Волчонок

У каждого человека есть шестое чувство. Вот и Эрик сегодня пребывал в каком-то подвешенном состоянии. Он слышал о «волчонке», и знал, что это — тот самый мальчик, который спас Эрику. Но у него не было ни страха, ни ненависти к этому мальчику, как и к его жутко знаменитой матери. По-человечески ему было жаль Франца — он ведь даже не догадывался, кто его родители и какой жуткий шлейф за ним тянется. Но куда больше писателя сейчас волновало то, что он мог бы предотвратить это, когда приехал к Баумгертнерам. Он знал о ребёнке и знал, что Амалия наверняка бы не отказалась взять мальчика себе. Что же его удержало? Его собственный эгоизм и боязнь разрушить свою легенду. Он очень натурально изобразил волнение, от которого глотал и звуки, и целые слова, и здесь он вряд ли лукавил — фрау Амалия могла обратить внимание на его акцент, на явные противоречия в рассказе, и на то, что он теряется в деталях. К счастью, фрау Амалия не заподозрила обмана. Она оказалась совершенно не такой, какой её описывала Анна и представлял Эрик — после болезни она стала бледной и изрядно похудела. Незваного гостя она встретила подчёркнуто-вежливо, и когда Эрик для верности спросил, не слышала ли она сама о нём, точнее, о некоем Хоннекере, которым и представлялся Эрик, Амалия лишь развела руками: — Кати была публичным человеком, много с кем общалась и пересекалась. Я уже и не упомню всех. — Д-да, вот и я… Я уехал потом, мы потеряли связь, хотел навестить Кати, смотрю — дом пустой, одни руины! А поспрашивал… Мне там такое рассказали!.. Да у меня волосы дыбом! Это просто… Это… Да я… Да как это… В этот момент на глазах фрау Амалии блеснули слёзы. — Это ужасная трагедия для всех нас. — Я понимаю, вам больно вспоминать обо всём, но я хочу знать, что случилось с Кати и Йозефом. И с Анной — тоже. Я видел её ещё маленькой — славная девочка. А дед — ну такой весельчак! Он бы Мюнхгаузена переплюнул! — Ах, Альберт… — упоминание покойного Альберта Зигеля не вызвало у Амалии восторга. — Знаете, о покойниках говорить плохо не принято. Но… Альберт был на редкость упрямым и грубым. Невзлюбил Кати с самого начала, и Йозефа старался настроить против неё. Не понравилась она ему просто, и всё. Вот как хочешь понимай его! Что за упрямый осёл… А вот Анну он любил — хотел, видимо, по-своему воспитать. А может, она была просто похожа на его покойную жену. Марика, вроде, её звали. Умерла где-то лет за двадцать до него. Йозеф поведал, что тогда характер его испортился, он тяжело эту трагедию переживал. Но не забыл, как усиленно подталкивал сына к армейской службе. Ну да, сам из грязи в князи метил, не вышло. Но к его чести скажу, что он действительно имел славное прошлое — с французами повоевать успел. Всю жизнь не разгибал спины на огородах, мыкался по скотному двору, а тут — и медали, и слава, и звёздочки! Я думаю, он уже тогда зазнался. Откровения сыпались с уст Амалии, как из рога изобилия. Удивительно, как легко она поверила в сочинённую Эриком легенду! Она обстоятельно рассказала и об Анне, и о её родителях, и об их взаимоотношениях. А Эрик чувствовал, что пальцы его холодеют. Что ему сделать? Уйти, решив, что больше тут ловить нечего, или поступить по совести — рассказать о забытом уже ребёнке, который, наверное, где-то там, в приюте затерялся. Будут ему поминать родство с волчицей, вырастет он сам таким… На другой чаше весов было его слишком свежее воспоминание о ссоре с Эммой. Теперь, спустя почти восемь лет, он понял, что сделал только хуже. — Эта тварь… Она снова здесь, — сдавленно произнесла Эмма. Она была неестественно бледна и явно чем-то напугана. — Кто? Эмма, о чём ты? Блефует — он прекрасно знает, о чём, точнее, о ком. — Ты видел этого «героя»? Он — волчонок! Это он, Зигель! Он сын той твари, что убила Еву! Теперь он до моих детей доберётся! Что ему такая мамаша может дать?! Она ведь сбежала тогда, разыскала его наверное! — Эмма, ты сама себя-то послушай! — Эрику стало по-настоящему страшно, — хоть чей он сын, он спас нашу дочь, и это главное! А во-вторых… Тебе не приходило в голову, что тебя просто надули? — Что? Ты защищаешь этого выродка?! По-твоему, я слепая и не вижу сходства?! Эмма закипала всё больше, а Эрик внезапно почувствовал прилив сил. Он сумел сохранить самообладание, и готовился аргументированно отстаивать доброе имя Франца. Туз в рукаве уже был наготове. — Во-первых, одного сходства мало — я могу сходу назвать нескольких похожих. Вот племянница моя тоже чем-то похожа на Франца, и что же — она тоже волчонок? Ты готова свернуть ей голову только за то, что у неё плоское круглое лицо и тёмные волосы? Да-да-да-да, Габи именно так и выглядит! Во-вторых, у Зигель было мертворождение, — Эрик заметил, как округлились глаза Эммы от услышанного. Возможно, до неё этот слух тоже дошёл (да и не мог не дойти, ведь появления «волчонка» в городе ждали не меньше, чем суда над мамашей). — Мне об этом не абы кто, а сам Дитрих рассказал. Он интересовался судьбой Зигель, и не стал бы распространять непроверенные сведения. В-третьих, ты уверена, что это не очередная журналистская уловка? Сюжет о кабаньем нашествии и героическом мальчике разошёлся на «ура». Думаешь, главред на этом остановится? Как бы не так — я работал в редакции одной из будапештских газет и знаю, что это — люди беспринципные, готовые ходить по головам. Ради прибыли они тебе хоть из воздуха сенсацию состряпают. А тут надо же — и слухи о волчице ходят, и мальчик чем-то похож на неё… Чем не повод поднять продажи? Да, наступить горожанам на больную мозоль — это далеко не самое худшее, на что способна пресса в погоне за прибылью! Вот и теперь они то же самое делают, не заботясь о том, что мальчику теперь просто прохода давать не будут, а кто-то захочет с ним за мамашу свести счёты! Тебе будет легче от того, что ему просто свернут шею, как уже обещали? Или ты бы предпочла, чтобы его зарезали или утопили? Он знать не знает, чей сын, а ты вот так благодаришь его за спасение нашей дочери? И что же ты потом детям скажешь? Я знаю, ты против того, чтобы они с ним виделись, а они даже не понимают, почему. Откроешься им ты, и… Вот так вот и получится — не делай добра, не получишь зла. И ты понесёшь свою долю ответственности за то, что он вырастет преступником, поняв, что от людей ничего, кроме щелчков и презрения ждать нельзя. Это говорю тебе я, сын уголовника, на своей шкуре познавший человеческую подлость. Каждый считал своим долгом «мягко и деликатно» напомнить нам, кто наш отец. Золтан был слаб и решил «подтвердить» свою репутацию. У него был один аргумент в споре — кулак. Что ты думаешь? Стал бандитом. А Виктор? Сошёлся с хулиганами — они были единственные, кто его принимал. И научился от них «всему хорошему». Кем вырос? Шулером! Скажи спасибо, что не убийцей. Он попал в десятку. Эмма не собиралась отказываться от своей версии, но заряд был дан хороший — Эрик посеял в её голове семена сомнения, и теперь она терзалась мыслью: не слишком ли грубо она с Францем обошлась? Не слишком ли легко навесила на него ярлык? Она бы при всей своей ненависти к волчице ни за что бы не хотела, чтобы её ребёнок был вот точно так же убит, как и её Ева. Будучи верующей, едва ли она даже заклятому врагу пожелала бы пережить своих детей. Да что там, она бы вряд ли решилась и на самосуд над самой Анной Зигель. — Может ты и прав, — обречённо ответила Эмма. Спорить дальше у неё не было ни сил, ни желания.

***

Чувство злости и досады буквально овладели Дитером. Он был готов ломать всё на своём пути. И когда он услышал через забор голос Томаса, ему захотелось запустить в него поленом. — У, солдатик, ты чего это разбушевался, а? Хочешь — покури, мне не жалко, — он любезно протянул Дитеру папиросы, но Ланге отмахнулся. — Я бросил, — отрезал Дитер. — На голодный желудок — сам понимаешь… — Да, только раздразнишь аппетит, — кивнул Томас. — А ты чего мальца-то так испугал? Он бы не стал у тебя ничего красть. — А мне, Томас, всё едино — мелкие ли они, большие… Вот смотри, — он прошёлся по разорённой клумбе, — тут росли любимые мамины кустарники. Где они? Затоптали! А вон там — розы. Я ещё когда в армию уходил, помню — в мой рост вымахали. Где они? Переломали всё! А виноградники? И те сломали, собаки! Так что знаешь, мне всё равно, кто сюда сунется. А если эта мегера не в состоянии за своим чадом уследить, то это не мои проблемы. — А чего тут у тебя сейчас топтать? Этот бурьян что ли? — А я ждать буду, пока «милые детки» решат «просто поиграть» в моём дворе, где я с таким трудом порядок навожу? Видишь, пара кустиков винограда осталась ещё. Не добили. А я ждать что ли буду, пока их сломают или выдернут с корнем? Нет уж. А для особо любопытных я кое-что другое припасу, — Ланге сделал жест, имитируя спуск курка пистолета. Томас озадаченно почесал свою лысеющую голову. Он помнил Дитера совершенно другим. Это был простодушный жизнерадостный парень, который и мухи не обидит. Попросишь его помочь — не откажет. В школе, конечно, звёзд с неба не хватал, зато всегда был душой компании. Теперь же на месте этого добродушного паренька стоял самый настоящий зверь. Дитер изменился резко в худшую сторону — со времени своего возвращения он заметно одичал, и теперь производил впечатление настоящего социопата. Ему нужен лишь небольшой толчок, чтобы свернуть на кривую. — Слушай, ты бы хоть написал пару строк Фердинанду и Джине. Пусть бы приехали… — Ага, мало им своих проблем… К тому же, их не допросишься. — А ты пытался? — наседал Томас, и Дитер, чувствуя мощный нажим с его стороны, сдался: — Ладно. Напишу. — Давай-давай, чтоб сегодня был готов. «Ишь, генерал нашёлся», — меланхолично думал Дитер, обдумывая, с чего бы ему начать свои письма. Джина уехала в Вену после того, как вышла замуж. Фердинанд тоже подался в столицу — он теперь электромонтёр. На войне пробыл недолго, и каким-то чудом избежал плена в Сербии. Да, а ведь легко отделался — комиссовали, так ещё и медаль «За храбрость» дали. Счастливец — обошлось без последствий. Чего не скажешь о Земанне. Стоит ли писать им о своих злоключениях? Пожалуй, лучше он расскажет им горькую правду. В конце концов, это будет неплохим способом вспомнить, что они всё-таки семья. — Пролом заделаю, и мигом, — со вздохом произнёс Ланге и поплёлся за брёвнами для частокола.