Волчонок

Редактор прекрасно знал все привычки своих сотрудников. Поэтому он, выбежав из здания редакции, уверенно повернул в сторону площади, на которой находилось кафе Кауффельдта. Эмма едва успевала за своим длинноногим спутником. Сердце, казалось, колотилось у неё в горле, дыхание сбивалось. Они шли не так уж и быстро, но волнение женщины было так велико, что она не в силах была взять себя в руки. Друг за другом вставали в памяти сцены того ужасного дня, когда она потеряла свою старшую дочь. Эмма помнила каждую подробность — где она была, что делала до того, как до неё дошла жуткая весть. А вот потом… Она не помнила, что было потом. Жемчужная пелена покрыла в её памяти остаток трагического дня. Сквозь эту пелену проступали отдельные слова и лица. Как ей потом говорили, она, услышав о гибели Евы, потеряла сознание. Она не могла сказать точно, так ли было на самом деле. Но абсолютно точно могла сказать, что второго такого дня ей не пережить. В кондитерской ещё оставались единичные посетители, хотя хозяин, перекинув через руку полотенце, уже ходил вдоль освободившихся столиков и тушил лампы. И тут Эмма увидела Эрика. Писатель сидел в обществе незнакомого молодого человека и увлечённо что-то ему говорил. Щёки у Эрика покраснели, то ли от возбуждения, то ли от того, что пили они не только чай. Как разъярённая фурия, Эмма влетела в помещение и вцепилась в обшлага куртки Эрика с диким криком: — Где она?! Где наша дочь?! Опешивший мужчина резко замолчал, глядя на Эмму непонимающими, округлившимися глазами. Его спутник, наоборот, шустро схватил блокнот, лежащий рядом с его чашкой и начал что-то быстро в нём записывать. — Эмма, ты о чём? — наконец, смог произнести Эрик, неприятно поражённый поведением матери своих детей, — я здесь даю интервью в газету, о своих книгах, дети дома, и дочь, и сын. Успокойся, не позорь нас перед представителями прессы. — Ах, вот оно что! — бушевала Эмма, — молотя его по чём попало маленькими слабыми кулачками, — тебе это важно! Пресса тебе важна, книги твои проклятые! Ты бросил детей одних дома, и наша дочь пропала! А ты тут сидишь и думаешь только о своей дурацкой книге! А я-то тебе поверила! Я и правда решила, что тебе не наплевать на твоих детей… Эмма, наконец, оставила свои бесплодные попытки выместить на Эрике свою злость и расхохоталась саркастическим, безумным смехом. До писателя вдруг дошёл смысл её слов. — Эмма, как? Разве Эрика пропала? — вскричал он, вскакивая на ноги, — когда я уходил, с детьми было всё в порядке! Они сами мне сказали, что привыкли оставаться одни. Да и сама подумай, если бы я вчера не остался у вас, им бы в любом случае пришлось бы остаться одним! — Да! — снова закричала Эмма в исступлении, — если бы ты не пришёл! Но ты пришёл! И я поверила тебе! И не стала ни о чём предупреждать своих детей! Я не сказала им, что не нужно Эрике одной идти в лес за хворостом, я сама принесу хворост! Я думала, что их отец о них позаботится! А их отец… Выдохшись, несчастная женщина упала на ближайший стул и зарыдала, закрыв лицо руками. Как ни пугала её неизвестность относительно места пребывания на данный момент дочери, вторым ударом было осознание, что Эрик, который снова стал занимать в её сердце огромное место, оказался недостоин её доверия. Между тем Эрик быстро взял себя в руки. Не обращая больше внимания на репортёра, который, не отрываясь, строчил что-то в своём блокноте, он обратился к редактору, который мягко поглаживал плачущую женщину по плечу: — Не знаете ли вы, где тут горожане, обычно, собирают хворост? — Редактор, немного шокированный всем произошедшим, постарался дать наиболее разумный ответ: — Вокруг города есть несколько таких мест. У нас тут, понимаете ли, всюду леса… Но, скорей всего, девочка могла пойти за хворостом к западной окраине. Если она вообще пошла за хворостом, а не играть к какой-нибудь из подруг. — За хворостом она пошла, — вздохнула Эмма, вытирая опухшие глаза рукавом, — мой сын, который больной остался дома, рассказал мне это. Если б я знала… — Эмма, послушай! — Эрик заговорил деловым тоном, стараясь, чтобы голос не выдавал его волнения, — сейчас не время распускаться. Когда мы найдём дочку, ты выскажешь мне всё, что тебе хочется. Ты даже можешь меня убить. Но потом. Сейчас главное — найти Эрику. — Да, конечно, — не стоит терять время, — поддержал его редактор, — я вот предлагал фрау, если мы не найдём дочь с вами, отправиться в местную больницу. Возможно, девочка упала и ударилась, ведь сейчас довольно скользко. В этом случае её могли препроводить именно туда. Про себя он предполагал и другие варианты — девочка попала под лошадь, сорвалась со скалы, стала жертвой нападения уличных хулиганов — озвучивать всё это в присутствии матери, которая и так не могла совладать с собой, он решил неразумным. — Да, это правильно, — подхватил репортёр, — мы сейчас отправимся с герром Фенчи в городскую больницу, а вы, фрау, забегите в частную клинику доктора Купера, если несчастье случилось неподалёку, малышку могли доставить и туда тоже. А потом возвращайтесь лучше домой. Ведь там вас ждёт ещё один ребёнок, который к тому же болен. — Нет-нет, — быстро проговорила несчастная мать, — я не смогу сидеть дома, сложа руки. Я буду её искать. Эрик решил, что отговаривать Эмму бесполезно. Провожаемые тревожными взглядами ресторатора Кауффельдта, они все высыпали на улицу и побежали к городской больнице. Францу казалось, что он несёт неподвижную девочку уже очень много часов. Сначала он замечал отдельные участки пути, разрешая себе устраивать отдых только после того, как их преодолеет. Потом он перестал это делать, а просто тупо переставлял ноги, с черепашьей скоростью приближаясь к городской больнице. Останавливаться и спускать свою ношу на землю он боялся, понимая, что поднять её снова, скорей всего, больше не сможет. Девочка не подавала никаких признаков жизни. — Может быть, она уже умерла, — грустно думал Франц, но всё равно продолжал идти вперёд, не давая себе соблазниться этой мыслью и остановиться. Улицы зимнего Инсбрука уже были пусты. В это время люди рано ложились спать. Как назло, ему навстречу не попалось ни души. Ветер гонял по перекрёстку упаковочную бумагу от рождественского подарка. — Какой жуткий город, — вяло подумал мальчик, — зачем я вообще сюда перебрался жить. Оставался бы в Триесте… В голове мелькнули воспоминания о монастырском приюте, затем в памяти всплыло лицо Фриды. Стараясь удержать это воспоминание, Франц прибавил шагу. Как ему казалось, через сто тысяч лет в темноте показался фонарь под козырьком крыльца городской больницы. Здание больницы было длинное, двухэтажное, с маленькими узкими окнами. В городе поговаривали, что в прошлые века здесь располагалась тюрьма. Двери были тоже под стать всему сооружению — тяжёлые, дубовые, с массивным металлическим кольцом-ручкой в виде двух изогнутых змей. Оскальзываясь на трёх невысоких ступеньках, и всё же не спуская девочку с плеча, Франц, наконец, поднялся на крыльцо, упёрся лбом в дубовую дверь и со всей силы застучал кольцом по дереву. И в это время он услышал со стороны боковой улицы чьи-то крики. К нему со всех ног бежали люди — трое мужчин и одна женщина совершенно дикого безумного вида. У мальчика уже не было сил сойти с крыльца или что-то сказать им. Он просто стоял, упёршись лбом о двери, и ждал, когда они подбегут к нему. — Это она! Она! — закричала женщина, подбегая и выхватывая у него девочку. Франц, избавленный от своей ноши, испытал сразу такое облегчение, что тут же сел на крыльцо, прямо в снег. — Где ты нашёл её, парень? — заинтересованно спросил один из мужчин. — Она упала в овраг в лесу, — бессильно ответил Франц и прикрыл глаза. Дверь им, наконец, открыли. Суматошная сестра милосердия, совсем не похожая на строгих монахинь, которые когда-то лечили Франца в Триесте в приютском лазарете, повлекла их всех в тепло и свет. От усталости Франц плохо соображал и воспринимал действительность урывками. Пришёл доктор — молодой и строгий, потеснил всех в коридор, оставив возле девочки только мать, которая ни за что не хотела с нею расставаться. — А ты, парень, тоже весь в крови, — неожиданно обратился к Францу один из спутников женщины, — да и бледный совсем… эй, доктор! Франца затащили в натопленную комнату, раздели, и доктор, ощупав его всего твёрдыми уверенными пальцами, снова вытолкнул его в коридор: — С парнишкой, в общем-то, всё в порядке, — заявил он, несколько царапин и лёгкая степень истощения, это скоро пройдёт, — а вот с девочкой дела плохи — она потеряла много крови, у неё, по всей видимости, сотрясение мозга и парочка переломов. Где ты нашёл её? Франц устало повторил: — Я её нашёл в лесу, она упала в овраг. — Но у неё рана на боку, — приподнял брови доктор. — Да, наверное, это её задел дикий кабан, — объяснил мальчик, — там был кабан, она убегала от него, вот и свалилась в овраг. А я её достал. — Первый раз сталкиваюсь с такой историей, — удивлённо проговорил доктор, — вам, фрау, нужно быть благодарной этому мальчику. Думаю, что если бы не он, вашей дочери к утру уже не было бы на свете.  — Я бы второй раз хоронила своего ребёнка, — начала Эмма. И тут она в первый раз подняла глаза на спасителя Эрики. И всё закружилось перед ней, проваливаясь во тьму. Единственное слово, слетевшее с её губ, было таким тихим, что Франц не смог бы его разобрать, если бы не слышал его раньше: «Зигель». Эрику унесли в палату. Она дышала часто и поверхностно, свежая повязка тут же пропиталась кровью, глаза девочки были закрыты, а кожа по цвету напоминала пергаментную бумагу, но доктор пообещал родителям, что их дочь будет жить. Эмма пришла в себя быстро, и, в общем-то, держалась неплохо, правда, избегая смотреть в глаза Францу. — Мальчика я бы тоже рекомендовал оставить у нас, по крайней мере, до утра, — сказал доктор. — Но это совсем не наш мальчик, — удивился Эрик, — мы никогда раньше его не видели. — Кто ты, парень? — спросил редактор, уже предвкушая серию статей на тему этой по-настоящему рождественской истории. Ну и что случилась она не в само Рождество, а позднее? Всё равно весь рождественский антураж присутствовал — заснеженный лес, бедная девочка, собирающая хворост в лесу, чтобы согреть свою семью, дикие звери и, наконец, отважный герой, который спас малютку. А малютка-то оказалась не абы кто, а внебрачная дочь известного писателя Эрика Фенчи, который написал в своё время книгу о местной трагедии. К тому же герой и сам ещё не вышел из детского возраста. История, что надо, пальчики оближешь, читатели обрыдаются. — Как тебя зовут, кто твои родители? — начал расспрашивать он. Франц было подумал, что называть своё настоящее имя не стоит. Кто знает, какое наказание ждёт его в приюте за побег. Но деваться было некуда. К тому же он так устал, что даже думать ему было трудно, не то, что выдумывать. — Франц Нойманн, я приютский, — коротко ответил он. «Нет, это просто поразительно! — подумал редактор и за спиной Франца подмигнул репортёру, — он ещё и приютский! Мальчишку явно ждёт слава, по крайней мере, в общегородском масштабе после серии наших статей. А нашу газету ждёт повышение тиража» Мысленно потирая руки, он продолжал расспросы. Францу очень хотелось, чтоб этот человек замолчал. Помня о своём хроническом невезении, он боялся ответить что-нибудь невпопад, ведь тогда эти люди могут заподозрить, что он как-то причастен к несчастью, которое произошло с девочкой. А рассказывать всё с подробностями ему не хватало сил. Выручил Франца доктор. — Вы что, не видите, что мальчику нужен отдых? — строго проговорил он, — сестра, проводите парня в ванную. Он весь в крови девочки. Одежду надо будет выбросить. Завтра надо будет кого-то послать в этот приют и попросить, чтоб ему прислали другую одежду. — Недостатка в одежде у мальчишки точно не будет, — прошептал репортёр на ухо своему начальнику, — сердобольные горожане натащат. Франца повели мыться, Эмма осталась на ночь с дочерью, поневоле прощённый ею писатель поспешил к сыну, а журналисты остановились выкурить трубочку у здания больницы. — Что-то здесь не так, — задумчиво проговорил редактор, пуская кольца дыма в тёмное небо. — Вы имеете в виду, что мальчик врёт? — спросил его коллега. — Да нет, мальчик не врёт, он вполне себе героический мальчик, спас девочку… А вот её мать… Не находите, что она странная? И в обморок она упала не при виде раненой дочери. И даже не тогда, когда доктор перечислил все раны малышки. А позже, когда посмотрела в лицо этого мальчика. Не кажется ли вам, что она его знает? — Ну, он-то её точно не знает, это было заметно. — Да… Он её не знает. Это и правда, заметно. Но вот чем он так поразил её, что она сразу в обморок грохнулась? Да и потом… Не поблагодарила его, хотя должна была. Наоборот, старалась держаться подальше.