Волчонок

На следующий раз Ланге пришёл намного позже условленного времени. Он выглядел крайне взвинченным. Чувствовалось, что он изо всех сил пытается скрыть нервное возбуждение, и это не укрылось от взора врача и чутья дворового пса. Тот сразу зарычал на гостя, видимо, почуяв сигнал опасности от Дитера. — Мориц, фу! — цыкнул доктор, и пёс послушно замолчал. — Доброго вам вечера! — И вам… Того же… Я порублю ещё. — Дров у меня хватает, но если хотите, пожалуйста. Доктор пристально наблюдал за Дитером. В этот раз он с каким-то особым фанатизмом рубил дрова. Поставит чурбан, да с молодецкого размаха и расколет пополам. Лезвие уже не раз въедалось в древесину, но Ланге его резко выдёргивал. — Вы работаете прямо как палач, — хохотнул доктор, — знаете, был в моей практике один такой пациент — говорил, что представляет своего обидчика, когда колет камень. При том частенько приговаривал, что он о нём думает и как его потом будет мучить. — Есть парочка таких человек, — Дитер почувствовал, как его бросает в жар и как краснеют его уши, — даже больше. Я вспоминаю каждого. Вот зря я того уголовника не прибил — может, он опять на свободе бесчинствует… А тот часовой, что у меня портсигар отобрал… Я бы из него фарш сделал и скормил караульным собакам! Он принялся было за следующее полено, но, видимо, не рассчитал, и половина дерева отлетела ему прямо в колено. Ланге тихо ойкнул и выронил топор. — Ну-ну, хорош. Пойдёмте ко мне. Я, знаете ли, одинокий человек и рад буду скоротать вечер за дружеской беседой. Вы, думаю, не откажете? — Нет… Нет. А Ланге чувствовал, что душа его уходит в пятки. В этот день он чуть не набросился на брата, когда тот укорял его за то, что он столько времени молчал и не давал о себе знать. Дитер осознавал справедливость этих претензий, но при этом испытывал какую-то необъяснимую ярость по отношению к Фердинанду. Джина почти ничего не говорила, но видно было, что она опасается брата и не хочет его лишний раз беспокоить. — Нос воротить вздумала от меня, да? Думаешь, поди, я — какой-то опустившийся бездельник? А по-твоему, я не пытался работу найти?! Я ищу, постоянно ищу! Тебе-то хорошо — на всё готовенькое пришла! — Дитер! Ты ведёшь себя, как сварливый старый пень! — резко оборвал его Фердинанд. — Слушай, это наш разговор. Наш с Джиной! не вмешивайся, а? — Глядите-ка — слова ему не скажи! Ты что, пёс цепной? В этот момент Дитер сильно закусил кулак. До крови прокусил. — Твою мать! Йод… У тебя есть йод? — Не надо, само свернётся, — меланхолично ответил Дитер, наблюдая, как кровь стекает по его руке, и как капли падают на свитер и на брюки. — Ну хватит с меня! — Фердинанд живо скрутил брата и туго перевязал его руку носовым платком — первым, что у него нашлось. Всё это промелькнуло перед глазами Ланге, как мгновение. Он зашёл в дом доктора, разулся и тяжело опустился на диван. Старик, как обычно, пошёл заваривать чай. Вернее, отвар. Ланге понимал, что это был не простой отвар. Иначе почему вчерашней ночью так хорошо спалось? Впервые Ланге не вскакивал среди ночи и не нарезал круги по двору, впервые его не тянуло на улицу, а ведь неделю назад его остановили патрульные, приняв за бродягу. — Знаете, вот всегда было интересно, что чувствуют молодые люди, прошедшие через такие мясорубки? — начал беседу доктор, — понятное дело, что прежним остаться сложно. Ещё с древнейших времён, пожалуй. Ассирийцев после войн частенько преследовали призраки погибших воинов, и они были не одни такие. Вы же помните фрау Земанн? Так вот, с ней произошёл один случай, после которого она до сих пор пугается лошадей. На неё чуть не налетел конь. Видимо, необъезжен был толком, испугался выстрелов. Артиллеристы проводили учебные стрельбы, конь внезапно вырвался и побежал в сторону. Прямо на фрау Земанн. Её еле успели спасти, а от потрясения и удара о землю у неё начались преждевременные роды. Я пытался спасти и её, и ребёнка. Честно, никто не знал, выживут ли и она, и ребёнок. Но всё обошлось. Вот только фрау Земанн так не думала: ещё долго она пугалась даже конского ржания. Вроде бы и не случилось ничего страшного, а всё равно она продолжала мысленно переживать произошедшее. Я даже видел, как она свою старшую, Дагмару, схватила за руку, пока перед ними ехал извозчик. С таким неподдельным ужасом смотрела… Страшно и представить. Невозможно забыть… Да, невозможно. — Ещё как, — отвечал Ланге, — мне вот пуля в голову прилетела в своё время. Фердинанда — брата моего, вон, после лёгкой контузии комиссовали, а я остался. Частенько голова болит с тех пор… А может, меня просто там, в Карпатах ушатали. Не помню точно. — В Карпатах? Вы на русском фронте были? — Был. Мы начали контрнаступление, у русских закончились боеприпасы и они ринулись на нас. Что тут началось! Сперва мне по челюсти прилетело, потом — в лоб. Я на ногах не устоял, ещё чуть не затоптали меня. Не помню уже, чем всё закончилось. Но отлёживался долго. Потом меня уже в другую дивизию перевели. Знаете, порой ощущение, что воды в реках краснеют. Я помню Изонцо — такие мясорубки страшные, что мне и не снилось. Вода как будто горела, мне казалось, она насквозь красная. А может, пропиталась хлором. — Жуткая история, — согласился Фогель. — А вы можете сказать точнее: что вызывает у вас гнев или горечь? Может, знак, слово, или какой-то звук? Для фрау Земанн это было всё, что связано с лошадями, а для вас? Дитер задумался. Пожалуй, главным провоцирующим фактором была несправедливость. В любом виде. Несправедливые слова, обвинения, поступки. Не важно, к кому они были обращены, к нему самому или кому-нибудь из окружающих. Но он понимал, что это определение слишком общее и ничего не объясняет. — Я не могу точно сказать, — пробормотал он, — но я подумаю. Постараюсь вспомнить. — Конечно! — энергично поддержал его доктор, — это ведь может здорово помочь вам. Достаточно будет просто постараться исключить этот фактор из вашей жизни. По возможности, конечно. С тех пор так и повелось — понедельник, среда, пятница и воскресенье — были их днями с доктором Фогелем. Сказать честно, секретарь из Ланге вышел никакой. Да и старик не привык работать с секретарём. Он прерывался, увлекался, уходил в сторону. Дитер не умел стенографировать, а последний раз под диктовку писал в начальной школе. Поэтому составление записок доктора они, после первого неудачного раза, оставили. Ланге просто приходил к старику в воскресенье и слушал его рассказы. Они пили чай, не тот чай, которым угощал доктор Ланге по будням, и сухой сбор которого он дал ему с собой, а настоящий китайский чай из коробки с иероглифами. С доктором Фогелем Дитеру было спокойно и интересно. Единственным недостатком старика была очень плохая память на имена. Имена некоторых людей, особенно тех, кого знал уже давно, доктор не забывал никогда. Они торчали в стариковской памяти, как прочно вколоченные туда гвозди. А вот новые имена… Чтоб не обидеть своего молодого приятеля, старый доктор перед его приходом всегда доставал пятнадцатый том «Внутренних болезней», открывал страницу, заложенную линейкой, и перечитывал имя — на всякий случай, чтоб не ошибиться. А потом к Дитеру приехали Берта и Франц.

***

Франц вышел вслед за Бертой из вагона, и с удовольствием огляделся. Сегодня над городом, как обычно, нависли тучи. Привычная для города погода. — Знаешь, раз уж мы здесь, сходим в крепость? — спросила Берта, скосив глаза на Франца.Она предполагала всякое. Может быть, госпожа Штробль их и на порог не пустит, мало ли какие мысли у неё в голове по поводу «подкидыша». Поэтому Берта заранее намечала попутные цели посещения Зальцбурга, стараясь заинтересовать Франца путешествием, как таковым. — Было бы здорово, — равнодушно ответил мальчик. Сейчас его волновало совсем другое, не сложно догадаться, что именно. В это время к Берте подошёл светловолосый парень в лёгкой весенней куртке. — Добрый день! Вы, наверное, Берта, сестра Каспера? — Да, это я, — кивнула женщина. — А какое у моего брата звание? — Фендрик, — спокойно ответил парень, — я даже знаю день, когда ему присвоили его. — Не ошибся, — улыбнулась Берта, — ну что ж, пойдём? — Давайте. Только это… Если вы собрались к фрау Штробль в гости, то без меня. Я бы не хотел снова встретиться с этим Цербером в юбке. — Боишься её что ли? — не удержался от колкости Франц, который сразу почувствовал в Дитере своего человека и без стеснения обратился к нему на «ты». — Не ручаюсь за последствия, — хмыкнул Дитер. Его конфликт с семьёй Штробль вовсе не прекратился после недоразумения с мешком муки. Напротив — всё пошло по нарастающей. Юлия не раз показывала своё неудовольствие от такого соседства, и Ланге отвечал ей взаимностью. Дитер при всём желании не смог бы избежать встречи с ней, особенно с тех пор, когда, наконец, ему повезло, и он сумел устроиться курьером в редакцию местной газеты. Он по-прежнему чувствовал себя неуютно среди людей, нередко внутри него кипела настоящая ярость, даже по отношению к тем, кто, казалось бы, ничем его не обидел. А раздражить Дитера было легко — в это нелёгкое для себя время у него всплыли все дурные воспоминания, словно кто-то встряхнул сосуд, подняв со дна осадок. Общение с доктором Фогелем и регулярное употребление его травяных сборов помогало ему, но совсем проблемы не снимало. Он не мог сосредоточиться на чём-то одном, его мысли разбегались, как тараканы. Вот частокол на месте огромной проплешины в заборе. Уродливо смотрится. Заделать бы по-нормальному, но стоило Ланге вспомнить цену на кирпичи… Может, виноградники по-новой посадить? А где сейчас их взять? Не проще ли заняться уцелевшими? А что, если кто-то донёс полиции, что у Дитера появился самопал? От этих мыслей ему становилось дурно, хотелось напиться, даже несмотря на то, что Ланге и курить-то бросил. Его бросало в жар, и он выбегал во двор, мотаясь там, как лунатик. Он не ощущал холода, и только когда стопы начинало коченеть, а ноги — подкашиваться, он возвращался назад. Пройдёт месяц-другой, и зацветут его клумбы. Генеральша здесь недавно по-хозяйский прошлась, скрупулёзно выбирая, что бы сюда подошло. Ланге тогда узнал много нового о цветах и декоративных кустарниках. «Как мне всё это запомнить»? — размышлял он, пока генеральша говорила, что и куда сажать. — Нет, белые тут будут смотреться не очень. А вот сиреневые — в самый раз. — Как-как, говорите, эти цветы называются? — Ланге казалось, у него в голове ветер гуляет. — Лаконосы. У меня остались ещё лишние саженцы, и… — Да-да, я посажу, — заверил Дитер, — что там у вас ещё есть? — Погоди, дай мне выбрать… А ведь генерал предупреждал, что когда фрау Земанн чем-то увлечена, перестаёт замечать окружающий мир. С другой, он был рад, что кто-то помогает ему как-то облагородить запустевший сад. Вроде бы сейчас клумбы засажены. Мало того, в самом доме уже не так пусто — недавно соседи отдали Дитеру чёрного котёнка-подростка, которого Ланге в шутку назвал Каспер. — Такого красавчика грех не взять. Наверняка мышелов от бога, — говорил он, оглядывая животное. Ему даже стало спокойнее, как только в его жизни появился кот. Котёнок был с характером. Не каждому позволял себя гладить. Однажды Дитер понёс его с старому доктору знакомиться, но это было плохой идеей. Котёнок фыркнул, вырвался у него из рук и припустил домой, а старик отнёсся к этому абсолютно равнодушно и проговорил: — Я предпочитаю собак. Зато на Франца пушистый Каспер произвёл самое приятное впечатление. «Вот выучусь, стану доктором и заведу себе кота», — решил он. Между тем, Берта поправляла волосы перед маленьким осколком зеркала в доме Ланге и собиралась с духом перед визитом к Юлии. Она, несмотря на бойкость своего характера, немного волновалась, что нельзя сказать о Франце. Он наоборот испытывал какой-то весёлый азарт. — Ну мы пошли, — обратилась Берта к Дитеру, протягивая Францу руку. — Если что, я здесь, — кивнул ей Ланге, — дверь закрывать не буду. Это фрау — мегера жуткая. Впрочем, меня с некоторого времени боится. Ланге мрачно усмехнулся. — Думаю, что всё же встреча пройдёт мирно, — ответила Берта. Голос её звучал неуверенно. Но Франц быстро потянул её через калитку на соседний участок. Там, у входа в дом торчала худая фигура тётки Юлии, которую он, как оказалось, отлично помнил. — Франц, постой, — Берта попыталась остановить своего подопечного, но тот рванул, как рысь. — Добрый день, тётя, — хищно улыбнулся мальчик, одарив опешившую Юлию убийственным взглядом, — соскучились по мне? У Юлии как будто ком в горле застрял. Она стояла, открыв от удивления рот, и глаза её выдавали не то удивление, не то испуг. Вот уж кого она меньше всего ожидала увидеть, так это Франца. Мальчик же не скрывал своего торжества — он нашёл брата! Теперь никто не отнимет у него Вилли! Юлия, небось, вычеркнула Франца из истории семьи Майерхофф, и говорила Вилли, что он был один в семье, что у него нет брата… Не вышло! Маркус недаром ел свой хлеб — это же сколько всего он прошёл, чтобы найти их! — Франц? — наконец дар речи вернулся к женщине. — Ч-что ты здесь делаешь? — Ровно ничего. Хотел просто проведать своего брата, — холодно произнёс мальчик, продолжая буравить Юлию взглядом, — имею же право? Берта без всякой телепатии поняла, что пахнет жареным, поэтому решила вмешаться. — Что здесь происходит? — деловито спросила она, делая вид, что ничего не знает. — Франц, почему ты забежал на этот участок? А вы, фрау? Может, вы знаете друг друга? — Знаем, — торопливо ответила Юлия. — Это настоящий бедоносец! Любил он нас изводить! А сестрица, бедняга, жалела его… Приютила у себя… Зачем только… Она осеклась, заметив, что глаза Франца снова недобро сверкнули. — Правда? О-о, уверяю вас — вы просто столкнулись с ним в не самое удачное время, — беспечно улыбнулась Берта. — Франц — славный мальчик. Старательный, умный. И мне кажется, вырастет он хорошим человеком. — Ох… Хотелось бы… — пробормотала Юлия. Очевидно, она приняла Берту за приёмную мать Франца. И сама фройляйн Дитрих не торопилась разубеждать её в этом. — А мне бы хотелось, тётя, увидеть своего брата! — подал голос Франц. — Отняли его у меня… Он был смыслом нашей жизни! Мальчик чувствовал небывалое напряжение. Берта, коснувшись его плеча, поняла, насколько он взвинчен. Какая-то странная энергетика шла от него. — Тихо, — шепнула она, — не усложняй. — Проходите, — наконец сдалась Юлия, — Вилли! Подойди-ка сюда! Маленький мальчик молча подбежал к тёте и вопросительно посмотрел на неё, затем — на нежданных гостей. Он инстинктивно сделал два шага назад. Нет, он был самым обычным мальчиком, но незнакомцы его пугали. Он, насупившись, смотрел на Франца, который, казалось бы, забыл, что минуту назад был готов морально сожрать тётку, так подло поступившую с ним. — Разувайтесь и проходите в гостиную, — выдохнула Юлия. — Вилли, не уходи далеко. Мальчик закивал и уселся на стул, болтая ногами. Берта и Франц присели на диван. Франц при этом не сводил глаз со сводного брата. Это же как он вырос за это время! На кого же он похож, интересно? На отца? Или на мать? Да на обоих! Глупо было бы спрашивать у малыша, помнит ли он его, но Францу почему-то очень хотелось это спросить. Вместо этого он подошёл к стулу, на котором сидел Вилли, присел рядом с ним на корточки и спросил: — Тебе говорили когда-нибудь, что у тебя есть сводный брат, которого зовут Франц? Малыш отрицательно покачал головой, удивлённо тараща глаза. — Что же вы, тётя, — с притворной ласковостью обратился мальчик к Юлии, — не рассказали Вилли о его родных. Или считаете его недостаточно большим, чтобы понять, почему вы сдали его брата в приют? — Ты нам вовсе не родной! — стойко ответила Юлия, нервно поправляя блузку, — я не виновата, что моей сестре вздумалось брать тебя в семью. — Однако она это сделала, — не отступал Франц, — и я был официально усыновлён ею и её мужем. — Если ты рассчитываешь на наследство… — даже задохнулась от возмущения тётка, но тут, наконец, вступила Берта. — Франц, конечно, не рассчитывает ни на какое наследство, — примиряюще проговорила она, — другой мальчик, может быть, и завёл разговор об этом, но не он. Франц просто хотел найти своего младшего брата. — Но зачем? — недоверчиво спросила Юлия, ожидая какого-нибудь подвоха. — Вы действительно не понимаете, зачем? — голос Берты передавал нескрываемое любопытство. Она смотрела сейчас на Юлию, как на диковинное животное, которое ей встречать в жизни ещё не приходилось. — Зачем подростку маленький ребёнок, — не унималась Юлия, — который по крови ему даже не родной? Или это вы, как приёмная мать этого мальчика, хотите забрать к себе Вилли, чтобы оформить на него пособие? Так вот, я вам скажу — ничего у вас не получится! Не так легко оформить пособие на сироту. Мы вот с мужем ничего не получаем на Вилли. Юлия глубоко вздохнула после своей тирады и потом убеждённо добавила: — Я его не отдам! Я очень люблю Вилли. Он считает меня своей матерью. Франц с удивлением почувствовал, что тётка не врёт. Она действительно любила Вилли. И наверняка, малыш считал её матерью. — Мы вовсе не собираемся забирать у вас ребёнка, — начала Берта, но Франц её перебил. — Знает ли он о Фриде? — быстро спросил он Юлию. Тётка опустила глаза и тихо, но убеждённо ответила: — Зачем ему это? Фрида давно умерла. Его мать я. Я не дала ему умереть во время войны, воспитывала вместе со своими детьми. Он мой сын! — Приёмный, — уточнила Берта и добавила, — Франц, возьми Вилли, погуляйте с ним во дворе. — Вы не имеете права командовать моим ребёнком, — взвилась Юлия, вскакивая со стула. — Вы предпочли бы, чтоб наш с вами разговор шёл при детях? — спросила Берта почти безмятежно, — я, как педагог, действую, прежде всего, в интересах детей. Юлия замялась. Затем неохотно обратилась к Вилли: — Пойди, погуляй с этим мальчиком. Его зовут Франц. Но смотри, ни шагу со двора! «Ага, — думала она, — «как педагог». Значит эта женщина вовсе не приёмная мать Франца, а всего лишь учительница. Хотя зачем бы какой-то учительнице ехать со своим учеником в другой город ради того, чтобы найти сводного младшего брата? Неужели у неё нет своих дел? Видимо, эта учительница хочет всё-таки усыновить Франца. И перед этим пытается выяснить, какие у него есть родственники» Попытка Берты разыграть случайную встречу Юлию, конечно, не обманула. Она продолжала размышлять: «Она так хорошо говорила об этом исчадии ада… Он и раньше-то был не подарок, стоит вспомнить, как он обошёлся с её родными детьми, а теперь-то, когда подрос… Как бы он наедине не наговорил лишнего Вилли» Юлия беспокойно заёрзала на стуле и нервно спросила у Берты: — Так что вы хотели мне сказать? У меня полно домашней работы. Скоро мои дети должны вернуться из школы. Они, в отличие от Франца каждый день учатся, а не ездят по городам в поисках неизвестно чего. Я считаю, что нам не о чем разговаривать. Я в своё время поступила с этим мальчиком вполне порядочно. Я устроила его в прекрасный приют, обеспечила всеми необходимыми вещами. А то, что я не взяла его в семью, никак не может быть поставлено мне в вину. У нас самих едва хватало средств на жизнь. — Вы хоть раз поинтересовались, что было с мальчиком в эти годы? — с любопытством спросила Берта, — вы писали в приют? Вы узнавали, там ли он ещё? Задавая этот вопрос, Берта думала, что Юлия наверняка соврёт, ведь очень просто было сказать, что, конечно, писала, но ответы не доходили из-за войны. Но Юлия не опускалась до лжи. При всех своих недостатках это была очень честная женщина. Она вскинула подбородок и возмущённо ответила: — А почему я должна была что-то о нём узнавать? Этот ребёнок мне чужой. Пусть скажет спасибо и за то, что мы успели сделать для него до войны. Мы сами были вынуждены покинуть свой дом, чтобы приехать сюда и сдаться на милость дальних родственников. Вот Вилли — другое дело. Он мой родной племянник! — Вот о Вилли и речь, — спокойно сказала Берта, — вы сами ему расскажете о том, что он вам племянник, а не сын, или это сделать мне? Не кажется ли вам, что мальчику уже пора узнать о своей родной матери и о своём отце? Эти люди не заслужили того, чтобы навсегда исчезнуть из памяти своего родного сына. — Вот принесло же вас сюда! — в сердцах воскликнула Юлия, — хорошо, я ему расскажу. Про себя она подумала, что рассказывать правду вовсе не обязательно. Странная учительница с Францем уедут, и всё будет идти, как раньше. Но Берта тут же развеяла её надежды: — Да, я тоже думаю, что лучше, если Вилли вы всё расскажете сами. Ему будет лучше услышать правду не от чужих людей. Мы на несколько дней задержимся в Зальцбурге, и я надеюсь, что при следующем нашем визите Вилли уже будет знать, что Франц его сводный брат, а не просто «какой-то мальчик». Юлия вздохнула. Деваться было некуда. Мотивы Берты она не понимала, но при этом смутно чувствовала, что никакого подвоха нет, эта женщина и правда не хочет забирать у неё ребёнка. Когда они вышли во двор, братья рядышком сидели на самодельных качелях и Франц увлечённо учил Вилли свистеть. Старый доктор Фогель чувствовал себя неважно. Особенно его беспокоило очень быстрое ослабление памяти. Было ещё кое-что, в чём сам доктор не отдавал себе отчёта. Он стал засыпать на несколько минут среди дня, иногда даже посреди разговора, походка его стала шаркающая и неуверенная. Несколько раз у него начинала так кружиться голова, что он едва успевал опуститься на ближайший стул и не упасть. Появление в его жизни Дитера Ланге доктору было действительно полезно. После смерти жены соседи заходили к нему в гости всё реже, и старику не хватало общения. Неудача с записью мемуаров огорчила и сильно расстроила Фогеля. Поначалу он про себя обвинял Ланге, который оказался таким неумелым секретарём. Но после некоторых размышлений доктор понял, что дело совсем не в секретаре. Просто время, когда он мог написать свою книгу, ушло безвозвратно. Вместе с ним уйдёт бесценный опыт, многолетние наблюдения, смелые профессиональные выводы и удивительные успехи, которых ему иногда приходилось достигать. Всё уйдёт, как вода в песок. Вот разве что этот парень… Доктору упорно хотелось назвать Ланге то Рихардом, то Альфредом. Каждый раз перед его при ходом доктор доставал пятнадцатый том «Внутренних болезней» и упорно повторял про себя: «Дитер. Дитер Ланге». Может быть потом, этот парень сможет записать его рассказы… Но Фогель понимал, что состояние самого Ланге оставляет желать лучшего. К тому же он совсем не писатель. В пятницу утром доктор чувствовал себе особенно старым и беспомощным. Ланге должен был зайти к нему после основной работы. Готовясь к его приходу, старик заварил свой «особый» чай, покормил собаку. Самому есть совершенно не хотелось. Оглядев свою комнату Фогель заметил, что не помешала бы уборка. Он прошаркал в прихожую, накинул на дверь крючок (не хватало, чтобы кто-то сейчас вошёл и увидел, до чего он довёл своё жилище), взял чугунный совок, но метлы на месте не было. «Я забыл её у печки», — решил доктор и, волоча совок за собой, вернулся в комнату. Но на середине пути к печке на него накатила резкая волна головокружения. Старик попытался ускорить шаг, чтоб упасть на диван, но запнулся о край старой ковровой дорожки и упал вперёд, ударившись виском о край письменного стола. Дитер в этот раз пришёл к доктору вовремя. Удивило его поведение Морица. Собака лежала рядом с полной миской и жалобно выла. — Что с тобой, старина? — Ланге потрепал собаку по загривку и прошёл к двери. Но дверь была, к его удивлению заперта. Раньше доктор никогда не запирался. — Ах, вот оно что! — обратился Дитер к Морицу, — ушел хозяин, а тебя не взял… Интересно, куда это он подался? В среду вроде не собирался никуда, не предупреждал… Хотя память у него не очень… Ладно, Мориц, не скучай. Доктор скоро вернётся. А я зайду в воскресенье. В субботу, к обеду, соседи доктора Фогеля, обеспокоенные постоянным воем собаки, явились в полицейский участок. Патрульный по их заявлению влез в незапертое окно и увидел, что доктор лежит на полу мёртвый. Видимо старика кто-то резко толкнул. Причём доктор собирался обороняться от этого человека, так как в руке у него был тяжёлый чугунный совок. На столе лежала раскрытая книга, на полях которой было торопливо выведено дрожащим стариковским почерком: «Дитер Ланге».