Волчонок

Берта считала, что с одной стороны, Бекермайер прав: нельзя давать ребёнку ложную надежду. Нельзя сообщать ему непроверенные факты. Но с другой стороны… Берта инстинктивно чувствовала, что Франц действительно находится на грани. Со всех сторон на него были направлены осуждающие или настороженные взгляды. В спину ему постоянно звучал быстрый шёпот о матери-убийце. И это всё — сразу же после неуёмного прославления его, как героя. Берта понимала, что слабая психика подростка может со всем этим не справиться, и тогда помогать будет уже некому. Как ни уверяла Берта Франца, что его будущее зависит только от него, и считать или не считать инсбрукскую волчицу своей матерью, решает только он, но в глубине души, она постоянно думала, насколько важную роль в его поведении играет наследственность. Стойкость характера, упорство, недюжинный ум, всё это Франц наверняка унаследовал от матери. Хотя… Берта впервые спросила себя, а куда собственно делся отец Франца? От кого могла родить ребёнка Анна Зигель? Она попала в тюрьму достаточно быстро после пожара. Неужели за те две недели, когда затравленная школьница бродила по окрестным лесам, она могла встретиться с отцом её будущего ребёнка? Или это случилось ещё раньше? Вечером инспектор Дитрих говорил своей дочери: — Признаться, я и сам задумывался об его отце. По всем срокам выходило, что связь с мужчиной у Анны должна была быть либо прямо накануне пожара, либо уже в заключении. Второй вариант мы смело исключаем, но и первый всех свидетелей приводил в недоумение. Все они хором утверждают, что Зигель ни с кем не встречалась в последний свой год учёбы в гимназии. Была у неё лёгкая интрижка летом, накануне учебного года, с братом одной из одноклассниц. Но этого парня на предполагаемый момент зачатия не было в городе. Да и на суде он вёл себя так, что в отцовстве его никак нельзя было заподозрить. — Но кто тогда? — недоумевала Берта. — Ума не приложу, — ответил ей отец, — хотя есть у меня одна мыслишка… — И ты молчал! Говори же, папа! — Берта затормошила отца. — Гипотеза нуждается в подтверждении, — задумчиво проговорил инспектор, — я давно хотел проверить эту версию, но сама видишь… Дитрих приподнял внушительную стопку бумаг, которую он принёс домой с работы. Времени у него действительно не было. Дитрих скучал по старым, добрым довоенным временам, когда он действительно занимался, в основном, расследованием преступлений. Сейчас же, как на начальника отделения, на него свалилось множество бумажной работы. Как человек деятельный, он пытался переложить её поначалу на подчинённых, но в результате бумаг становилось ещё больше, и Дитрих смирился. — Папа, скажи мне, — не унималась Берта, — может быть, я могу это сделать сама? — А что, все двойки на сегодня ты уже поставила? — пошутил её отец. — При чём тут двойки! Я на самом деле хочу помочь мальчику! И ещё… — Берте было немного неловко говорить, но она понимала, что отец знает её, как облупленную, — если честно, меня дико интересует эта история. Ещё с детства. Ну ты же знаешь… — Да уж, хохотнул Дитрих, — никогда не забуду, как искал вас с подругами в лесу. Ну, а что касается отца ребёнка… При расследовании этого дела я познакомился с местным лесничим. Неплохой человек, хоть и недалёкий, на тот момент лет пятидесяти с небольшим. — Ты думаешь, что он?.. — начала Берта. — Нет, не думаю, что это он. А вот сын его… Насколько я помню, завали его Густав. Парень был не то, чтоб совсем ненормальный, но скажем так… небольшого ума и слабого здоровья. Эпилепсия у него была, если я не ошибаюсь. Так вот этот Густав значительно замедлил тогда наше следствие. Это он подкармливал и лечил Анну Зигель во время её странствий по лесу. Он, понимаешь ли, был в неё влюблён. Или мне так показалось. Но, как ты знаешь, если мне уж что-то показалось, то дело наверняка нечисто. — Так почему же ты до сих пор не выяснил это точно? — удивилась Берта, — если у Анны Зигель не было накануне пожара связи ни с кем из горожан, а с этим Густавом она встречалась, да ещё и в лесу, без свидетелей… — Тут не всё так очевидно, — задумчиво проговорил инспектор, — дело в том, что за время следствия я очень хорошо узнал характер Анны Зигель. Такая личность, как она, ни за что бы не стала связываться с таким парнем, как несчастный сын лесничего. Единственное, что она могла принять от него — это какую-то помощь. К тому же Франц Нойманн настолько не похож на эпилептика Густава, что я просто не могу представить его сыном того парня. — Ну это ни о чём не говорит, — пробормотала Берта, — внешне он может быть похож на мать. И эпилепсия может не передаться по наследству. — Да, — согласился инспектор, — тем более, что других кандидатур на роль папаши не наблюдается. — А чем он не похож? Какой он был, этот Густав, — продолжала Берта тормошить отца. — Он был худой, рыжий и конопатый. Всё, Берта, не мешай мне работать. Обещаю, что в ближайший выходной мы с тобой съездим в имение лесничего и посмотрим на его сына. Если ты хочешь, конечно. — Конечно, хочу, — обрадовалась Берта. — Да, и ещё, — продолжил Дитрих, — пойди в прихожую и достань из левого кармана моего плаща телеграмму. Хотел дождаться Каспера, но ты же не дашь мне спокойно работать. Там ответ о его сослуживце Ланге. Думаю, что им будет приятно возобновить общение хотя бы пока в виде переписки. Он, возможно, и сможет что-то сообщить о названном брате Франца Нойманна. Вообще, тебе не кажется, что этого Франца стало как-то слишком много в нашей семье? Берта сбегала за телеграммой. В ней действительно содержался адрес Ланге. Вот Каспер обрадуется! Будет ему, с кем вспомнить фронтовые будни. Берта была этому очень рада, так как рассказы брата о войне уже стали её утомлять. Касперу же был необходим слушатель. Для того, чтобы спокойно жить дальше, ему было необходимо говорить о тех драматических событиях, которые сопутствовали гибели одной из самых великих мировых империй. Как он и обещал дочери, инспектор освободил ближайшее воскресенье для поездки в лес. Стояла весенняя распутица. От идеи взять полицейский автомобиль по этой причине отказались, наняли маленькую, надёжную двуколку. Инспектор с удовольствием вдыхал свежий февральский воздух. Как давно он не был здесь! — Как бы нам не заблудиться, — сказал он дочери, оглядываясь по сторонам. Если в городе за эти годы почти ничего не изменилось, если не считать неизбежных признаков прогресса в виде редких автомобилей и телефонной связи, которая теперь, как паутина, покрывала все районы Инсбрука, то на этой лесной дороге всё смотрелось по-новому. Деревья выросли, старые тропинки заросли кустарником, вместо них появились новые. — Помнишь, где-то здесь я сажал вас на повозку, после того, как выловил в лесу? — спросил Дитрих у дочери. Берта отрицательно покачала головой. Ей не хотелось вспоминать о своей детской глупости. Молодая женщина теперь понимала, как безрассудно себя вела. Ещё и вещественные доказательства тогда у отца стащила. Она сидела, нахохлившись, спрятав кисти рук в рукава своего длинного чёрного пальто, и не смотрела по сторонам. Дома ей казалось, что поездка в лес по следам давних событий будет весёлым развлечением, но сейчас, на грязной дороге, последи мокрого чёрного леса, всё ощущалось совершенно по-другому. — Ну что, кажется, здесь, — Дитрих остановил пролётку. Они привязали лошадей к ближайшему дереву и вошли в лес, стараясь ступать не по земле, а по прошлогодней траве. Как ни странно, в лесу было менее грязно, чем на дороге, так как тонкие сплетённые между собой стебельки составляли в целом пружинистый ковёр. Инспектор шёл почти наугад, руководствуясь, скорее, чутьём, чем какими-то приметами или воспоминаниями. Он сам не мог сказать, что ведёт его, но был уверен, что найдёт имение лесничего даже с закрытыми глазами. Слишком многое ему пришлось пережить в этих местах. Минут через сорок отец с дочерью вышли на широкую поляну, уже частично заросшую кустарником. На другой её стороне стоял довольно большой, облезлый дом с двумя входами и высокой крышей. Некоторые его окна были заколочены. Но было видно, что в доме кто-то живёт. Из леса к одной из дверей тянулась тоненькая тропинка, а в колоде перед входом торчал топор. Видимо, только что здесь рубили дрова. — Здесь? — спросила Берта и удивилась, насколько боязливо прозвучал её голос. — Да, — ответил её отец, — хотя в прежние времена это место выглядело совсем по-другому. Дитрих вспомнил простой, но обильный ужин, которым угощал его добряк-лесничий, горящий камин, уютную и достаточно дорогую, как для такого места, обстановку. Что случилось здесь, почему имение в таком запустении? Они с Бертой прошли по тропинке через поляну, подгибаясь под ветками молодой поросли, которую, видимо, тут никто давно не убирал, и подошли к ближайшему окну. За окном слышались какие-то звуки. Дитрих поднял руку и решительно постучал в грязное стекло. Он был здесь с частным визитом, но стук был особый. Берте показалось, что отец сейчас крикнет: «Откройте, полиция!» Однако кричать не пришлось. Дверь приоткрылась, и они увидели глубокого старика в старой оленьей куртке, которая висела на нём, как на вешалке. По выражению лица отца Берта поняла, что Дитрих узнал хозяина дома. Но что удивительно, и хозяин дома узнал инспектора. — Добрый день, господин инспектор, — проговорил он так спокойно и буднично, будто они расстались только вчера, — что вас опять привело в наш лес? Неужели новое преступление? Этот человек, видимо, не замечал, насколько он изменился и опустился, насколько изменился его дом и окрестности. Так часто бывает, когда изменения происходят постепенно, день за днём. Человек осознаёт себя всё тем же, и только окружающие могут заметить разительную перемену. — Нет-нет, — поспешил успокоить старика Дитрих, — нового преступления не случилось. Я пришёл к вам по поводу старого, того самого… Тут инспектор с ужасом осознал, что напрочь забыл, как зовут его собеседника. Это осознание было неприятно не столько потому, что он не знал, как обращаться к хозяину дома, сколько потому, что он сам вдруг подумал, что тоже ведь стареет. И, возможно, тоже не замечает этого процесса. Конечно, внешне инспектор Дитрих выглядел ещё хоть куда, но предательская седина уже почти полностью покрыла его когда-то абсолютно чёрную шевелюру. А теперь вот и имена забывать стал. И это он, который раньше никогда не жаловался на память, и мог в любой момент назвать и имена фигурантов, и обстоятельства любого дела, которое доводилось расследовать. А старик лесничий, как будто нарочно, подтвердил его мысль, оглядывая его седые волосы: — Да, господин инспектор, время идёт, и мы не молодеем. Дитрих вздрогнул, но тут же взял себя в руки и принял деловой вид: — Мы с дочерью можем пройти в дом, господин лесничий? — Да, конечно! — хозяин дома сделал широкий приглашающий жест, — только у меня холодно, я ещё пока не успел растопить, да и не убрано… С тех пор, как погиб мой Густав, я редко убираю. — Густав погиб? — насторожилась Берта. — Да, — горестно вздохнул лесничий, — погиб, итальянцы убили моего сына. — Но чем же он смог им помешать? — удивился инспектор. Лесничий провёл их в сырую, тёмную гостиную, усадил в пыльные кресла у нетопленного камина и начал рассказывать: — При итальянцах мы лишились нашего дохода. Я уже не получал жалованье. И охотники перестали ездить в наш лес. Не до того было. Мой вклад в городском банке пропал. А ведь я когда-то был небедным человеком, кое-что мне досталось от родителей. Нельзя сказать, чтобы мы голодали, у меня и в доме были кое-какие деньги и припасы. Но Густав очень боялся, что они скоро закончатся, и нам нечего будет есть. Он устроился на работу — ничего особенного, просто помогал в пекарне. Я был против этого, вы же помните, инспектор, у него были припадки… В тот день это случилось на улице. Густав обычно предчувствовал начало припадка и старался остаться в этот день дома. Но в тот раз он не хотел пропустить работу. Он упал на улице, изо рта пена… А мимо шли итальянские солдаты и стали кричать, что у моего мальчика бешенство. Они застрели ли его, понимаете? Прямо там же на улице, ни за что! Неожиданно для себя Дитрих вдруг сказал: — Господин лесничий, мы с дочерью сочувствуем вашему горю. Но весть, которую мы вам принесли, возможно, станет для вас радостной. Есть шанс, что у вас есть внук.