***
Фельзнер хрустнул суставами и продолжилинтервью. — Скажите, как вам вообще пришла в голову идея написать о «Волчице»? В памяти Эрика мгновенно всплыл тот роковой четверг. Время было позднее, и тогда ещё совсем юный Фенчи забежал в редакцию — передать исправленные материалы, в том числе, статью Вазула Меланьи, того самого, у которого он и подрабатывал корректором. Юноша сразу понял: случилось что-то из ряда вон выходящее. В редакции — настоящее столпотворение, все работники на месте, что-то живо обсуждают, а в кабинетах не смолкает треск телефонов. — Слышите? Мне нужно фото с места событий! Хотя бы даже и одно! — взволнованно кричал главред. — Это будет просто бомба! Вот ведь как — у людей трагедия, а ему — сенсация. Эрик впервые почувствовал отвращение к своей работе. Теперь-то он понял, какая разница между писателем и журналистом — такая же, как между любовью и проституцией. — Я в принципе не думал, что буду когда-либо переписываться с заключёнными, — вздохнул Эрик. — Потом только, пять лет спустя, мне пришло два письма: от сестры и от её сокамерницы. Я даже глазам своим не поверил, когда увидел имя: «Анна Зигель». До того сестра просто писала, что сидит в одной камере с Волчицей. Ну, сидит и сидит, они друг друга не трогают… А вот вдруг Анна решила попереписываться со мной. А я что? Я согласился. Тогда уже у меня зародилась идея написать книгу. Я вёл переписку и с другими заключёнными, в том числе, убийцами, читал очерки Дитриха о преступниках. Знаете, переписки эти оставили у меня такое, двоякое чувство: вроде обычные женщины, а как вспомнишь, за что они сидят… Кто-то раскаивается, конечно, но большинство сожалеет только о том, что их поймали. — Хм… Знаете, не у каждого хватит смелости на откровенный разговор с убийцами, — заметил Фельзнер. — Собственно, Вазул Меланьи меня и вдохновил. Я ещё будучи школьником прочёл его очерк о похождениях Трансильванских мясников, и интервью Белы Раца, основателя этой шайки. Сказать, что я был потрясён — ничего не сказать. Вроде Рац говорил, что справедливо наказан, но нет-нет, да и начнёт переводить стрелки то на окружающий мир, то на обстоятельства… Согласитесь, ни один преступник не скажет: «Я опустился, деградировал и счёл возможным себе в угоду нарушать законы». Нет, такого не скажет никто. Или… Почти никто. Раскаиваясь, они в глубине души будут считать себя правыми. Фельзнер потёр виски. У него было чувство дежа-вю: ведь примерно то же в своём очерке писал и Дитрих, приводя выдержки из разговоров с Анной Зигель. Неужели Эрик, подолгу переписываясь с Волчицей, настолько проникся её лукавой философией? — Кстати, а вот Зигель ничего вам не говорила о судьбе рождённого у неё в тюрьме ребёнка? — Ну… — Эрику не хотелось лукавить, но правда обошлась бы ему слишком дорого, — упомянула его вскользь, но когда я разговаривал с Дитрихом, он сказал, что у Зигель было мертворождение. Писатель стал нервно притаптывать, вспоминая письмо от Анны: «Дитрих, я знаю, ты рано или поздно прочтёшь это! Ты — лживый, подлый червь! Ты знаешь всё прекрасно, но лжёшь, как ты думаешь, во спасение! Он жив, я уверена в этом — я слышала его крик, и помню, что медсёстры сказали, что не покажут его даже!»***
— Железная кружка, хлебные крошки, ну и древесный уголь, — монотонно перечислил Хунек. — А ну-ка, ну-ка… Хунек, давай-ка проверим… Хауфф, вероятно, вошёл через парадную. — И, скорее всего, убийцу увидел не сразу, — добавил Кляйн. — Вот тут, видите — коридор широкий — Хауфф успел бы улизнуть… Хотя не факт — тут полно хлама. Роберт порылся в своём портфеле и извлёк ручку. Что бы он делал на месте убийцы? Попытался бы затаиться, сделать вид, что никого тут нет. Да, он знал, что в этот дом периодически кто-то захаживает, но ненадолго. Злополучный особняк уже много лет пустует, и живи там хотя бы бродяги, дети бы туда не захаживали. — Мартин, ну-ка марш ко входу, — скомандовал Дитрих. Кляйн, повинуясь командам начальника, прошёл от входной двери к месту, где, предположительно, Хауффа и ударили ножом. Здесь рядом стоял сломанный шкаф. Что могло спугнуть убийцу? — Знаете, я думаю, убийца хоте…ла… спрятаться, но Хауфф её увидел. За что и поплатился. Хунек решил продемонстрировать это наглядно. Отойдя в другой угол, он метнулся в сторону шкафа, затем неожиданно со всего размаху, проделал движение рукой, имитируя удар ножом. — Эй, осторожнее! — воскликнул Кляйн, — а если бы у тебя настоящий нож в руках был? — Ну вот, видите? Удар был нанесён спонтанно и под неудобным углом! — продолжал Хунек. — Когда скотину забивают, — он сделал пригласительный жест Дитриху, — то нож держат примерно вот так, — он подобрал трухлявую дощечку с пола, — и бьют вот так! То есть, рукоять надо держать прямо. Убийца же держала нож лезвием вниз. То есть, услышала шаги, вскочила, опрокинув кружку, затем, когда Хауфф подошёл посмотреть, что там шумит, набросилась на него и ударила. Так что могу сказать одно: убийство не преднамеренное. Дитрих аж языком цокнул. Да, Хунек растёт на глазах, как следователь! Что ни говори, а толковый парень! И чего его в Вене-то не оставили? Хотя в провинции толковые сыщики нужны не меньше, чем в столицах. — А дальше, если мне не изменяет память, убийца улизну…ла… Через вот это окно, — Роберт указал на оконный проём, наполовину заколоченный досками, некоторые из которых были оторваны. Это они установили ещё прошлой ночью, когда нашли здесь клочок ткани.***
Фельзнер закусил нижнюю губу, и в уголках его рта стала прорисовываться ироничная улыбка. Очевидно, он понял, что сам писатель сомневается в своей версии. — Да? А люди считают, наоборот. — Вот так они и считают! — неожиданно повысил голос Эрик, — вот ни прибавить, ни отнять! Наверное думают, что ребёнок Зигель не только выжил, но и находится прямо здесь! Не иначе, сама мамаша его привела, — расхохотался писатель, и это был, скорее, истерический смех. Вот ведь как получилось — называл главреда подлецом за то, что он в погоне за сенсациями по головам ходить готов, а сам чем лучше? Он, когда приехал в Грац хотел хотя бы даже намекнуть Баумгертнерам о ребёнке, но не сделал этого — боялся разрушить свою легенду, согласно которой, он — просто друг семьи Зигель и приехал сюда просто затем, чтобы уточнить, что же случилось тогда, несколько лет назад. Тогда у него очень натурально получилось изобразить волнение, от которого он глотал и звуки, и целые слова, потому Баумгертнеры не заподозрили даже обмана и не обратили внимание на явный акцент у этого лже-Хоннекера.***
Хунек был шклявым, оттого легко пролез в этот проём. Здесь, на земле, были довольно размытые следы, ведшие к забору и обрывавшиеся у дороги. Дальше, наискосок, начиналась «зелёнка», откуда уже можно бежать куда угодно. Вот и гадай, где «вынырнул» убийца и видел ли его хоть кто-то. Собаки потеряли след, ниточка оборвалась. Оставалось только гадать, что произошло дальше. Сегодня в газете будет дано срочное объявление: «Устанавливаются свидетели». В редакции пообещали всячески содействовать, несмотря на натянутые отношения Дитриха с прессой. Внезапно раздался какой-то шум. Это было похоже на вой и невнятный бубнёж одновременно. Хунек выглянул на улицу и заметил вдали фигуру патрульного, который буквально тащил под руку какого-то обрюзгшего мужичка. — Эй, Матс, ты как здесь? Только не говори, что свидетеля нашёл, — усмехнулся Роберт, но когда Дитрих и Кляйн услышали слово «свидетель», насторожились. Оба вышли из дома и молниеносно подскочили к патрульному. Начальник приподнял за подбородок бедолагу и, кажется, немного удивился. — Твою мать, Гюнтер! — воскликнул Дитрих, узнав местного пьяницу. — Сколько лет прошло, а тебя ни цирроз, ни испанка, ничего не берёт! На тебя и граната, походу, не подействует! — Т-т-тут всё бы-бы-ыло, — заикаясь пролепетал пьяница, указывая патрульному на дорогу. — Вот как налетела на меня… Ух… Г-г-лаза бе-бе-бе-ешеные!.. К-как за-закричит на ме-меня… Я аж прот-трезвел… Вот, в горло мне вцепилась, я как орать стал, брыкаться… Н-ну… В-вот… «Ну и свидетель», — с досадой думал Роберт. Если пьёт так много, не исключено, что ему всё это просто показалось. Или он решил сам для себя, что видел кого-то именно здесь. — Матс, ты где его откопал? — брезгливо спросил Кляйн у патрульного. — Да вот, проводили обход. Он сам к нам бросился и давай тараторить, как его чуть не убили вчера. Я подумал — всё, допился, но проверить-то надо… Жена ему вслед таких словечек наговорила… Ой… Вчера ему и от неё крепко досталось. Кстати, на шее есть синяки — надо бы проверить, откуда они взялись. Ну, так что, я отпускаю его? — Да нет, Матс, ты в самую десятку попал, — похвалил Дитрих. — Мозги наш герой ещё не до конца пропил. Ну-ка, — обратился он к пьянице, — опиши её, как она выглядела? — Н-не помню, — замотал головой мужчина. Дитрих, ни слова не говоря, подошёл к свидетелю и неожиданно сделал ему подсечку под опорную ногу. Тот ойкнул и упал, но Дитрих успел его подхватить. — Лежи так. Хунек! Ну-ка давай! Просить Роберта дважды не пришлось. Он схватил пьяницу за грудки и, прошипев «Ах ты скотина»! , чуть сжал пальцы на его горле! Бедолага закричал на всю улицу. — Д-да-да-да-да-да! Та-та-так в-всё и бы-было… Та-такая вот… С-светлая… И… М… М-м-м-маленькая ро-ростом… Во-вот, к-как э-этот… — Хунек его фамилия, — уточнил Дитрих. — Встать! Свидетель кое-как поднялся. Он как будто заново пережил шок от внезапного нападения той женщины, о которой он прожужжал патрульному все уши. — Так значит, невысокая блондинка, да? Что ещё запомнилось? — Н-ну… Я не знаю. Я ни разу не видел её раньше!***
— А вы в Триесте были? — Был. Но за пять лет почти весь персонал сменился. Из «старого» состава только одна медсестра осталась. Клаудия её что ли звали… Но у неё Зигель не наблюдалась. Зато она хорошо запомнила убийцу из Кечкемета Каталин Таллаш. Говорит, настоящий демон. — У вас в книге сказано, что она бросила на морозе своего новорождённого ребёнка… — Да. Знаете, я её не оправдываю, но… Её можно понять. Она перенесла то, что не каждая здоровая, взрослая женщина вынесет, не говоря уже о пятнадцатилетней незрелой девушке. Ей следовало оказать всевозможную помощь, может, и не случилось бы такого ужасного преступления. Признаться, я не хотел бы встретиться с ней на узкой дорожке. Дитрих об этом деле был наслышан — он в принципе интересуется не столько криминальными сводками, сколько самими преступниками. Об этом он мне и говорил во время интервью. — Даже удивительно, что Дитрих согласился с вами разговаривать! Уговорить его на интервью — задача не из лёгких. — Да, видимо, его подкупила моя откровенность, — самодовольно заметил Эрик, отпив кофе из своей чашки. — Я ничего не утаивал и назвался настоящим именем. Он был достаточно сдержан со мной, но, надо сказать, существенно дополнил картину. В целом, принципиальных расхождений между версиями самой Анны Зигель и инспектора Дитриха я не нашёл. Он и о себе немного рассказал. Во многом их судьбы похожи. Но не буду рассказывать вам, поскольку мы условились, что некоторые подробности останутся между нами. В книге я тоже лишь вскользь упомянул их. — Вы молодец, что выполняете обещания, — похвалил журналист. — А что вы думаете о слухах относительно возвращения Волчицы в город? — Чушь всё это! — отрезал Эрик. — Не будет она соваться туда, где её каждая собака знает. — Фройляйн Ингрид утверждала, что не спутает эти глаза ни с чьими. — Ой, цыган какой-нибудь, — отмахнулся Эрик. — Ну, или, скажем… Хе-хе… Волчонок! Хотя он если и жив, то вряд ли даже догадывается о мамаше. Таких детей, обычно, от прошлого ограждают. И правильно. — Мы, кстати, вполне допускаем, что Дитрих выдвинул версию о мертворождении, чтобы успокоить общественность. — Я тоже. Хотя знаете, скорее всего, он вообще в другой семье растёт и ничего не знает о своих настоящих родителях. Я бы хотел, чтобы именно так и произошло. В крайнем случае, родственники забрали, но их разбросало так, что не найдёшь. Много их у Зигель было… По одной только отцовской линии уже и не вспомню. Болгария, Германия, остальная Австрия… Тут чёрт ногу сломит — искать их.***
— Так, Гюнтер, пройдём-ка в участок. Дашь показания по форме, — скомандовал Дитрих. — И опишешь того, кого видел, ясно? — Д-да… Я п-постараюсь, — затрясся пьяница. Через пятнадцать минут этот горе-свидетель сидел в кабинете и, запинаясь и путаясь, рассказывал о том, что видел и слышал. Точного описания той подозрительной женщины он так и не дал. Ну конечно, много ли разглядишь замыленным глазом? Художник сидел, сводя глаз с инспектора, ожидая команды начать составлять портрет. Роберт выдохнул и, отойдя в сторонку, подозвал коллег. Кляйн и Дитрих вопросительно посмотрели на инспектора. — Кислое дело, — покачал головой Хунек, — Эта пьянь нам ничего толком не пояснила. Невысокая, светлая… Такие приметы подойдут кому угодно. Хотя бы даже и Лене… О! — вдруг воскликнул Хунек. — Точно! Подождите меня здесь! Хунек вылетел из кабинета, как ужаленный, и через двадцать минут вернулся запыхавшийся. В руке он сжимал фотокарточку. Судя по всему, это была его сестра. — Ну-ка, похожа? — Роберт показал карточку свидетелю. — Н-н-ну… Не-нем-м-много… Т-только г-глаза н-не та-такие — Так… Дальше? Художник делал наброски карандашом на бумаге. У него получалось очень здорово — видно было, что опытен. — П-платок… Чёрный… Н-на г-голове… — Ещё что? — И-и-и-и… Э-это… Т-такие спу-путанные п-пряди выглядывали… Ну… Такая, не-неряха… — Цвет глаз? — Серый. Во-вот как у вас… Не-не, не п-прям ваши, но… Ну такие… — Так, ещё? — Па-пальто… Та-такое… Лохмотья одни… За-заплаты… — Что- ещё? — нетерпеливо спрашивал Хунек, и тут пьяница вскочил, будто ему подпалили брюки. — Акцент! — воскликнул он уже чётко, не заикаясь. — Акцент!***
— Вы не упоминали о болгарских корнях Зигель — В этом нет необходимости. Скорее, вскользь. Её бабушка как раз была болгаркой. Ну, знаете, из семьи болгарских беженцев. В Буковине жили. А Альерт Зигель тогда служил там. пошёл в деревню разжиться мясом, или чем-то ещё, да и встретил её. Не представляю, правда, как они разговаривали — Марика же была неграмотна. Вот согласитесь — чем не сюжет для красивой романтической истории? С примесью грязного реализма, само собой. — Это уже будет социальная драма, скорее. Учитывая, как вы любите сгущать краски. — Я вас умоляю! Я, скорее, прикручиваю фитилёк. Реальная жизнь куда страшнее и гаже. И вы в этом убедились сполна. — Да уж… Обнесли нас итальянцы капитально… Прошёл тут слух в прошлом году, что Дитрих умер от испанки. Но потом передали нам в редакцию записку: «Не дождётесь. Я живее всех живых. Пережил войну, переживу и испанку, и оккупацию». Вот так-то. А когда его уже освободили, и вовсе как-то повеселел. Даже на интервью согласился. Говорил, что мечтали они (враги) сожрать Австрию, да подавились. — О да! Не знаю, правда, доживёт ли он до того дня, когда немцы все объединятся под одним знаменем, но мне доводилось читать что-то из его ранних очерков. Он так и писал: «надо отпустить славян — они не будут умирать за интересы немцев. То, что выгодно немцам, не выгодно больше никому. Славяне всегда смотрели и будут смотреть на Россию.В случае войны с Россией, славяне либо откажутся сражаться, либо повернут штыки против нас самих». — И он оказался прав, — покачал головой Фельзнер. В это время начало темнеть. В зале показался сам ресторатор, нетерпеливо глядящий на часы. Очевидно, скоро закрытие. В это время откуда-то с улицы послышался шум и пронзительный женский крик.