Волчонок

В этот вечер с Францем никто не разговаривал. Тина, которая так и не поняла, что произошло, как следует отчитала Ульриха за симуляцию, но мальчишка как будто и не расстроился. Не стал по своему обыкновению просить прощения и объяснять свой проступок собственной глупостью. Это был его коронный ход: парень опускал глаза в пол, виновато улыбался и произносил с обезоруживающей прямотой: — Вы же знаете, фрау, что я глуп. Бог не дал мне ума, поэтому я и совершаю глупости. Простите меня, пожалуйста. Сердца воспитательниц после такого обычно таяли. Более того — многие из них начинали утешать такого искреннего воспитанника, уверяя его, что если человеку хватает ума признать свои глупости, не так уж он глуп. Но в этот раз ничего такого не наблюдалось. Наоборот — Ульрих держался гордо, почти заносчиво. И удивлённая воспитательница заметила, что остальные дети как будто поддерживают его. Решив разобраться в этом позже, Тина в виде наказания приказала Хайнцу помыть пол в столовой, что он принял с полным равнодушием. Франц сидел за уроками за общим столом и чувствовал, будто пространство вокруг него покрылось льдом. Дети расселись так, что между ними и Францем оставалось несколько пустых стульев. И от этих пустых стульев тянуло арктическим холодом. Франц пытался вести себя, как всегда, старательно делал домашние задания, но мысли разбегались. Мальчик почти физически чувствовал чужие взгляды, сверлящие его затылок, слышал настороженные перешёптывания: — Смотрите, совсем такой, как мы все, а сам… сын Волчицы!!! — Как ему долго удавалось скрывать, кто его мать? — А вдруг это передаётся по наследству? Я не хочу спать с ним в одной спальне! — И я не хочу. — И я. После ужина Тина была удивлена депутацией воспитанников, которые явились к ней с требованием убрать из общей спальни Франца Нойманна. — Это ещё зачем?! — возмущённо воскликнула женщина, — что вы ещё придумаете сегодня?! Однако дети стояли на своём — спать в одной комнате с Францем никто не будет. — Но что он вам сделал? — растерялась добрая женщина, — конечно, восхваляли его чрезмерно, но ведь он в этом, если сказать честно, не виноват! Да вы все сами ещё на днях его восхваляли! Что такое случилось с вами? Воспитанники молчали, сбившись в тесную кучку, тихонько переговаривались между собой только те, кто стояли позади всех. — Так. Мне это всё надоело! — начала закипать Тина, — если сейчас же мне кто-нибудь не расскажет, в чём дело, вы все будете наказаны. Ну! Живо. Кто хочет отправиться к Хайнцу мыть полы? Угроза подействовала. Сначала робко, потом всё громче, дети объявили, что никто не хочет спать в одной комнате с сыном инсбрукской волчицы. — Никогда в жизни не слыхала подобной глупости! — воскликнула Тина, — этот мальчик — ваш товарищ! Разве когда-нибудь он поступил плохо с кем-нибудь из вас? Как и некоторые из вас, он попал в приют во младенчестве. Это было в Триесте. И никто, кроме Бога не может точно сказать, кто его мать! А кто будет выдумывать, тот сейчас же получит ведро и тряпку. У нас ещё много полов, которые не помешает помыть. — А почему же он сам говорит… — раздался чей-то робкий голос из толпы. Тина тут же его оборвала: — Разве кому-то что-то не ясно? А ну марш спать! Перешёптываясь, недовольные воспитанники разошлись. Многим из них казалось, что ночью они и глаз сомкнуть не смогут от страха, однако выспались все прекрасно. Утром, когда школьники собрались на занятия, Франц увидел, что все избегают встречаться с ним глазами, а при выходе из здания приюта плотная группа школьников тут же перешла от него на другую сторону улицы. «Ну и ладно», — подумал Франц с ожесточением. Ему было всё равно. Зато он узнал, что у него есть мать. Она выйдет из тюрьмы, он её дождётся. И всегда-всегда будет защищать. Ради семьи стоит немного потерпеть. По школе новость пронеслась мгновенно. Не успел Франц ещё войти в класс, как тут же почувствовал любопытные взгляды. Никто не наградил его дружеским тычком, никто не спросил, решил ли он сегодня задачи по математике, и не даст ли он их списать. Вокруг него сразу же образовалась такая же ледяная пустота, которая была вчера вечером в приюте. Даже Оскар, спокойный, доброжелательный Оскар, которого он уже считал другом, пересел от него на свободное место. Оскар тоже с детства знал историю инсбрукской волчицы. Мать рассказывала ему не раз об этом позорном пятне на репутации города. И теперь Франц вызывал у Оскара неподдельный ужас. И нет бы мальчик отказывался от такой матери! Это можно бы было понять. Тем более, что прямое подтверждение родства отсутствует. Так нет! Он соглашается с тем, что является сыном чудовища. И не только соглашается, но и утверждает, что его мать не особо-то и виновата. Все эти новости о Франце тут же разнеслись по школе, где ещё продолжала работать полиция в связи с расследованием избиения Вайса. Следователь вместе с Маркусом уже второй день занимали директорский кабинет, куда по одному вызывали учеников, надеясь получить от них хоть какие-то намёки на личности драчунов. Дело осложнялось тем, что сам Михо, который пока ещё пребывал в больнице, не спешил говорить, от кого он пострадал. То ли боялся, то ли правда не знал, так как напали на него сзади. В этот день Маркус заметил, что тема избиения Вайса внезапно перестала занимать школьников. Если ещё вчера многие из них пытались что-то скрыть касаемо происшествия, или наоборот — стремились выдвинуться перед следствием, доказать свою полезность, то спустя всего один день, мальчишки только вяло отвечали на поставленные вопросы и явно думали о чём-то постороннем. В двенадцать сделали перерыв. — Что бы это с ними могло сегодня случиться? — задумчиво спросил Маркус, наливая себе чай из принесённого директором пузатого чайника. И почти тут же получил ответ. В коридоре послышался непонятный гвалт и крики. Выглянув за дверь, полицейские увидели, что бьют Франца Нойманна. Особенно неприятно поразило Маркуса то, что среди нападавших было больше не ровесников Франца, а учеников первого класса. Они налетали на пока крепко стоящего на ногах мальчика, как волны на скалу, с задорным, злым криком: — Бей волчонка! Со стороны лестницы уже спешили учителя, Франц с угрюмым видом отталкивал нападавших, ничего им не отвечая. «Вот и всё», — мелькнуло в голове у Маркуса. Он выбежал в коридор, и рванулся к Францу. Первоклашки бросились врассыпную. — Ты как, цел? — спросил Маркус, обнимая Франца за плечи. — Да, всё в порядке, — ответил мальчик почти весело. К ним подбежала Берта и внимательно всмотрелась в глаза своего ученика: — Ты точно хорошо себя чувствуешь? Франц покивал. — Ты не обращай внимания на то, что они кричали, — счёл нужным напомнить инспектор, — помни, что я тебе говорил: ты не Зигель, ты Нойманн. Никто не может называть тебя сыном Анны Зигель, так как ни у кого нет тому доказательств. — Да нет, инспектор, вы не поняли, — неожиданно спокойно сказал Франц, — я знаю, что я Зигель. Вот и ваш брат, фройляйн, — обратился он к Берте, — говорил, что у меня в роду были болгары. А сегодня одноклассники мне сказали, что это ещё одно доказательство. Болгары были в роду у Анны Зигель. Да и вообще… Да, я её сын. Зачем мне скрывать это? — Но ведь точно никто не знает… — пробормотал неприятно поражённый Маркус. — Бросьте, инспектор, — совершенно взросло произнёс Франц, — разве вам самому это не приходило в голову много раз? Разве не это испугало вашу сестру на рождественском ужине? Да об этом твердят все, кто меня видит в этом городе! — Франц, ты не должен так говорить, — вступила Берта, — ты другой человек, ты не должен признавать себя сыном Анны Зигель! Внезапно Франц стряхнул руку инспектора и громко отчеканил: — Да как вы не понимаете! Я хочу быть её сыном! Я узнал, что моя мать не бросила меня. У неё просто не было возможности меня оставить, так как она сидит в тюрьме! Мне не за что теперь её ненавидеть! — Ну, знаешь ли… — поражённый Маркус смешно развёл руками, а Берта от удивления открыла рот. В это время прозвенел звонок, и Франц побежал в класс. — Да… — протянул Маркус, — никак не ожидал я от него такого. Оправдывать инсбрукскую волчицу… Признавать добровольно себя её сыном… — Отчасти это можно понять, — задумчиво произнесла Берта, — для мальчика главное то, что его мать оставила его не по своей воле, как он считал много лет, можно сказать всю свою жизнь. Что она сделала, для него сейчас не так уж важно. — Но это Франц! — несогласно воскликнул Маркус, — он всегда казался мне таким нравственным и не по возрасту разумным… Как же так? — Да, мне тоже он казался всегда очень разумным и нравственным, насколько вообще можно ждать нравственности от беспризорника… — Берта медленно произносила слова, раздумывая, — но мне ещё кажется, что он не до конца понимает, что именно сделала его так называемая мать. И наверняка не знает, что её посадили в тюрьму пожизненно. Может быть, он ждёт её возвращения… На следующей перемене Берта подошла к Францу снова. — Подойди ко мне после уроков в учительскую, пожалуйста, — сказала она ему как можно строже. Мне надо поговорить с тобой о твоём дневнике наблюдений. Дневники наблюдений Берта ввела на свой страх и риск. Большинство учеников эти дневники игнорировали. Но некоторые мальчики, которым действительно было интересно естествознание, дневники вели и исправно сдавали на проверку. Среди них был и Франц Нойманн. — Хорошо, — не слишком охотно ответил Франц. Ему совсем не хотелось беседовать в этот день с учительницей, так как он понимал, что разговор будет совсем не о дневнике наблюдений. При этом он знал: что бы ему ни сказала Берта, его решение не переменится, он будет ждать возвращения своей матери из тюрьмы, и всегда будет защищать её доброе имя. Когда после уроков Франц пришёл в учительскую, Берта заметила, что под глазом у него образовался огромный свежий синяк. Как будто этого не замечая, учительница открыла дневник наблюдений Франца и стала комментировать записи в нём. — А ещё у меня для тебя есть интересная новость, — добавила она напоследок, — у нас в городе со следующего учебного года возобновляется работа мужской гимназии. — Я знаю, — вздохнул Франц, — мне сказал доктор Штраус. Только мне-то что с этого? Никто не согласится платить за сына волчицы, никакие благотворители. — За сына волчицы действительно не согласятся, — подтвердила Берта, а вот за Франца Нойманна, того, кто никогда не бросает людей в беде, является старательным учеником и мечтает стать доктором — вполне согласятся. — Но я теперь знаю, что я Зигель, — упрямо повторил Франц, — я не хочу отказываться от своей матери. Ведь теперь я знаю, что она не отказывалась от меня. Когда она выйдет из тюрьмы… — Она не выйдет, — сказала Берта. — Как так? — растерялся Франц, — она что, умерла там? — Её осудили пожизненно. — Но за что? — на глазах Франца заблестели слёзы, — только за то, что она забыла какую-то свечу… — Франц, о чём ты? Анна Зигель совершила преступление абсолютно осознанно и целенаправленно, она не забывала никакой свечи. Кто тебе сказал это? Франц помялся и, наконец, ответил: — Никто. Мне никто не говорил. Я сам думаю, что было так. Ну не свечу… а что? Берта понимала, что перед этим мальчиком уже давно пора расставить все точки над «и», но она физически не могла сделать это сейчас. Просто не было сил. К тому же ей пришло в голову, что рассказать подробности лучше не здесь. — Завтра, мы кое-куда с тобой сходим, — устало произнесла она, — и я отвечу на все твои вопросы максимально точно. Настолько точно, насколько я сама посвящена в эту историю. Завтра после уроков. А теперь ступай, и постарайся не слишком ратовать за честное имя Анны Зигель. Каспер успел отоспаться после ночной смены и теперь спокойно гулял по городу. Он намеревался заглянуть в кафе Кауффельдта, но как только вдалеке показалась фигура его сестры, быстро метнулся к ней.Уж очень странной была её походка. — Берта, что случилось? — нутром он почуял, что что-то не так. — Случилось, — Берта выглядела совершенно подавленной, — мне пришлось рассказать Францу правду. — Какую такую правду? — не понял Каспер, — и что такого ты о нём узнала? Нормальный парень… — Какую? Да про его мамашу! — внезапно воскликнула Берта, заставив брата вздрогнуть, — что ты там ему говорил? Что у него в роду были болгары? — Ну… Я только предполагал это… Да и не у всех из них такие широченные морды, но у некоторых. Ну, цыганьё, ты же знаешь. — Ты попал в десятку, Каспер. Ты наверняка сказал это без всякой задней мысли, но… Посмотри-ка сюда, — Берта достала фотокарточки Франца и Анны Зигель. Парень опешил. Почему он не замечал такого сходства? Почему не обратил внимание на то, что Франц ужасно похож на Анну? Этому можно найти объяснение, ведь когда случился пожар в женской гимназии, Каспер и сам был ещё мальчишкой, а Анну Зигель он видел только на газетной фотографии. Выходит, он — волчонок? Ничего себе! В который уже раз он пожалел о безвременной кончине супругов Майерхофф. У них Франц бы спокойно рос, оставаясь в счастливом неведении относительно своей настоящей родни, а теперь за ним тянется длиннющий шлейф дурной славы его жутко знаменитой мамаши. — А бабушка Анны Зигель по отцовской линии была из семьи болгарских беженцев. Марика, кажется, её звали… — Ничего себе совпадение… — пролепетал Каспер, а его беспечность мигом куда-то испарилась, — кому ещё ты об этом рассказывала? — Раньше только в полиции знали. И то не все. А теперь его узнают! И в приюте, и в школе уже все в курсе! — И что с этим делать? — Ничего не остаётся, как посвятить его во все подробности. А то он, представляешь: решил, что Анна устроила пожар случайно. — Это естественно, парень психологически защищается, — ответил Каспер, — у нас на фронте многие люди не могли поверить в дезертирство товарищей. И когда ты собираешься его посвящать в подробности? — Завтра. Прямо, так сказать на местности, ответила ему сестра, — поведу на кладбище и покажу могилы погибших. — Не слишком ли жестоко? — А у тебя есть другой план? Каспер только пожал плечами.

***

Настал день откровений. Фройляйн Дитрих молча провела мальчика на кладбище. Она не изменила к нему отношение, даже когда узнала, что он — Волчонок, и рано или поздно он должен был узнать правду. И лучше будет, если от неё. — Ну что ж, Франц, — начала фройляйн Дитрих. — Я думаю, пора. Проследовав между стройными рядами могильных плит, женщина остановилась у могилы Герды Хаусвальд. — Что тебе Маркус рассказал про её смерть? — Что она полезла в здание, надеясь спасти старшую подругу, и… Сгорела… — Так всё и было. Сначала — пожар, затем — взрывы. Самодельные бомбы. Сделаны были довольно по-дилетантски, но веришь или нет, этого хватило, чтобы поймать десятки человек в огненный капкан. Это, по-твоему, случайность? Кстати, старшей подругой Герда считала саму Анну Зигель, которой на тот момент в здании уже не было. В следующий миг она приблизилась к могиле Евы Гюнст: — Стала ненужным свидетелем. Зарезана. Вместе со своей подругой — Симоной Вильхельм. В её голосе присутствовало какое-то поистине иезуитское спокойствие. Она провела мальчика дальше, и, наконец, остановилась у могилы Магдалены Вельзер. — Она была начальницей гимназии. Спасалась через окно, но Зигель была там. Два точных выстрела, ранения рядом с сердцем. Анна была готова добить любого раненого, кто попадётся ей на пути. Она бы сделала так со всеми, кто выпал из окон или сорвался с карнизов. Но к тому времени уже скопилось множество свидетелей. Она бы не рискнула оставаться у них на глазах. Ты считаешь это случайностью? Следующим пунктом маршрута стали могилы семьи Штоклаза. — Они встречали старшую сестру, хотели отпраздновать день рождения. Макс позвал ещё и своих друзей. Маркус был среди них. Но начался пожар, поднялась давка. Родители побежали наверх в надежде найти свою дочь и сгорели заживо. Макс и Лиззль задохнулись в дыму, а Ирма выпала из окна. Все пятеро там и остались. А их родственники не пережили такой потери — старик Штоклаза умер от инфаркта на следующий день, а спустя неделю и бабушка ушла в мир иной. А вон там, — она кивнула головой на стоящий чуть поодаль могильный памятник, отец и дочь Фукс. В их семье было две дочери — Аннелиза и Биргит. Младшую отец любил больше, Аннелиза ревновала, конечно… Биргит не повезло оказаться там… Освальд не пережил смерть дочери и запил. Так активно поминал, что скоро и сам умер. Чем дольше Франц слушал эту леденящую кровь историю, тем яснее он ощущал липкий, пробирающийдо костей ужас. Он как будто сам стал свидетелем тех страшных событий, чувствовал жар от пламени, слышал невообразимый грохот, выстрелы, словно сам видел умерших, и на этом фоне — хладнокровную улыбку самой преступницы. И этой преступницей была его родная мать. Та самая, которую он сначала всей душой ненавидел, которую до поры знал лишь опосредованно и желал «сдохнуть в тюрьме», и которую потом старался так яростно защитить. Берта же, не щадя мальчика, продолжала рассказывать историю того жуткого происшествия, свидетельницей которого стала она сама. Как бы дико это ни звучало, она вдохновилась, и как будто представляла себя на месте Волчицы. Тогда, в тринадцать лет, она однажды, вскоре после пожара, когда дежурящий там полицейский куда-то отлучился, даже полезла в сгоревшее здание вместе с подругами. Жужа и Эльза не хотели туда идти, но Берта их уговорила. Поначалу было страшно, но потом… потом они начали там играть в прятки, и чисто из любопытства выглядывать в окна. Берта тогда заметила какую-то неуклюжую фигуру, плетущуюся по мостовой. Вот она останавливается и поворачивает голову к ней. Расстояние было довольно приличное, но Берта разглядела эти большие тёмные глаза. Взгляд какой-то странный, отрешённый и совершенно дикий. — Да, Франц, по всей видимости, ты действительно сын Анны Зигель, хладнокровной и беспощадной убийцы. Не случайно оступившейся девушки, а настоящей преступницы. Я бы желала, чтобы тебя ничего с ней не связывало бы, но с этим ничего не поделаешь. Тебе не стоит её защищать.Только смотри мне, без глупостей, — она ухватила опешившего мальчика за руку и посмотрела прямо в глаза. Франц понял её намёк — она предостерегает его от очередного «загула», а Берта закончила: — И только от тебя зависит, считать тебе Анну Зигель своей матерью или нет. Франц помолчал и глухо сказал:  — Моими родителями были Майерхоффы. Я не знаю другой матери, кроме Фриды.