Волчонок

Но не ложное ли это воспоминание? Дитер знал, что такие бывают. У него они были. Когда-то, когда исход войны ещё не был никому известен, он лежал в госпитале, и пожилой врач подробно рассказывал ему о последствиях, которые могла иметь такая травма. Ланге и слушал, и не слушал врача. Для него главным было возвращение в свою часть, к своим товарищам. Все страшные вещи, которые могли иметь к нему отношение, казались детскими сказками, которыми медики пугают простодушных военных для того, чтобы придать себе значимости. К сожалению, вскоре Дитеру пришлось испытать на себе и приступы немотивированной агрессии, и жесточайшие головные боли, и ложные воспоминания. Врач говорил, что такое бывает с людьми, которые изо всех сил хотят забыть какой-то свой неблаговидный поступок. Сознание вытесняет неприятные воспоминания и замещает их ложными. Беда была в том, что Дитер теперь не вполне руководил своими поступками и мог накинуться на кого угодно, совершенно не желая этого. В итальянской тюрьме Дитер однажды так набросился на сокамерника, что того едва смогли спасти остальные заключённые. Но, когда его пытались расспросить, что произошло, и чем ему не угодил этот бедолага, Ланге ничего не мог объяснить, так как напрочь забыл инцидент. Зато он прекрасно помнил, как его как раз в то время, как произошла эта драка, забирали из камеры для уборки двора. Он мог подробно описать, кто из заключённых ещё принимал участие в уборке, какие были задействованы инструменты, о чем переговаривались охранники. Всё, вплоть до формы облаков, висевших над двором, вспоминалось ему ярко и подробно. Между тем, все присутствующие заявляли, что в том день он из камеры не выходил, а никакой уборки двора не было. Ложные воспоминания. Чувствуя, что уже не заснёт, Ланге поднялся, надел тулуп, под которым спал, в рукава, и, зябко поёживаясь, начал растапливать очаг. Обломки сырых досок, на которые он вечером разобрал полуобвалившийся забор, гореть упорно не хотели. «Было или не было?» — лихорадочно думал Ланге. Что является ложным воспоминанием в этом случае — сгорбленная грязная спина женщины, уходящей вниз по дороге в группе подруг или и всё остальное тоже? Если вся эта мерзость всего лишь ложное воспоминание, то значит, оно замещает что-то ещё более неприемлемое для его сознания. Ланге в ужасе обхватил голову руками. Голова дико болела. Стараясь успокоиться, он попытался размышлять логически. «Если я убил эту женщину (я должен быть честным с собой и задавать прямые вопросы, так и тот врач говорил), то куда я дел тело? Я его закопал? Значит, во дворе должен остаться участок свежевскопанной земли. Надо просто выйти и проверить двор. Нет. Сейчас выходить не стоит. Вот рассветёт, тогда… Будет светло, будет всё ясно». Трясущимися, замёрзшими пальцами он сунул в очаг закопчённый чайник. Дым наполнял комнату, огонь всё не разгорался, как следует, вода и не собиралась кипеть. — Да будь оно всё проклято! — внезапно воскликнул бывший унтерофицер, ударяя ногой по чайнику. Чайник ударился об стену, вода веером выплеснулась из него, и тёмные потёки на когда-то белёной извёсткой стене поползли вниз. Как ни странно, Ланге стало легче. — Будь что будет, — пробормотал он, садясь снова у дымящего очага, — если убил, отвечу. Но не убивал я её… Медленно разгорался поздний, пасмурный рассвет. Мутные окошки стали стачала фиолетовыми, потом светло-серыми. Дитер вышел во двор и поразился хрустальной чистоте утреннего воздуха и красоте окрестного пейзажа. Он отвык от родных мест и сейчас как будто бы видел всё впервые. Горы выступали из-за соседских домов величественные, строгие и возвышенные. Его бедный захламлённый двор смотрелся просто-таки неприлично на фоне этой красоты. Ланге обошёл дом, внимательно глядя себе под ноги. Чего тут только ни валялось! Несколько валунов, довольно большого размера, гнилые ящики, дырявые бочонки, старые, никуда не годные доски, под ними какая-то ветошь и очень много битой черепицы. Единственное, чего он не нашёл — это кусок свежевскопанной земли. Теоретически тело убитой можно было бы спрятать под завалами всего этого хлама. Но Дитер чувствовал, что ничего такого он не делал. Правда, исходя из этого, получалось, что сцена за сараем всё-таки произошла в действительности, а не была плодом его больной фантазии, но тут уж ничего не поделаешь. По крайней мере, он не убийца. Бывший штабфельдфебель понимал, что если бы его жизнь приобрела спокойный распорядок, если бы он мог достаточно спать, если бы у него была еда и дрова, последствия травмы мучили бы его меньше. Но пока об этом можно было только мечтать и, по возможности, сторониться людей. Не ради себя, ради них. Ланге вполне отдавал себе отчёт, что в нынешнем состоянии может быть опасным для людей. Пока что Дитер решил навести порядок во дворе, расчистить весь тот хлам, что скопился. День разгорался. Отовсюду стали слышны голоса. Некоторое время Ланге молча работал. К обеду он хотел закончить уборку во дворе, а потом решил нанести визит генералу Земанну. Он знал, что генерал тоже в данный момент живёт в Зальцбурге, и у Дитера была небольшая надежда на то, что Земанн не оставит бывшего подчинённого в беде и поможет ему найти хоть какую-то работу. Но часа через два он снова услышал раздражающий его голос с акцентом. — Украли! Я так и знала, что тут одно ворьё живёт! Луиза, Альфред, вы куда смотрели? Я же сказала, чтоб вы присматривали за домом и за Вилли, пока нас с отцом дома не было! В ответ прозвучал слабый девичий голос. Что он говорил, Ланге не расслышал, но женщина не унималась: — Что ты блеешь, как овца! Целый мешок муки! Ты представляешь, сколько он сейчас стоит! Уж я вам не спущу этого! Перестань блеять, курица!» «Какая нежная мать», — усмехнувшись, подумал Ланге, представив себе блеющую курицу, и отправился в дом, чтобы привести себя в порядок перед визитом к генералу. Это действие у него несколько затянулось. Он, как мог, очистил свой форменный мундир, разыскал в завалах довоенной одежды целые и довольно чистые брюки, начистил свои поношенные, несколько раз залатанные сапоги. Когда Дитер, наконец, решил, что его внешний вид соответствует походу в гости, раздался требовательный стук в дверь и резкий голос прокричал: — Полиция! Открывайте! — Открыто! — крикнул в ответ Ланге и почувствовал, что земля медленно поплыла у него под ногами. Голова внезапно перестала болеть, только слегка кружилась то ли от голода, то ли от страха. Ланге чувствовал, что не может сделать ни шагу, ноги стали ватными, а время тягучим, как густой кисель. Дверь, скрипнув, приоткрылась, и на пороге появился бравый полицейский с закрученными вверх рыжеватыми усами. — Дитер Ланге? — скорее утвердительно, чем вопросительно, осведомился он. — Он самый, — спокойно и даже весело ответил Дитер. Ему казалось, что его голос звучит отдельно, сам по себе, а он сам наблюдает эту сцену со стороны. — В вашем доме будет произведён обыск, — продолжил полицейский, с недоумением глядя на валяющийся в углу чайник с вмятиной в боку. — Ищите! — Ланге сделал широкий приглашающий жест, — как вы можете видеть, спрятать что-либо здесь невозможно. Голос продолжал звучать спокойно и доброжелательно, а в голове стучали тысячи маленьких молоточков: «Я убил! Я всё-таки убил эту женщину! Видимо, её товарки заявили в полицию. Нет, в доме я её не прятал. Куда? В подпол? Люк не открывался несколько лет, пазы грязью заросли, и это сразу заметно. Во дворе. Я всё-таки спрятал её во дворе! Сейчас они найдут. Наверняка в той куче битой черепицы за сараем, которую я ещё не успел разобрать. Что делать? Отпираться? Говорить, что я не виноват? Но я ведь и правда не виноват. Проклятое ранение! Я ведь не помню, как её убивал!» Полицейские быстро осмотрели дом. Заглянули под кровать и в шкаф, забитый старой одеждой когда-то большой семьи, которую сейчас представлял один Дитер. — Герр Ланге, — вежливо обратился к нему полицейский, — вам надо будет пройти в полицейский участок для очной ставки и допроса. — Да, пожалуйста! — повторил Дитер широкий жест и дурашливо выпятил губы, — с удовольствием посещу участок, давненько я там не был. На ватных ногах он вышел из дома. Полицейские почему-то не стали осматривать двор, он почти пожалел об этом. Ведь осталось только одно место, где можно было бы спрятать труп — куча битой черепицы за сараем. Уж разгребли бы её, и он сам бы убедился, убил ли он женщину или нет. Если пришла полиция, значит, она не присоединилась потом на дороге к подругам. Значит — убил. И остальные женщины указали на его дом, как на возможное место, где её удерживают. Они ещё не знают, что она мертва. Они даже не допускают такой мысли. А её нет уже! Забавно. Неожиданно для себе Ланге расхохотался. Шагающий рядом с ним усатый полицейский вздрогнул и посмотрел на него с опаской. «А наручники-то они на меня не надели, — думал Дитер, — это потому что тело не нашли. Вот найдут, тогда… А я что? Я ничего не помню. Я ведь и правда ничего не помню!» Из-за низких каменных оград с молчаливым любопытством выглядывали соседи. Дитер увидел маленького мальчика, который с утра забрёл к нему во двор. Сейчас мальчик сидел на руках у бледной рыженькой девочки лет четырнадцати и беспечно улыбался. Пасмурное утро превратилось в яркий солнечный день. И как назло все высыпали на улицу посмотреть, как его, Дитера Ланге, бывшего унтер-офицера, ведут с полицией в участок по подозрению в убийстве. При всём этом он всё ещё продолжал ощущать себя как бы непричастным ко всему происходящему и наблюдал за самим собой, полицейскими, соседями, как со стороны. Подойдя к старинному, с островерхой крышей, зданию полицейского участка, он в который раз восхитился красотой пейзажа, как будто прибыл сюда на экскурсию. — Что тут у нас нового? — спросил сопровождающий Дитера усатый полицейский выходившего им навстречу из дверей товарища. — Да всё то же, — ответил он, — за последний час только кошелёк стащили у беженцев от лавины, Курц их допрашивает в седьмом кабинете, а так всё обычно. — А моя дамочка где, в четвёртом? — спросил сопровождающий Дитера полицейский. — Нет, к начальнику прорвалась. Не завидую я ему, — усмехнулся его собеседник, — четвёртый занят, подожди пока в приёмной, может быть, и не понадобится допрашивать. Сбегая по ступенькам, этот человек неожиданно подмигнул Дитеру сочувственно. «Ещё не знает, убита ли женщина, — подумал Ланге, — значит, они сейчас без меня раскапывают кучу во дворе. Если ничего не найдут, меня отпустят». Они прошли в полумрак старинной приёмной, с тёмными дубовыми панелями. В приёмную выходило несколько дверей. На одной из них — солидной, оббитой кожей, висела табличка «Начальник отделения». Из-за оббитой кожей двери, несмотря на её видимую солидность, доносился всё тот же раздражающий Дитера голос! Отдельных слов Ланге не мог разобрать, но ненавистный тембр как будто въедался ему в мозг. Головная боль вернулась с новой силой. Ждать было невыносимо. Внезапно Дитер подскочил, как на пружине, и завыл, вцепившись в свои волосы. Это произошло так внезапно и выглядело так страшно, что полицейские застыли на месте, не зная, как себя вести. Но тут… Одна из боковых дверей приоткрылась, и оттуда вышла огорчённая женщина в платке, с заплаканным, но симпатичным лицом. На женщине была толстая шерстяная юбка, у руках она держала узелок. — Так я же надеюсь, господин инспектор, — кланялась она в приоткрытую дверь, — в кошельке все мои деньги были. «Это она. Она жива», — сказал сам себе Дитер, и свет померк перед ним. Полицейские бросились к нему и попытались привести его в чувство. Женщина остановилась в недоумении, затем произнесла сочувственно:  — Больной совсем, такой хороший человек, вчера мы у него дома отдыхали, поделился с нами хлебом, хотя видно было, что отдаёт последнее.