И вот сейчас они поют на ту же мелодию, те же слова, особо не вдумываясь в их смысл, так, как делали когда-то в далёкие годы, когда ещё ходили под стол пешком. — Эх, хорошо… — блаженно произнёс Маркус после окончания пения и положил себе в тарелку внушительную порцию картофельного салата. Франц помнил наставления Фриды о том, что мальчик за столом должен ухаживать за дамами. Главная «дама» — Диана сидела довольно далеко от него и была занята разговором с Алексом. Малыш всё никак не мог внятно объяснить, чего же ему хочется съесть. Поэтому Франц решил позаботиться о Яне, хотя её с трудом можно было назвать дамой. Минка же, не собираясь ждать, пока ей кто-то что-то предложит, уже уминала за обе щеки. Пока Яна с улыбкой наполняла стакан Хунека, Франц быстро схватил её тарелку, намереваясь наполнить её салатом. — Я положу вам… — пробормотал он. Его никто не услышал, рука предательски дрогнула, и горка салата шлёпнулась мимо тарелки на праздничную скатерть. Что делать? Кажется, никто не заметил? Франц подобрал салат ложкой, бросил на свою тарелку, а Яне положил новую порцию. И только он расслабился, думая, что небольшой промах остался незамеченным, как поймал на себе всё тот же внимательный, холодный взгляд Дианы. — Франц, хочешь пирога с капустой и требухой? — ласково спросила его Яна, подкладывая кусок на его тарелку. Он понял, что и она всё видела. Настроение испортилось. Францу сразу захотелось спрятаться под стол. Но праздничная трапеза шла своим чередом, на него никто не обращал внимания, и вскоре мальчик опять приободрился. Алекс и Минка уже наелись и убежали от стола, даже не дождавшись обещанных пирогов с яблоками. Франц уже прикидывал, как бы ему к ним присоединиться. Сидеть со взрослыми было скучно, тем более разговор вёлся про общих знакомых, которых он не знал. Но вылезать из-за стола было неудобно. Яна посадила его в самый угол, и для того, чтобы встать, ему надо было попросить Маркуса и Роберта выпустить его. — … это было как раз в то лето, перед пожаром, — сказал Маркус по поводу какого-то давнего общего воспоминания. Франц заметил, как вздрогнула Диана, услышав слова «перед пожаром». Брат успокаивающе положил ей руку на рукав: — Прости. — Да, многое было бы не так, если бы не тот пожар, — глухо произнесла Диана, — он разделил историю нашего города. Мы до сих пор считаем время до пожара и после пожара. Францу было очень интересно, что это за пожар, о котором все так любят упоминать в Инсбруке. О нём он слышал иногда на рынке, о нём мимоходом иногда упоминали приютские воспитательницы, и вот теперь о нём говорят Маркус и Диана. Но спросить о пожаре прямо сейчас, он, конечно, постеснялся. А разговор, между тем, шёл: — … или, например, Симона Вильхельм. Она погибла тогда первой, была убита этим чудовищем вместе с Евой Гюнст. А ведь какая талантливая была девочка! Как она пела! Голос, как у ангела. — Я помню Симону, — неожиданно вмешалась Яна, — да-да, я, конечно, была ещё маленькая, но я помню её. Мы с папой и мамой ходили на какой-то благотворительный концерт, там выступал гимназический хор, и она в нём солировала. Я отлично помню! А ещё там артисты театра показывали какие-то сценки из жизни царя Соломона… — Кстати, — Маркус обратился к сестре, — о драматических артистах, не знаешь ли ты некую Эстер Келлер? Насколько мне известно, она дочка драматической актрисы и тоже тогда пострадала. — От чего пострадала, — попытался пошутить Роберт, — от пожара или от драматического представления про царя Соломона? Но Диана отнеслась к вопросу серьёзно.  — Келлер… Келлер… фамилия, несомненно, знакомая… Где я слышала её? Возможно, и в театре. Возможно, я её и видела на театральных афишах. Но как её звали, не знаю. — Актриса не она, а её мать, — уточнил Маркус. Но сестра покачала головой: — Нет, не помню. В нашем классе её точно не было, видимо, она была моложе нас… Или старше? Ох… Короткая у меня память, ты же знаешь. Диана машинально скользнула взглядом по лицам присутствующих и вдруг натолкнулась на внимательные, тёмные глаза Франца. Она снова вздрогнула, не понимая, от чего. — Слушайте, — вмешался Роберт, — я так подумал: а что, если нам фейерверк устроить! Как смотришь, Маркус? — Это идея! Так… У тебя ведь есть они? Пошли, возьмём! Друзья быстро вышли из-за стола, и Франц, наконец, получил свободу. В доме из взрослых остались только Яна и Диана. Последняя явно имела какую-то незримую власть над Яной. Девушка то и дело спрашивала Диану, правильно ли она приготовила обед, и что ей нужно делать сейчас. — Я думаю, со стола можно уже убирать, — задумчиво кивнула гостья, — дети, помогите Яне. Но в целом, Диана не произвела на Франца такого неприятного впечатления, чтобы воротить от неё нос. — И ничего она не противная, — шепнул он Минке, унося на кухню грязные тарелки. — А вот увидишь потом! — ответила девочка, — прицепится к тебе, и всё! — Ой, да ладно… Было бы, к чему. Кстати, а откуда у неё шрамы? — Да вроде пострадала где-то, — отмахнулась девочка. — На том пожаре, про который они всё говорят? — Тебе надо? Спроси у неё! — Всему своё время, — за спинами детей раздался голос Дианы, — а вот тебя, Франц, явно не учили тому, что шушукаться нехорошо! Хотя… Учитывая, чей ты подопечный… Чему мог научиться мальчик, у которого нет ни отца, ни матери? Который всю жизнь скитался по улице… Диана опять критически оглядела Франца и сочувственно вздохнула. В это время её собственный сын Алекс размазывал начинку недоеденного пирога по скатерти, что почему-то очень возмутило Франца. — Я вовсе не всю жизнь скитался по улице, — тихо произнёс он, глядя на Диану исподлобья. Кулаки его сами по себе непроизвольно сжались. — Да? — заинтересовалась Диана, — не всю жизнь? А как же было на самом деле? — У меня были родители, — мрачно сообщил Франц. — Да, дорогой, конечно, у тебя были когда-то родители. Но это было очень давно. По всей видимости, они умерли и просто не успели научить тебя правильному поведению в гостях. — Неправда! — вспыхнул Франц, — моя мама умерла не так давно. Я прекрасно помню, как она учила меня вести себя в гостях — и про локти на столе, и про то, что надо предлагать еду дамам, а уже потом брать себе, и про то… Франц бросил быстрый взгляд на Алекса, который спокойно продолжал своё занятие, и зло закончил:  — И про то, что нельзя пачкать грязными руками хозяйскую скатерть! Диана оглянулась на своего сына и тут же кинулась на его защиту: — Алекс маленький! Он не понимает ещё, что делает плохо! А ты здоровый, наглый хам! Твоя мать, если она у тебя действительно была, (в чём я сомневаюсь), не научила тебя главному — уважать людей! — Что случилось? — испуганно пролепетала Яна, вбегая в комнату из кухни. Но на неё никто не обратил внимания. Минка стояла у стены, возле граммофона и смотрела на происходящее так, как обычно дети смотрят цирковое представление, слегка приоткрыв рот и стараясь не упустить ни одного слова. Алекс оставил скатерть и, чувствуя грозовые разряды в воздухе, стал задом отступать к входной двери. Франц ничего этого не видел. Внутри мальчика всё кипело: только что Диана задела память Фриды, самого дорогого человека в его жизни. Он бы сдержался, но, задетый за живое, он уже не контролировал себя. — Главному?! Нет, главному меня как раз научили: тому, что не стоит быть бестактной свиньёй! Не смейте оскорблять маму! Не позволю! Глаза мальчика сверкнули, и Диана оторопела от его взгляда. Она ухватила его за руку, но он тут же перехватил её руку своей второй рукой, глядя ей прямо в глаза. Мальчик, а хватка просто бульдожья! — Ну-ка отпусти меня! Не смей мне руки выкручивать! Диана говорила по-прежнему громко и властно, но что-то в её тоне изменилось. Что-то было невыразимо страшное для неё в крупном лице этого мальчишки, в его яростном, тяжёлом взгляде. Ей даже захотелось, возможно, в первый раз в жизни, отвести глаза. — А вы не смейте оскорблять маму! Да вам поучиться у неё стоит! — наседал на неё Франц. — Что тут у вас творится? — изумлённо спросил, входя, Маркус. Они с Робертом протискивались в дверь, нагруженные коробками с фейерверками, и никак не ожидали встретить в доме, который они оставили мирным и праздничным, настоящий скандал. — Это мальчик обижает мою маму, — неожиданно ответил звонким чистым голосом маленький Алекс, указав пальцем на Франца, и внезапно заплакал. Франц вдруг с ужасом представил, как всё видится со стороны Маркусу: вот он первый раз пригласил в свой дом на Рождество Франца Нойманна, но стоило на минуту отлучиться, как тот решил напасть на его сестру! Как вот теперь ему оправдаться? Ведь понятно, что Маркус поверит скорее своей сестре, чем приютскому мальчишке. А Диана с появлением брата как будто сразу вернула всю свою уверенность: — Ты посмотри, что твой протеже тут устроил! Гляди, он за руки меня хватает! Ты знаешь, как он меня назвал?! Напряжение нервов у Франца достигло предела. — Я назвал вас так, как вы того заслуживаете! Это вы не уважаете людей! Это вы первая обидели мою маму! — истерично крикнул он и, отпустив Диану, рванулся к выходу, едва не сбив с ног Алекса, стоящего у него на пути. Диана же, не ожидая, что мальчик прямо сейчас её отпустит, сделала несколько быстрых шагов назад, не удержала равновесие и упала, больно ударившись головой о тумбочку, на которой стоял граммофон. И тут в голове Дианы как будто вспыхнул яркий свет! Она вспомнила, где она видела этот тяжёлый взгляд, это угрюмое лицо, эту неуклюжую, слишком крупную для своего возраста фигуру! Удар по голове, именно в то место, где у неё остался шрам с достопамятного пожара, показался ей гласом божьим. — Он не Нойманн, — прошептала Диана бросившемуся к ней брату, — нет! Он не Нойманн, он Зигель! Остаток вечера прошёл смазанно. Диану подняли, положили ей на голову холодный компресс и успокоили, насколько её вообще можно было в тот момент успокоить. Она принимала уверения присутствующих в том, что приютский мальчик не имеет никакого отношения к самой известной инсбрукской преступнице, с показной кротостью. Но перед глазами у неё стояла газетная страница с фотографией, изображающей всё то же лицо. И теперь кто бы ей что ни говорил о Франце Нойманне, она замыкалась и вообще переставала разговаривать. Для смелой, активной, всегда уверенной в себе Дианы этот случай был слишком большим потрясением. Франц вернулся в приют после полуночи, что было вопиющим нарушением правил. Он не сразу пошёл домой. Некоторое время мальчик бродил по улицам, слабо осознавая, где находится. «Ну почему, почему всегда так? Неужели я всегда буду попадать в такие ужасные положения? К кому бы я ни пришёл в гости, это заканчивается плохо! А тётка действительно очень противная! Минка права!» Но в глубине души Франц понимал, что Диана не так уж и виновата. «И чего я опять так сорвался», — с досадой думал он, пряча лицо в воротник от ветра. Он вспомнил, что оставил у Маркуса свой рождественский подарок — связанный Яной тёплый шарф. Теперь уж ему его не получить. Из глаз у мальчика текли слёзы, но он не осознавал этого. Когда, наконец, Франц пришёл в себя, он заметил, что находится очень далеко от здания приюта. Конечно, его ждёт наказание, но это Франца уже не огорчало.

***

Двадцать шестого числа с самого утра Франц остался в приюте. За поздний приход в Рождественскую ночь он был наказан внеочередным дежурством, и теперь честно отбывал своё взыскание. Он не был в обиде ни на Яну, ни на Маркуса. В конце концов, с ними он хорошо провёл время! Вот бы ещё раз там побывать… Но, к сожалению, это, наверное, уже невозможно. — Франц, чего задумался? — послышался голос Тины, воспитательницы, которая ещё при поступлении Франца в приют сразу же впечатлила его своим громовым голосом и необычной энергичностью. Когда дети обступили новоприбывшего, она буквально одним словом заткнула любопытных. Эта приземистая толстуха свою работу знала и выполняла добросовестно. — Да вот… — вздохнул Франц, не зная, что сказать. Его мысли опять были где-то далеко. Его волновал то Вайсс — вполне сообразительный и способный мальчик, который если бы не был задирой, точно бы стал его другом. Не меньше его беспокоила великанша, с которой он находил всё больше общего. Фрау Вернер неспроста смотрела на него так, словно кого-то узнавала, а с кем она теснее всего общается? По работе, по крайней мере, именно с великаншей! Однажды Франц подслушал их разговор. — Хельга, пожалуйста, скажи: на кого этот мальчик похож? Он никого тебе не напоминает? — Ой, опять… Слушай, Симона, мало ли похожих? Он, скорее всего, даже не Нойманн, а какой-нибудь найдёныш, которому дали популярную у нас фамилию! Ты в каждом новичке будешь теперь кого-то узнавать? — Но… Всё равно, я думаю, что он на кого-то очень сильно похож… — Слушай, сходи уже, развейся и не думай о всякой ерунде, — вполне доброжелательно ответила великанша. «Это ты. Ты моя мать! Кукушка!» — зло думал Франц. Он уже сложил два и два и понял, что, вероятно, он был нежеланным для Хельги, и та оставила его где-то там, в Триесте, подкинув на порог больницы, в которой работала Фрида. А может, лежала там?.. Нет ничего невозможного! Только вот как доказать? Как вывести великаншу на откровение? — Ох, Франц, ты весь в себе. Кстати, ты свободен: только что звонил инспектор Пец и сказал, что ты просто задержался у него, поскольку он попросил тебя помочь с одним делом. У мальчика как гора с плеч свалилась. Всё-таки он не ошибся в Маркусе, хотя после вчерашнего Франц мог ждать чего угодно. Франц быстро переоделся в уличную одежду и побежал гулять в излюбленное место — в парк. Атмосфера праздников чувствовалась буквально во всём: даже снег падал как-то по-особому. Франц смотрел на снежинки, точно зачарованный, и снова, как будто инстинктивно, приблизился к яркой витрине ресторана. При итальянцах здесь было пусто: окна были сиротливо заколочены досками, в помещении — пустота и грязь, но, спустя буквально несколько дней после их ухода, помещение преобразилось, а над дверью развернулась вывеска: «Кауффельдт». Самого ресторатора Франц видел лишь однажды, когда тот, выйдя на улицу с чашкой кофе, налетел на Франца, не заметив его. — Смотри куда прёшь, дядя! — прошипел Франц, пытаясь стряхнуть со своей куртки пятно. — Ой… прошу прощения! Биргит, — позвал владелец официантку, — чашку горячего шоколада за мой счёт! Позже Франц узнал, что это место давно облюбовали дети. Кафе Кауффельдта давно славилось кондитерскими изысками. Время от времени проходя мимо витрин, Франц как будто прилипал к ним, разглядывая вазочки с конфетами, пирожные и прочие лакомства. — Вали отсюда — здесь не подают нищим! — услышал он однажды насмешливый голос Вайсса, — Ну ладно, дам тебе крохи собрать. Вот скотина! Куда бы ни пришёл — обязательно настроение испортит! — О, привет, Франц! До чего всё-таки тесен Инсбрук! Куда ни плюнь, а попадёшь в знакомца! — Здравствуй, Каспер, — Франц повернулся к старому знакомому. Каспер понемногу возвращал себе былой лоск: он уже не выглядел несчастным пьяницей больным человеком, напротив — появилась в нём какая-то жизнь, сила. — Ну, как тебе на новом месте? — Да нормально, — развёл руками Франц. — Ну, славно… А ко мне сестра приезжает, представляешь? Так и написала: устала от вечно лихорадящей Вены. Да, нелегко ей там… Но у неё хоть Себастьян под боком был, ну и Ральф тоже. Знаешь, надо бы тебя с ними поближе познакомить. Берта была та ещё оторва. Как и я. Франц не знал, кто такие Себастьян и Ральф, но спрашивать не решился. Каспер взглянул на часы и повеселел: до прибытия поезда ещё минут сорок. Почему бы с Францем не поболтать? — Пошли? — он кивнул на вход. — Ну… У меня же нет денег, — смущённо пролепетал мальчик. — Скажешь тоже! — добродушно усмехнулся Каспер, — я угощаю. Поверь, у Кауффельдта такие блюда — пальчики оближешь! Франц чувствовал себя, словно король на именинах. Действительно, каждый ли день его угощали всякими вкусностями? У кассы хлопотал сам ресторатор, а рядом с ним — сухопарая женщина, как оказалось, совладелица этого заведения. — Говорят, этот змей выдал её за прежнего владельца, да и прибрал к рукам этот ресторан, — говорил Каспер, — а этот, Рихтер, он пить начал по-чёрному, да и свихнулся. Умер потом, а Эмма, кажется, даже с облегчением вздохнула. Франц даже впал в полудрёму, слыша детский смех и звон посуды. Всё это создавало у него ощущение праздничного уюта, которое он так любил. Точнее, полюбил за время, пока жил в семье Майерхофф. Скромные, но от того не менее радостные торжества для него, не знавшего любви, были в диковинку. — А меня Маркус приглашал на Рождество — не удержался от бравады мальчик. Он предусмотрительно не стал рассказывать своему другу, чем закончилось его посещение дома Маркуса. — А… Знаю, знаю его. И что он какую-то девчонку удочерил… Ну, точнее, взял на время. Мне кажется, уже не отдаст. А я вот теперь в пожарной охране работаю. Знаешь, всякие там есть. Вот главный наш — вот просто человек с большой буквы! Маттиас Ройль его зовут. Знаешь, ты, может, слышал — пожар был? Да, жуткая трагедия. Сколько вот таких, как ты, там погибло… Уйма! А он прямо в пекло и полез! Думал тогда только о своей сестре и об остальных. Веришь, или нет, но на церемонии награждения он плакал. Ему этот орден — так, фитюлька. Двое пожарных так там и остались. И его хороший друг там погиб. Матсу самому тогда крепко досталось. Мне тогда семнадцать было. А сестра тогда с подружками удумала там на следующий день побродить… Вот уж у кого мозгов не было… Но это было тогда — сейчас она другая совершенно. Каспер явно был не против поболтать, найдя в лице Франца благодарного слушателя. Кажется, он разговаривал даже не с мальчиком, а сам с собой, вспоминая былое.Не узнать в нём было некогда осунувшегося неопрятного пьянчугу. Франц был молчалив. Рассказывал лишь о конфликте с Вайссом, о школе, о приюте. Хотел рассказать о своих подозрениях относительно фрау Танненбергер, но сдержался. Всё-таки не настолько он привык раскрываться перед взрослыми, хотя и доверял Касперу. — А вот фрау Вернер почему-то шарахается от меня, — пожал плечами мальчик.  — Да мало ли, у кого какие мысли могут быть, может быть, просто не нравишься ты ей, может, напоминаешь кого-то… — проговорил Каспер почти равнодушно. — Слушай, а у тебя болгар в роду не было? Вот у них рожи шире газет! — неожиданно рассмеялся Каспер. — Я не знаю, — мотнул головой Франц. — У меня вот бабка итальянка, потому мы все такие чернявые, — сказал Каспер.  — Меня тоже называли «Итальянцем», — вспомнил Франц недавнее прошлое. Бруно, клуб в подвале кладбищенской церкви… прошёл всего лишь год, а как, кажется, давно это было! Настало время уходить. Каспер поздравил Франца с прошедшим праздником и пообещал принести ему подарок. Дальше их пути разошлись — юноша поспешил на вокзал, куда вот-вот должен был прибыть поезд, на котором приезжала его сестра, а Франц ещё некоторое время сидел за столиком кофейни, вдыхая в блаженной истоме сладкие запахи. Хозяин кофейни, пробегая мимо по своим делам, то и дело оглядывался на него, но Франц этого не замечал. Каспер заплатил за них двоих, и поэтому он был вполне спокоен. Ему пока не хотелось выходить на холодную улицу, и он сидел в тёплом, сверкающем полированным деревом, конфетной фольгой и медью помещении, освещённом яркими свечами, ещё редкими в это время электрическими лампочками и разноцветными бумажными фонариками. За окном носились люди в плащах и котелках. Некоторые из них напоминали толстых городских голубей, объевшихся хлеба в парках и овса на конюшнях, а некоторые — сухопарых, высоких, немного пугающих чёрных воронов. Франц пытался представить, о чём думают эти люди и куда они спешат. У каждого из них наверняка есть семья и тёплый дом. А вот ему опять придётся возвращаться в приют.