Волчонок

Дневная смена в этот день выпала Тине, которая отнеслась к требованию Франца скептически. — Нет уж, хватит, нагулялся, — сказала она, — вот придут за тобой из полиции, тогда и пойдёшь, тем более кто-то из нас с тобой идти должен — такой порядок. — Так пойдёмте же! — не терпелось Францу, — как вы не понимаете, то, что я знаю, может быть, поможет поймать воров! — Что, я, по-твоему, должна бросить всех детей и вести тебя в полицию? Это непорядок. Вот если бы был вызов официальный — тогда другое дело, я могла бы попросить кого-то на замену, и фрау Вернер назначила бы в вашу группу на сегодня другую воспитательницу. Проснулись дети. Уже раздавался по коридорам привычный утренний запах переваренной овсянки, а Францу так и не удалось уговорить упрямую воспитательницу. Он представлял, что подумают о нём Маркус и Яна, узнав о случившемся, и его щёки мгновенно заливала краска, как будто бы он и правда был виноват. Почему-то мальчику казалось, что если он явится в полицию немедленно и всё объяснит, подозрений на его счёт будет гораздо меньше, чем если он станет дожидаться вызова. Он и не подозревал, что у полицейских в связи с очередной ночной кражей достаточно срочных дел и помимо допроса Франца Нойманна. Стоя после завтрака в дальнем конце коридора второго этажа, Франц смотрел в окно на площадь и прикидывал, как бы можно было сбежать из приюта, минуя центральную лестницу, у подножья которой старая фрау Фогель вязала чулок. И тут он увидел полицейского, который деловой походкой направлялся прямо к приюту. «Ну, наконец-то!» — Франц бросился в спальню, и когда полицейский объяснил цель своего прихода, уже сбегал вниз, полностью одетый. — Однако… — посланец удивлённо поднял брови, удивляясь такой оперативности. Но всё равно пришлось ждать, пока соберётся Тина. Её всё-таки отправили сопровождать воспитанника, и она наставительно сказала Францу, когда они, наконец, вышли из здания: — Вот теперь всё по закону. Хотя на твоём месте я бы не рвалась так в полицию. — Почему? — наивно спросил Франц. — Считаешь, что всё в порядке? Ну-ну… — неопределённо пробормотала воспитательница. Вообще и она сама, и все остальные взрослые в приюте не верили, что Франц Нойманн причастен к краже. У этого воспитанника были свои недостатки — он был слишком независим, скрытен, необщителен, не по возрасту сосредоточен, но все сразу заметили его болезненное отношение к вопросу справедливости. Но тогда как мог этот мальчик оказаться на месте преступления с узлом чужих вещей? Когда сменщица сказала Тине утром об этом, она едва поверила. И вот теперь сопровождает Франца в полицию. Зная его строптивый, независимый характер, Тина не задавала Францу прямой вопрос относительно вчерашнего происшествия, справедливо полагая, что всё скоро выяснится само, но для себя она решила изо всех сил отстаивать интересы своего воспитанника. Мало ли что бывает. Может быть, мальчик оказался на месте кражи случайно, просто проходил мимо. Франц же в это время думал о другом. Несмотря на огромное возмущение и даже омерзение, которое теперь вызывал в нём подлый поступок незнакомки, он вдруг понял, что не сможет свидетельствовать против «Эльвиры». Это было превыше его сил. Единственное, чего ему хотелось, это вернуть время вспять. Он бы ни за что не стал торчать в кафе Кауффельдта после ухода Каспера, ни за что не пошёл бы туда на следующий день, и тем более, не стал бы ввязываться в сомнительное предприятие по просьбе незнакомой женщины. Но делать было нечего. Надо было доказать в полиции, что он сам никакого отношения к краже не имеет, и единственная его вина в глупости, в том, что он попался на банальный обман. Уже в дверях полицейского участка Франц решил, что будет говорить только о «друзьях» незнакомки, не упоминая её саму. В коридоре участка, где стояли несколько стульев для посетителей, было людно, шумно и грязно. Грязь несли на своей обуви полицейские, которым пришлось целую ночь преследовать членов банды квартирных воров по городским окраинам. К утру потеплело, такой чистый и приятный вчерашний снег растаял и превратился на немощёных окраинных улицах в непролазную грязь. Так же грязно было у Франца на душе. После вчерашнего подъёма, когда ему хотелось летать и любить весь мир, это было особенно неприятно. По указанию полицейского, который их привёл, они сели на стулья у стены, и о них как будто бы все забыли. Из кабинета в кабинет перебегали с какими-то бумагами сотрудники полиции, мимо них провели грязного с головы до ног мужчину со скрученными позади руками, из дальнего кабинета раздавался визгливый старушечий голос, а их никто не вызывал. Тина просто отдыхала, прикрыв глаза и облокотившись о спинку стула, а Франц никак не мог усидеть на месте. Он несколько раз вскакивал, намереваясь заглянуть в ближайший кабинет и напомнить о себе, но воспитательница дёргала его за полу пальто, вынуждая сесть. Вдруг в начале коридора появился Маркус. Франц рванулся к нему, но полицейский мазнул по нему равнодушным взглядом, как будто бы Франц был пустым местом, и быстро скрылся в одном из кабинетов. Сердце мальчика упало. «Значит, все они думают, что я вор, — подумал он, — опять! Опять одно и то же, чуть ли не с самого рождения!» Он никогда не хочет сделать ничего плохого. Наоборот, он всячески старается помогать людям и восстанавливать справедливость, а его раз за разом обвиняют в самых разных преступлениях. Почему так? Не потому ли, что с рождения на нём стоит клеймо выродка, родившегося от матери-кукушки, которая совершила преступление, выбросив его, как ненужный мусор? Или она сделала что-то похуже? Наконец их пригласили в кабинет, где стояли три стола. За одним прыщавый молодой человек стучал на новенькой печатной машинке Ундервуд, поминутно поправляя падающую на лоб сальную прядь. Второй стол был занят спокойным полицейским в очках, Франц не помнил его имени. Однако он видел его, когда давал показания по делу Тиля. За третьим сидел Хунек. Лицо Роберта было очень усталым и имело серый оттенок. Сразу было заметно, что в эту ночь он не спал. Полицейский указал мальчику и его воспитательнице на две табуретки, стоящие перед столом, и начал допрос. После вопросов об имени, фамилии, возрасте и происхождении, Хунек, который держался так, как будто видит Франца в первый раз, задал вопрос, которого мальчик боялся больше всего: — Что ты делал вчера в десятом часу вечера во дворе дома фрау Шлотгауэр? — Меня попросили помочь отнести вещи, — ответил Франц, таращась в глаза Роберта. Своим прямым и твёрдым взглядом он хотел передать ему убеждение в своей невиновности, но этот взгляд как будто даже больше заставлял полицейского хмуриться. — Не те ли вещи, которые мы нашли в узле у твоих ног? — Да, те вещи. Мне сказали, что один человек переезжает на новую квартиру, и ему надо помочь с вещами. Следующий вопрос был для Франца неожиданным: — И сколько тебе заплатили за эту услугу? — Мне нисколько не заплатили, — ответил Франц, понимая сам, как глупо звучит его ответ. — То есть, тебе обещали заплатить потом, когда ты отнесёшь эти вещи? Тогда почему ты стоял в подворотне, а не выполнял поручение? — Мне не обещали заплатить, — сказал Франц упавшим голосом, — я вызвался помогать бесплатно. Хунек иронически хмыкнул: — Ты хочешь сказать, что мальчик вроде тебя может вызваться бесплатно работать грузчиком, нарушая установленный в приюте распорядок, рискуя нарваться на наказание, просто по просьбе каких-то незнакомых людей? Или люди были тебе знакомы? Франц тяжело вздохнул и едва слышно ответил: — Нет, они не были мне знакомы. Просто попросили… Я встретил этих мужчин в кафе Кауффельдта. Хунек продолжал допрос: — А вот по словам воспитателей и детей, ты ушёл вчера из приюта, когда ещё даже не стемнело. Тебя отпустили потому, что ты сказал, что идёшь на дом к инспектору Пецу заниматься с его приёмной дочерью. Но в доме у Пеца ты не появлялся. Где ты провёл несколько часов. Ну же, Франц? Мальчик молчал. Как он мог передать то радостное возбуждение, то нетерпение, которое охватило его вчера вечером перед встречей с незнакомкой? Разве можно было рассказать об этом? А если он даже попытается, разве его кто-то поймёт?.. Но во фразе Хунека что-то показалось ему неожиданно приятным. Только спустя пару минут он осознал: Роберт назвал Минку приёмной дочерью Маркуса. За девчонку можно было порадоваться, что нельзя сказать о нём самом. Между тем, отчаявшись получить ответ на этот вопрос, Хунек перешёл к следующему. Он выложил на стол перед мальчиком несколько фотографий каких-то людей и попросил выбрать из них те, на которых изображались люди, попросившие его вчера о помощи. Франц внимательно осмотрел каждую фотографию и на одной из них с ужасом увидел «Эльвиру». На фото у женщины была другая причёска, глаза были густо подведены, на голых плечах лежал пушистый мех, но это, безусловно, была она — маленькая, хрупкая незнакомка. Остальных людей Франц не узнал. Да он и не видел их как следует. Поэтому, стараясь, чтобы его голос не дрожал, объявил, что никого не узнаёт. Может быть, кто-то из этих мужчин (он нарочно сказал слово «мужчин», отсекая саму возможность участия в банде женщины) и разговаривал с ним вчера, но было темно, и он не видел ясно их лица. От Роберта не ускользнула перемена в выражении лица Франца, но он не смог определить, какая именно фотография эту перемену вызвала. Хунек попробовал надавить на мальчика, слегка повысив голос, но тут же нарвался на гневное вмешательство Тины. Она попросила не повышать голос на её воспитанника, ведь он и правда мог не разглядеть лиц в темноте. В это время дверь соседнего кабинета открылась, и вошёл ещё один полицейский. Франц его тоже помнил — это был знаменитый инспектор Дитрих, теперь уже начальник участка. В городе ходили легенды об этом человеке, о его профессиональных успехах, а ещё о том, что он просидел почти всю оккупацию в итальянской тюрьме, но не изменил своему долгу. — Послушайте, Кляйн, — обратился Дитрих к полицейскому в очках, — а где же показания, о которых мы вчера говорили? Кляйн, наклонившись, стал рыться в тумбочках своего письменного стола и попутно кивнул с иронией на Хунека, пытающегося безуспешно получить полезные показания от Франца Нойманна. Дитрих подошёл поближе и остановился за спиной Франца и Тины. Мальчик почувствовал неловкость от этого, но сделать ничего не мог. Если бы он повернулся лицом к Дитриху, ему бы пришлось сидеть спиной к Хунеку. Послушав некоторое время безнадёжные вопросы своего коллеги, на которые Франц окончательно перестал отвечать, Дитрих внезапно предложил: — Роберт, я возьму у тебя нашего гостя на некоторое время, мне надо кое-что показать ему наедине. — Как это, наедине? — встрепенулась Тина, — не по правилам это! Я должна находиться с ним во время допроса, он несовершеннолетний! — Успокойтесь, фрау, — мягко ответил ей Дитрих, — разговор будет частный, не для протокола, мы просто немного побеседуем с Францем по душам. Пойдём, Франц. Сама не понимая, почему, Тина отступила. Она не нашла в себе смелости перечить этому человеку. В кабинете Дитриха не было других столов. Франц был усажен на старый диван с лопнувшей кожаной обивкой, а начальник участка Дитрих, сев на своё место, тут же погрузился в какие-то бумаги. Мальчик недоумевал, зачем начальник позвал его, если не собирается допрашивать. Сначала он сидел, напряжённо глядя в пол, потом немного освоившись, стал смотреть по сторонам, а потом глянул напротив, в бумаги, которые перебирал Дитрих. Это были тоже фотографии. Вглядевшись в них, Франц обомлел. На фото были изображены явно убитые люди. Они лежали среди каких-то разбросанных вещей в совершенно неживых позах. Таких фотографий было не меньше десятка. Поймав взгляд мальчика, Дитрих перекинул фотографии ему: — Интересуешься? Глянь-ка поближе, если интересно. — Нет, нет, не надо, не интересуюсь, — испуганно отшатнулся Франц. — А зря, — проговорил Дитрих светским тоном, — это дела как раз той банды, которой ты вчера помогал. Они ведь не только воровали вещи в богатых домах, но и убивали людей. — Неправда! — невольно вскрикнул Франц. — Ну почему же неправда? — Дитрих говорил, как будто отдыхая, так, словно рассказывал просто любопытные факты, — там был в банде мальчик какой-то. Мелкий, в форточку пролезал. Так он на тебя похож немного. Такие вот дела… Проговорив всё это, Дитрих снова взялся за бумаги, как будто Франца в кабинете и вовсе не было. Украдкой поглядывая на страшные фотографии, мальчик решился: — Это не мальчик… — Да? А кто же? — Дитрих удивлённо приподнял брови, не отрываясь, впрочем, от бумаг. — Это… Это женщина.