Волчонок

Естествознание было третьим уроком. Пока Франц размышлял, не сбегать ли на перемене в учительскую, предупредить Берту, математика закончилась, и в класс неожиданно заглянул директор школы с объявлением, что учитель немецкого герр Шуберт заболел, и замещать его на второй урок придёт фрау Шлотгауэр. Директор особо попросил мальчиков вести себя хорошо на её уроке. Франц удивился такой просьбе, а по рядам школьников пронеслось тихое оживление. Те, которые учились в народной школе ещё до войны, понимающе перемигивались. Внезапно Франц вздрогнул. Он вспомнил фрагмент допроса и слова Хунека: «Что ты делал вчера в десятом часу вечера с узлом ворованных вещей во дворе дома фрау Шлотгауэр?» Неужели женщина, которую обокрали Эстер с подельниками, была учительницей? Когда же прозвенел звонок, и фрау Шлотгауэр вошла в класс, он испытал жгучий стыд. Вот вроде бы и стыдиться ему не за что, и история с кражей завершилась вполне благополучно — участники банды пойманы, а вещи найдены полицией, но само осознание, что он, Франц Нойманн, мог участвовать в краже у такой женщины, заставило Франца густо покраснеть. Учительница была маленькой, седенькой старушкой, в старомодном платье с белым воротничком из версальского кружева. Видимо, эта женщина ранее преподавала в школе, но по возрасту уже ушла на покой. Теперь её привлекали к урокам только в случае крайней необходимости, когда кто-то из учителей заболевал. Лицо учительницы было похоже на старый помятый пергамент, голубые глаза почти совсем выцвели и глядели на мир с детской беззащитностью, а голос звучал надтреснуто. И вот у этой женщины Эстер с товарищами хотели похитить какие-то домашние вещи?! А ведь, судя по страшным фотографиям, которые демонстрировал начальник отделения Дитрих, они могли её даже убить… А он сам, пусть и по незнанию, чуть не стал частью этого ужасного преступления! Франц от стыда низко опустил голову и уставился в парту, не замечая происходящего в классе. А в классе, между тем, происходили необычные вещи. Ученики перешёптывались, белые клочки записочек мелькали то тут, то там. Слабый голос учительницы был почти не слышен. И вдруг его вообще заглушил тихий гул. Гул возник как будто ниоткуда. Почти все мальчики сидели ровно, с закрытыми ртами и преданно смотрели на учительницу. А гул постепенно нарастал. Старушка подслеповато поморгала и беспомощно оглянулась вокруг. Она даже подошла к окну, проверить, не идёт ли этот странный гул с улицы. Но нет — на улице всё было, как обычно. Увидев её реакцию, некоторые школьники прыснули в кулаки, но гул усиливался. Вести урок было совершенно невозможно. Поняв, наконец, что происходит, старушка стала из бледно-жёлтой густо-пунцовой. — Что это за шум? Перестаньте! Да как вы смеете, негодяи! — прокричала она слабым голосом и выбежала из класса. Гул тут же прекратился. Ученики засмеялись и стали, посмеиваясь, предполагать, что же скажет фрау Шлотгауэр директору. На что она может пожаловаться? Ведь никто из присутствующих в классе даже не разомкнул губы. — Тише, не орите, сейчас они придут, мы должны сидеть, как примерные дети, — снисходительно увещевал одноклассников Михи Вайсс. Франц не верил своим глазам и ушам. Почему? Почему с этой старушкой поступают так жестоко? В первый раз он задумался, а знает ли он ребят, с которыми ему приходится учиться? Намного ли они лучше взрослых, которые несколькими днями ранее хотели обокрасть эту женщину? И почему был сорван урок немецкого языка, а не естествознания? Ведь он явно слышал, что отомстить собирались Берте Дитрих за чрезмерную, по мнению ребят, строгость и внеплановую контрольную. А события развивались. Вскоре в коридоре послышалась уверенная поступь директора и дробные, семенящие шаги фрау Шлотгауэр. Школьники тут же притихли. Они дружно хлопнули крышками парт, вставая, когда директор с учительницей вошли в класс. Не предложив ученикам садиться, директор тут же спросил: — Кто устроил беспорядок на уроке немецкого языка? Мальчики молчали и недоумённо пожимали плечами. — Я жду, — директор нахмурился. — Они все! Они все… гудели, — с выражением крайнего возмущения лепетала фрау Шлотгауэр. Директор под руку усадил престарелую учительницу на стул и продолжал задавать вопросы, адресованные всем сразу. Однако, через некоторое время он решил сменить тактику, и обращаться к каждому мальчику отдельно, начав с первых парт. Франц, который сидел за последней партой в среднем ряду, понимал, что до него очередь дойдёт вряд ли. Урок немецкого успешно приближался к концу. Все ребята говорили одно и то же: «Фрау Шлотгауэр объясняла материал у доски, потом вдруг замолчала и стала оглядываться по сторонам. Затем, стала жаловаться на шум (а между тем никто и рта не открыл) и вдруг выбежала в коридор, хлопнув дверью. Прозвенел звонок с урока, но директор и не думал распускать класс, продолжая попытки выяснить истину. — Понимаете, господин директор, — с выражением снисходительного понимания ситуации вещал Михи Вайсс, честно глядя директору в глаза, — фрау Шлотгауэр… она… это… ну она уже немолодая. Ей могло что-то почудиться. Ведь мы все не кричали, и не шептались. Мы все слушали урок и смотрели на учительницу. — Да, да, так и было, — раздались реплики со всех сторон класса. — Но ведь это подло! — наконец, не выдержал Франц, проталкиваясь вперёд, мимо своих более рослых одноклассников, которые стояли перед ним. Но слова Франца утонули в общем шуме. Прокричав ещё раз своим слабым, надтреснутым голосом: «Негодяи!», фрау Шлотгауэр схватилась за сердце и лишилась чувств. Тело старушки сначала сползло на бок, а потом мягко упало со стула на пол, как мешок с опилками. В классе поднялась жуткая суматоха. Мальчишки бросились к учительнице, несмотря на грозные окрики директора, кто-то притащил из приёмной графин с водой и попытался привести фрау Шлотгауэр в себя, тыча ей в лицо воду, кто-то махал над её головой тетрадью, создавая сквозняк, несколько мальчиков бросились открывать окна. Звонка на следующий урок никто не услышал. Директор послал одного из мальчиков в соседний дом, где была приёмная доктора по женским болезням. В виду внезапности ситуации специализация доктора не имела большого значения. В разгар суматохи от двери раздался громкий голос Берты: — Что здесь происходит? Конечно, ни о какой контрольной по естествознанию и речи быть теперь не могло. Урок почти закончился, когда несчастную фрау Шлотгауэр на санитарной карете отправили в больницу. Врач, который осматривал её ещё до прибытия санитарной кареты, высказал сомнение, что старушка скоро оправится и вообще сможет когда-либо продолжать педагогическую деятельность. Когда Берта, наконец, осталась со своими учениками одна, она оглядела ряды мальчишек с выражением крайнего презрения и сказала: — Я знала, что мало кто из вас склонен к усердной учёбе. Ещё меньшее число склонны к примерному поведению. Но я считала вас вполне обычными школьниками и, в общем-то, порядочными людьми. Я ошибалась. Порядочными людьми я вас больше не считаю. К сожалению, не в моей власти выбирать себе учеников, я вынуждена продолжать уроки в вашем классе. Контрольная переносится на завтра. Да-да, на завтра. Берта заметила выражение недоумения на лицах некоторых мальчиков. Кто-то из них даже робко произнёс: — Но ведь следующий урок естествознания у нас только в понедельник… — Так как ваш учитель немецкого языка болен, а заменяющая его фрау Шлотгауэр вашими стараниями отправлена в больницу, я попросила себе завтрашний урок немецкого. Ведь мой урок был сорван, и это будет справедливо, не так ли? Францу показалось, что Берта смотрит прямо на него, и этот взгляд достаёт его до печёнок. Её молодая, крепкая фигура излучала силу и уверенность. «Так вот в чём состоял их план, — думал он, с ненавистью глядя на белобрысый затылок сидящего впереди Вайсса, — они вовсе не хотели устроить свой фокус с гудением на уроке естествознания, — они договорились сорвать предыдущий урок, зная, что учитель немецкого заболел, а замещает его эта старушка. Может быть, они и не хотели доводить старую учительницу до сердечного приступа, но предполагали, что старушка обязательно побежит к директору, инцидент, несомненно, вызовет разбирательство, которое затянется и на следующий урок, и естествознание тоже будет сорвано. Косвенно эти догадки подтвердил и Оскар, с которым Франц в этот день шёл со школы. — Я не знал, что хочет Михи, честно, — уверял Франца добрый мальчик. Он тоже испытывал стыд и неловкость по поводу случившегося. Мать с детства внушала ему, что с товарищами надо жить в дружбе, а ябедничать очень нехорошо. Поэтому в этот день Оскар оказался перед непростым выбором, и то, что он не сказал правду директору, и на нём лежало тяжким грузом. Но Оскар знал то, что не знал Франц, который не жил в Инсбруке до войны. — Понимаешь, фрау Шлотгауэр… она давно немного странная. Когда я был маленький, она уже учила ребят в этой школе и часто приходила к моей маме жаловаться на современные нравы. Она и тогда была очень старая. Всё говорила, что в её время такой распущенности и непочтения к старшим не было.Я сам тогда ещё в школу не ходил, а те, кто начали учиться до войны, её помнят. Всегда над ней подшучивали. Фриц, тот, который сейчас не ходит в школу, рассказывал мне, что до войны в классе был мальчик, у отца которого была майоликовая мастерская. Этот мальчик носил постоянно в школу разные вазы и горшки. В них ставили цветы для украшения класса. Однажды цветы завяли, их выбросили, а вода в вазе осталась. Фрау Шлотгауэр пришла в класс, бросила на стол журнал, ваза перекинулась, вода пролилась на журнал, чернила расплылись… — Ну и что? — довольно хмуро спросил Франц. Он не мог понять, какое отношение эти давно прошедшие истории могут иметь к сегодняшнему происшествию. — Знаешь, что сделала фрау Шлотгауэр? Она сначала завизжала, потом стала хватать все эти вазы и горшки и швырять их куда попало! Совсем с ума сошла! Все мальчики попрятались под парты. Но кое-кого задело осколками. Она не такая уж безобидная старушка, неееет… А тут её на время вернули… Вот они и решили… просто Михо и остальные, которые её знают, понимали, что она начнёт очень сильно шуметь, бушевать и сразу побежит к директору. А он-то её раньше не знал, в школе человек новый. Этот случай без рассмотрения не оставит. Естествознания не будет. Поговорив с Оскаром, Франц несколько успокоился. Поступок одноклассников стал казаться менее чудовищным, скорее глупым, но чувство стыда всё равно не оставляло мальчика. Вечером он пытался учить естествознание, и хотя любил этот предмет, но строчки учебника расплывались перед глазами. Его пугало то, что, как оказалось, он абсолютно не понимает, на что способны его одноклассники. А может быть, именно сейчас Вайсс со своими дружками строит план, как навредить Берте. Хотя… Кажется, они могут воевать только со слабыми людьми, вроде престарелой фрау Шлотгауэр. А уж Берту ни за что нельзя назвать слабой. И всё-таки Франц решил поговорить с Бертой утром перед уроками. На следующий день он ждал учительницу возле школы за полчаса до начала занятий. Никто из одноклассников ещё не пришёл. Большинство мальчиков предпочитало являться в класс перед самым звонком на первый урок. Учителя проходили мимо и с хмурыми лицами отвечали на его приветствие. О вчерашнем происшествии, конечно же, знала вся школа. Наконец, в конце улицы появилась стройная фигура Берты в длинном чёрном пальто. Франц пошёл ей навстречу, он не хотел разговаривать с учительницей прямо у дверей школы. На лице фройляйн Дитрих сохранялось непривычно холодное выражение. Кивнув на его приветствие, она строго спросила: — Почему ты ходишь по улице, вместо того, чтобы идти в класс? — Дело в том, — Франц не знал, как сформулировать свою мысль, чтобы Берта отнеслась к его сообщению достаточно серьёзно, — дело в том, что мальчики… некоторые ученики… в общем они обижены, что будет контрольная и хотят сорвать урок. — Вот как? — холодно усмехнулась Берта. Франц молча кивнул. — Значит, вчерашнего им недостаточно, — что ж, меня уже ничего не удивляет. В любом случае уверяю тебя, в твоих предупреждениях я не нуждаюсь. Я думаю, что в них нуждалась фрау Шлотгауэр. Я — нет. Берта быстро зашагала по направлению к школьным дверям, а Франц побрёл за ней, чувствуя себя побитой собакой.