***
За порогом журналист как будто преобразился. Он уже шёл, выпрямив спину, выглядел уверенным в себе и спокойным. Ни тени волнения или страха. — Меня зовут Вальтер Фельзнер, — представился он, — итак, где вам удобнее будет разговаривать? — Но уж точно не на улице, — мотнул головой писатель. — предлагаю зайти на огонёк, скажем, к Кауффельдту. Кажется, он всё ещё работает? — О да, — закивал Фельзнер. — Герр Кауффельдт — человек такой. Злые языки говорят, что он в Швейцарии имеет ячейку в банке, где хранится суммарно — семизначная сумма. Но его все уважают. Не в последнюю очередь, благодаря его помощи был открыт новый приют, которым и заправляет его дочь. Он известный филантроп. — Да уж, а если вспомнить, как он пробивался наверх… Хотя о чём я говорю… Эрик скривился, вспоминая, как иногда брал «подработки» — составлял липовые документы, подделывал печати и подписи. Это ему удавалось лучше всего. Ему ли теперь осуждать Кауффельдта, который путём нехитрых махинаций стал полноценным владельцем ресторана? Тем более, Кауффельдт больше не светился ни в каких скандалах. Эрику вспоминались истории о мафиозных кланах, как доны, отцы-основатели, передавая сыновьям своё дело и нажитые криминальным путём капиталы, уходили в тень. Может, и с Кауффельдтом — то же самое? Передаст в наследство зятю и дочери своё дело, а сам уйдёт на заслуженный отдых. — Так… Давайте вон туда, — Эрик указал на один из свободных столиков, где как раз на двоих места и хватит. Заказав по чашке кофе, Эрик и Вальтер какое-то время молчали, после чего, журналист задал свой первый вопрос: — Итак, это ваша первая книга? — Нет, — лаконично ответил Эрик, — уже третья по счёту. Я хотел написать её ещё в 1913 году, но завершить её мне помешала война. Затем — семейные неурядицы. Когда меня отправили на фронт, я в тайне вёл дневник. Когда мы пишем мемуары, многое в памяти сглаживается, а здесь я в режиме реального времени описывал то, что видел. Тот обрывок листка, на котором солдат нацарапает карандашом пару слов за несколько минут до гибели, завтра станет важным историческим документом. А потом, когда комиссовали, я написал небольшую повесть. Признаться честно, я не рассчитывал, что она когда-либо будет издана. Я ведь просто рассказывал о войне правду. Без прикрас. А правдивый военный рассказ становится антивоенным. Никакие увещевания не повлияют на людской разум. Весь тот ужас, который я видел, я описывал, как что-то само собой разумеющееся. Я не преувеличивал и не преуменьшал. Вот и весь секрет.***
К одиннадцати часам на столе у начальника участка лежали и протокол вскрытия, и протокол осмотра места происшествия, и результаты экспертизы. Дитрих не особо надеялся, что среди многочисленных отпечатков пальцев внутри дома есть отпечатки убийцы, но вот железная кружка, найденная на полу в прихожей — это шанс! Ещё даже не успела запылиться. Убийца пользовался ей недавно. Не иначе, что-то разогревал. — На рукояти ножа если и есть отпечатки, то Нойманн их смазал, — посетовал Хунек, — но вот на кружке остались. И довольно чёткие. — Храни, Господь, Аргентину! * — воскликнул Дитрих, — я думаю, надо хотя бы для очистки совести проверить по дактилокарте. Но этим пусть конторские занимаются, а вы двое — за мной! проведём небольшой эксперимент. Пока автомобиль с полицейскими ехал к злополучному дому, Хунек прокручивал в голове саму сцену убийства. «Она»? Если совершила это убийство невысокая, по словам Вебера, женщина, то почему же так профессионально ударила? И почему именно под таким углом? Явно не в первый раз пользуется ножом. И чем ей помешал Хауфф? Что они не поделили? — О! — вдруг воскликнул Роберт. Кляйн с удивлением посмотрел на коллегу, пытаясь понять, что же на него нашло. — Это же… Смотрите, да это же вполне типичный мясницкий почерк! Убийца колола домашнюю скотину раньше! Вот, вот почему именно так ударила! — Ты уверен? — спросил слегка ошарашенный Дитрих, когда машина остановилась. — Да говорю вам! Я сам же из деревни, вот, были свиньи у нас. Рассказывали ж мне, как их с одного удара забивали и где у них уязвимые места. Вот, что меня смутило!