Волчонок

Через полчаса доктор Штраус уже был на своём рабочем месте, видимо, жил он неподалёку. К этому моменту и персонал больницы, и все больные были в курсе случившегося. Бедняга пострадал из-за своей любвеобильности. Будучи женатым, он не брезговал романами на стороне и со временем так в них запутался, что одна оскорблённая фрау прибежала к нему на работу на лесопилку и толкнула его на включённую пилораму. Кроме того, что мужчина, скорей всего, при таких травмах был уже не жилец, пострадавшими можно было в полной мере считать и саму женщину, которую тут же скрутили и отправили в полицию, и её двоих детей, и её несчастного мужа. Муж этот, к удивлению общественности, знать не знал о любовной связи своей жены. История в первый же час после происшествия облетела город, обрастая различными вздорными комментариями и фантастическими преувеличениями. Журналисты из «Голоса Тироля» осаждали больничные двери уже не по поводу героического мальчика, а по поводу скандального романтического происшествия. Пожилая сиделка, отодвигая кончик занавески на окне, философски заметила, обратившись к Францу: — Ну что, я думаю, что завтра ты уже сможешь пойти домой. Франц кивнул. Вид растерзанного человека на самодельных носилках произвел на него очень сильное впечатление, и он не мог думать больше ни о чём другом. Нет, ему не хотелось, как большинству больных, которые стали невольными свидетелями этой ужасной картины, закрывать глаза руками и отворачиваться. Его охватило огромное сочувствие к бедняге и не менее сильное желание помочь. Чем? Как? Этого Франц не знал. Но он твёрдо понимал, что люди не должны страдать — это несправедливо. Не для этого они рождаются на свет. Закончилась операция. Несчастный «герой-любовник» был пока жив. Его поместили в отдельную крохотную палату в самом конце коридора, и оттуда не доносилось ни звука. Больные притихли в своих палатах, даже старик меньше кашлял. Вечером Франц заглянул к Эрике, но увидел, что девочка спит, а её мать прикорнула рядом с нею на стуле. Подаренная книга «Птицы Австро-Венгрии» лежала поверх одеяла, раскрытая на середине. Франц порадовался, что девочка заинтересовалась книгой. К вечеру поток передач иссяк. И Франц подумал, что большинство из того, что ему нанесли, надо отдать Эрике. Он завтра с утра пойдёт домой, а девочке лежать в больнице придётся ещё долго. Движимый каким-то болезненным любопытством, Франц медленно пошёл вдоль коридора к палате, где лежал пострадавший на лесопилке. Дверь в палату была приоткрыта, и оттуда в тёмный коридор проникал приглушённый свет настольной лампы. Франц сунул голову в дверь и увидел, что рядом с больным, который сейчас представлял собою почти сплошной кокон из бинтов, сидит доктор Штраус. Доктор с тёмным, осунувшимся лицом, низко наклонился над тумбочкой и что-то записывал на больших листах летящим, быстрым почерком. Увидев доктора, мальчик смутился. Он вполне резонно ожидал, что сейчас его строго отчитают и выгонят вон. Но доктор только удивлённо приподнял брови: — Тебе чего, Франц? Ты за мной? Кому-то в твоей палате стало плохо? Франц быстро отрицательно покачал головой. Доктор вздохнул и кивком указал на неподвижную фигуру на кровати: — Вот видишь, как бывает… — Он выживет? — задал Франц вопрос, который не давал ему покоя в последние часы. — Сейчас я ещё не могу ничего гарантировать, операцию пережил, есть надежда, что будет жить и дальше. Только немного ему будет радости от такой жизни, — ответил доктор. — Но почему? Ведь самое главное, что он будет жить! — Жить, возможно, будет. А ходить, не думаю, — задумчиво произнёс доктор Штраусс, — у него спинной мозг повреждён. Франц в ужасе уставился на лежащего человека. Он попытался представить себя на его месте и тут же понял, что предпочёл бы смерть такой жизни. Это понимание вызвало следующий вопрос, который он машинально задал доктору: — Может быть, не стоило и спасать его, если так? Доктор, неприятно изумившись, строго окинул глазами с ног до головы фигуру мальчика, как будто только что осознав, с кем именно разговаривает. «Сейчас выгонит», — мелькнуло в голове у Франца. Но доктор сурово ответил: — Врач всегда должен спасать пациента. Мы всегда по эту сторону, понимаешь? Человек может делать что угодно со своей жизнью, а дело врача вытаскивать его до последнего. Рад будет человек такой жизни или нет, заслужил ли он её, будет ли он наказан за свои поступки — это не дело врача. Дело врача — оказывать ему помощь, лечить и облегчать страдания. Францу послышался в этих обычных словах какой-то особый смысл. Должны быть на Земле такие люди, которым всё равно, какой ты человек, что ты сделал или не сделал, заслужил ты то, что с тобой случилось или нет. Эти люди должны помогать тебе всегда, при любых обстоятельствах. Это их дело. И то, что такие люди есть — это справедливо. — Я думаю, все в этой истории сполна наказаны, — задумчиво продолжил доктор Штраус. — Но дети этой семьи ведь не сделали ничего плохого, — возразил Франц, — а их, если не найдутся родственники и не захотят взять их к себе, скорей всего, отдадут в наш приют. Мать их ведь теперь в тюрьму посадят. — За грехи родителей часто отвечают дети, — как-то обыденно ответил доктор.  — Да знаю я! — сердито проговорил мальчик, — это написано в Библии, — грехи отцов падут на головы детей и всё такое… Но это несправедливо, так не должно быть. — Но ведь может быть, что детям предназначено искупить вину своих родителей? Ты не думал об этом? — доктор посмотрел прямо в лицо Франца, и мальчик увидел, какие у него красные, уставшие глаза. Он не стал больше ничего спрашивать, хотя искренне не понимал, почему какие-то дети с рождения живут в тепле, сытости и заботе, а кому-то нужно искупать вину своих родителей чуть ли не с рождения. — Иди, Франц, спать, — улыбнулся ему доктор, — завтра, я думаю, проход будет уже свободен и от журналистов, и от доброжелателей, и ты сможешь спокойно вернуться в приют. — Можно я буду приходить к Эрике, — спросил мальчик. — Об этом, я думаю, надо спросить у её родителей, — ответил доктор, — лично я не возражаю. Каспер сидел вразвалочку в бытовке и читал газету. Сегодня выдался спокойный день, и, пожалуй, лучше бы вся смена была такой. Захлестнувшее было волнение сошло на нет, и теперь в душе парня буря угомонилась. Он пыхнул папироской и с удовольствием затянулся. Ему не портил настроение даже заместитель начальника — Нойроттер. Этот павлин сделал себе имя на том пожаре в женской гимназии, став одним из героев, представленных к награде. Ни разу он даже не помянул своих погибших коллег — Хюбша и Ридля, а делал вид, что так и надо. Ну, погибли и погибли, что теперь? Главное, что он — герой, у него орден! А теперь ещё и заместитель начальника! — Вот ты где, Каспер, — показался Ройль — командир расчёта, — скоро смотр намечается, а ты, во-первых, одет не по форме, а во-вторых… Ты меня вообще слышишь? Или у тебя всё отключается, когда ты читаешь? Ройль был приземистый молодой мужчина с коротким ёжиком каштановых волос и отвратительными рубцами на щеке. Ему крепко досталось на том пожаре, но он выжил. Как потом признавался сам Маттс, главное для него было — спасти людей из огненного капкана. Вытащив в первую очередь свою сестру Матильду, он ринулся вслед за пожарными в самое пекло. Вот он теперь здесь, командир расчёта. Кто знает, что теперь ждёт его. — Да слышу я тебя, Маттс, отстань, — отмахнулся Каспер, — тут смотри, про того парня пишут! Слышал — от кабана малую спас! Весь в отца! Ройль пригляделся. Он увидел фото мальчика лет двенадцати с медальными, чуть заострившимися чертами лица, курносым носом и большими, как у филина, глазами. Что-то неумолимо знакомое проскальзывало в этих чертах. Но Маттс не мог понять, что именно. — А кто его отец? — Ну, Майерхофф был приёмный, — немного замялся Каспер, — но тоже рубаха-парень! Как вспомню сейчас: мы пошли в наступление. Итальянцы драпать, а мы за ними. Да кто ж знал, что они горную артиллерию подтянуть успели? Как ударили… Разнесли наш авангард и стали поджимать. Наша рота оказалась в тисках. Майерхофф и говорит: «Ребята, мы окружены. Скоро мы все тут ляжем… Так чего же мы ждём?! В атаку! Никакой жалости!» Ройль аж вздрогнул от такого резкого звука. Когда Каспер рассказывал о войне, он мог настолько увлечься, что переставал замечать окружающий мир. — Мы вскочили и с диким воем ринулись на итальянцев. В полный рост шли, они и струхнули… Вырвались из окружения. Потеряли около половины, но вырвались! Командир не обратил внимания. Он продолжал вглядываться в лицо из газеты. — А кто его настоящие родители? — как бы невзначай спросил Ройль. — Он и сам не знает, — пожал плечами Каспер, — а ты зачем спрашиваешь? Узнал его? — Ну… Как будто. Он мне кого-то напоминает… Утром за Францем пришла Тина. Большой узел с принесённой ею приютской одеждой не понадобился — Франц уже был одет во всё новое, принесённое неравнодушными горожанами. Пожалуй, только во время жизни с Фридой он выглядел таким франтом. Перед уходом Франц заглянул к Эрике. Девочка встретила его бодрой улыбкой. Было заметно, что состояние её намного улучшилось. Её мать тоже улыбалась, но чуткий мальчик сразу увидел, что есть в её улыбке что-то натужное, и глаза она опускала вниз. Впрочем, приглашение побывать у них в гостях, когда Эрика окончательно поправится, Франца обрадовало. Он, как и всякий приютский ребёнок, любил ходить в гости. Как вчера и предсказывала сиделка, с утра у крыльца больницы толпы уже не было. Вторая городская сенсация носила настолько скандальный характер, что больницу осаждали только в первый день и только репортёры. Достопочтенные горожане предпочитали сплетничать по домам. Тина, к удивлению Франца, взяла извозчика. Фрау Вернер выделила ей специальные деньги для этого, опасаясь, что по дороге мальчика будут останавливать досужие зеваки. Так что Франц и воспитательница вместе с несколькими узлами подарков домчались до здания приюта за несколько минут. По дороге Тина строго выговаривала Францу за его побег. На неё как будто совсем не произвёл впечатление его героический поступок, который для других перечёркивал всё его сомнительное поведение. Честная женщина считала, что Франц не сделал ничего особенного. Ну, вытащил он девочку из оврага. Конечно, вытащил! Кто бы её ещё вытащил, если там больше не было людей. Ну, донёс её до больницы. Конечно, донёс! Не бросать же её в лесу. Каждый порядочный человек, оказавшись в такой ситуации, сделал бы то же самое. А если так, что тут можно обсуждать и за что благодарить Франца? За то, что он вместо того, чтобы идти в приют спать, ушёл ночью неизвестно куда и таскался потом по окрестным лесам, не думая о том, что его ищут? Чем больше ругала Тина своего воспитанника, тем больше распалялась. К дверям приюта она приехала в состоянии крайнего возмущения. Франц был полностью согласен со своей воспитательницей, и вид имел покаянный. Поэтому приветственные плакаты, которыми их встретили на лестнице другие воспитанники: «Франц — ты молодец!» и «Слава Францу Нойманну» воспринялись им как издевательство. Некоторые дети ради того, чтоб встретить местного героя, даже не пошли в школу. Быстро кивнув товарищам, Франц побежал в спальню и присел там на корточки перед печкой. Ребята свернули свои плакаты, и недоумённо пожимая плечами, разошлись. Тина вслед им кричала строгие напутствия о том, что прогул школы не останется без наказания. Вокруг Франца собрались малыши. Сначала они робко переминались с ноги на ногу, а потом, как будто плотина прорвалась — зазвучали вопросы: «А правда, что ты дикого кабана в бою победил?», «А правда, что кабан может победить медведя?», «А что за девочку ты спас, она красивая?» Франц, как мог, отвечал на эти наивные вопросы и постепенно развеселился. Он любил малышей, их присутствие всегда вселяло в него уверенность в своих силах, давало возможность чувствовать себя взрослым и уверенным в себе. Но к вечеру оказалось, что история ещё не закончена. Когда школьники уже вернулись в приют после занятий, и Франц, узнав у них задания, собирался засесть за уроки, объявили, что в приют пожаловали гости. Оказалось, что это не кто-нибудь, а сама бургомистрша с дочерьми. Франца спешно переодели во всё лучшее и вызвали в кабинет фрау Вернер. В сравнительно небольшое помещение набилось довольно много народу. Тут была сама начальница, дежурные воспитательницы и даже повариха в новом высоком колпаке, которой тут было уж совсем не место. Вместе с бургомистршей — приятной блондинкой с розовыми щёчками и голубыми маленькими глазками, пришли три её взрослых дочери, жених одной из дочерей в мундире пехотного полка, уже знакомый Францу репортёр газеты «Голос Тироля», фотограф со своим аппаратом на растопыренных ножках и ещё, и ещё… Среди всех этих лиц Франц с огромной радостью и облегчением увидел Маркуса Пеца, который протянул руку через чьё-то плечо и ласково потрепал мальчика по голове. Его жест как будто говорил: «Ничего, не тушуйся, сегодня ты герой». Бургомистрша, расстегнув пушистую шубку, села в предоставленное фрау Вернер кресло и улыбнулась мальчику: — Тебя ведь Франц зовут, да? — Да, Франц Нойманн, — ответил Франц, от смущения глядя в пол. — Ты понимаешь, что ты сделал для нашего города? — продолжала спрашивать эта женщина. Франц испугался. Его постоянно беспокоила мысль, что все эти люди, впрочем, как и те, что передавали ему в больницу подарки, принимают его за кого другого. Или же неверно представляют себе суть его поступка. А вот Тина — да, всё понимает правильно. — Я ничего не сделал для города, я только помог одной девочке, — пробормотал он. — Нет, милый, — очень серьёзно сказала бургомистрша, — ты очень много сделал для нашего города. Ты вернул нашим жителям веру в бескорыстную помощь, в добрые поступки не за деньги, а по велению сердца. Многие из наших жителей почти утратили эту веру за время войны, а ты вернул. Ты очень смелый и добрый мальчик. Люди вокруг зашумели, подтверждая её слова, а Франц ещё ниже опустил голову от стыда: эта богатая фрау наверняка не знала ни про побег, ни про то, что он собственно делал в лесу до того, как нашёл Эрику. Но все вели себя так, как будто это не имело никакого значения. Францу снова давали подарки. Жених дочери бургомистра подарил ему даже настоящую армейскую флягу — предмет мечтаний многих мальчиков той поры. Франца фотографировали. Сначала одного, потом в группе воспитанников приюта, потом рядом с бургомистршей и её семейством. Фотограф долго выстраивал кадр, просил всех присутствующих улыбнуться, говорил «снимаю», но до заветного щелчка проходило ещё немало времени, улыбки становились приклеенными, и в конце этой встречи у Франца разболелась голова от усталости. — И кем же ты хочешь стать, смелый мальчик? — спросил его напоследок кто-то из гостей. — Врачом, — ответил Франц, не задумываясь. И только потом он сам удивился категоричности своего ответа.