Волчонок

В первый раз пообщаться с преступниками напрямую мне довелось на заре карьеры, ещё когда я был начинающим журналистом. Я не искал встречи специально, не выгадывал время и место. Как это часто бывает, всё решил случай. Случай действительно единственный царь вселенной. Вдаваться в подробности этого дела я не буду, замечу лишь, что с тех пор я начал задумываться над тем, каково приходится сыщикам, тем, чья задача — разоблачать нарушителей закона. Я говорил со многими из них — как дожидающимися суда, так и уже осуждёнными. И в какой-то момент я даже забывал, с кем общаюсь. Некоторые из них оставляли очень даже приятное впечатление, и подсядь они ко мне в ресторане, или на лавочку в парке, я бы заговорил с ними сразу, не почуяв подвоха. Никакой универсальной формулы определения преступников не существует. Разве что те, кто из социальных низов, пойдут на нарушение закона с большей вероятностью, чем люди, выросшие в благополучных семьях. Большинство преступников молоды. Тех, кому за пятьдесят — единицы, и среди них очень большой процент рецидивистов, имеющих за плечами огромный тюремный стаж. Тем не менее, даже среди отпетых упырей встречаются те, от чьих злодеяний стынет кровь в жилах даже у опытных сыщиков. Я говорю сейчас о Трансильванских мясниках. Не просто так я пишу слово «мясники» без кавычек — главари как раз мясниками и были. Некогда порядочные обыватели, промышляющие скотоводством и продажей мяса, в какой-то момент решили свернуть на кривую и начали наводить ужас на Трансильванию. Действовали хладнокровно, расчётливо и крайне жестоко. Я не считаю возможным лишний раз пересказывать ужасающие подробности дела этого семейно-криминального подряда. Скажу лишь, что мне посчастливилось напрямую пообщаться с некоторыми членами банды. «Меня зовут Бела Рац. Мне было тридцать лет на момент суда. Мой приговор — пожизненное заключение. Собственно, я и основал эту… Группу» «Меня зовут Каролина Димитряну, я — жена Ласло Димитряну. Нас обвиняли в пособничестве преступлениям и бандитизме. Сейчас отбываю десятилетний срок заключения. Считаю свой приговор необоснованным и несправедливым — я никого даже пальцем не тронула, крови на моих руках нет» Эти вставки здесь не случайны. Читателю предстоит узнать эту историю из первых уст. <…> — …Если бы я сказал, что мне легко далось первое преступление, я бы солгал. Перешагнув эту невидимую черту, я какое-то время ходил, оглядываясь. Можно сказать, ждал ареста. Явись ко мне полиция, я бы сдался и не стал даже отпираться. В первые дни я плохо спал, и жена даже стала мне капать валерьянки на ночь, чтобы я уснул. Одна была надежда: гроссбух, который мы предусмотрительно унесли и сожгли. Без гроссбуха сложно было установить должников, потому я, можно сказать, запутал следствие. Улик минимум, счёт потенциальным подозреваемым идёт на десятки. Бене со мной об этом не разговаривал, но я знал, что он напряжён. А потом я понял: за нами не придут. Ну как тут не поймать кураж? Вот он ты, целый и невредимый, полиция в дураках. Главное было — не броситься в омут с головой. Мне хотелось сорвать куш посолиднее, но для крупного предприятия нужны сообщники. А где я их возьму? Не подойдёшь же ты к другу/брату и не скажешь: «пошли грабить»? Нет. Он в лучшем случае покрутит пальцем у виска, в худшем — донесёт полиции. Вот потому я ждал. Я умел ждать. И скоро к нам явился Ласло. Посетовал, что цыганьё его обнесло. Я предложил помочь. Мы с Бене уже тогда решили повязать и Ласло, и Каролину. Так, чтобы уже не соскочили. <…> «Я справедливо наказан, хотя считаю, что пожизненное заключение — слишком суровая мера. Отправляя человека на эшафот, или за решётку на всю жизнь, мы губим весь его созидательный потенциал, то, что могло бы пойти на службу всему человечеству. Не подумайте, что я оправдываюсь, но посмотрите на моих соседей. Их государство в перспективе выпускать не боится. И некоторым я бы на воле никогда не подал руки» Эрик воспалёнными глазами пробежался по строчкам из очерка Вазула Меланьи о банде «мясников». Его было сложно удивить страшными откровениями Белы Раца, который давно уже корчится в аду. Его волновало другое: впервые ему приходилось описывать столь кровавые сцены. Если с образом мясников, оказавшихся в долговой кабале и не отогнавших мысль о том, что можно просто взять и убить своего кредитора, у него получалось отлично, то вот сцены расправы никак не выходили из-под пера. Черканув пару строк в тетради, мужчина бросил карандаш в сумку и заснул под стук колёс. Не так давно он был в Будапеште. Ровно три года, как умер его друг и товарищ Вазул Меланьи. Он со своей женой не перенёс испанку. Об этом Эрик узнал уже позже, когда заехал в редакцию справиться о нём. Теперь пора было ехать домой. Он хотел хорошенько выспаться, и подумать, что делать дальше. Путь до Залаэгерсега прошёл без приключений. И в скором времени Эрик зашёл в дом. Бросив сумку, он решил проверить почту. В ящике лежали квитанции, газета, и письмо. С тирольскими марками. «Это, наверное, Эмма», — решил писатель. Мысль о ней и детях всегда грела его душу. Он выжидал момента, когда снова сможет отправиться в Инсбрук и навестить их. Однако стоило прочесть имя адресанта, настроение Эрика мигом рухнуло вниз. Это было письмо от Хунека, и что-то подсказывало Эрику, что содержание его будет весьма и весьма неприятным. Вряд ли это вопросы о творческих планах или просьбы прислать пару открыток. — А почерк-то явно не его, — вслух сказал мужчина, вскрывая конверт. «Здравствуй, Эрик! Пишу тебе рукой своего товарища, поскольку сам не в форме. Мы расследуем убийство и мы думаем, к этому причастна та, которую ты хорошо знаешь. Поищи, пожалуйста, что-нибудь по делу Каталин Таллаш. Мы не можем найти о ней никаких сведений, ведь теперь и Австрия, и Венгрия — отдельные государства. Отнесись к этому со всей серьёзностью. Жду ответа. Роберт» — Во дела… А я ведь даже сочувствовал ей. К счастью, у Эрика осталось немало вырезок из газет и журналов, где он публиковал письма каторжниц. Кого там только не было — даже жена одного из «мясников» отметилась! Ничего не остаётся, как попробовать поискать хоть что-то. Если бы всё, что надо, всегда было под рукой…

***

Прошла неделя. Франц совсем не потерял рассудок, как судачили о нём некоторые знакомые. Да, он находился в отдельной палате лечебницы для душевно больных. Но он всё понимал, всё видел, всё слышал. Но вот отвечать на задаваемые ему вопросы не мог. Как будто волшебная сила сковала Франца, связала его язык, не давая разговаривать. Он также совершенно не хотел ни есть, ни пить. Как будто вообще забыл, как это делается. Сиделки вносили подносы с тарелками, наполненными молочной кашей или гороховым супом, а спустя некоторое время уносили их обратно. Еда, игры, новости, друзья, которые приходили к нему в сопровождении воспитательниц и без всякого сопровождения не вызывали у мальчика никаких эмоций. Михи Вайсс, обладающий своеобразным чувством юмора, однажды притащил к окну лечебницы шляпку воспитательницы Тины. Надевал её и кривлялся, прыгая перед окном в надежде развеселить друга. Всё без толку. Больной глядел на представление с отстранённым видом и Вайсс даже не был уверен, что Франц его узнаёт. Дед-лесничий притащил в старой меховой шапке показать Францу недавно родившихся бельчат. С белкой-матерью, видимо случилось несчастье, и старик взял заботу о её потомстве на себя. Бельчата уже открыли глаза и выглядели уморительно, но Франц даже не улыбнулся. — Неужели он таким и останется? — с тревогой спрашивал старик в коридоре у Берты, которая тоже пришла навестить Франца. — Статистика говорит, — деловым тоном ответила ему учительница, что чаще всего, такие больные приходят в себя. Но и ей самой тоже было не по себе — уже сколько дней прошло, а состояние Франца не улучшалось. Доктор категорически запретил визитёрам напоминать больному о событии, свидетелем которого он стал. Но эта предосторожность была лишней. Франц забыл всё, что произошло с ним в тот трагический день. Вместо воспоминаний в его сознании висело размытое пятно, похожее на серое облако. Облако беспокоило Франца, иногда он даже тряс головой, чтобы вытряхнуть его, но ничего не получалось. Единственно, что вызывало у больного хоть какой-то интерес, был котёнок. Маленький зверёк как раз аппетита не терял. Он отменно завтракал, обедал и ужинал, потом на какое-то время убегал через окно в сад, но всё-таки большее время проводил рядом с мальчиком. Котёнок как будто связывал Франца с действительностью, не давая полностью уйти в себя. Каждый день из полиции присылали сотрудника, чтобы узнать, как дела у Франца, и каждый раз новости были неутешительные. Франц слышал сквозь тонкую дверь палаты разговоры доктора с полицейскими, понимал их смысл, но этот смысл доходил до него, как сквозь вату. Да, полиции надо, чтоб он что-то рассказал. Но он не может сейчас ничего рассказать и не хочет. Возможно, если бы он захотел, он бы смог выгнать из своей головы серое облако, которое отгораживает его от мира и от других людей. Но ему пока не хочется. Более того. Чем больше проходило времени с момента трагедии, тем меньшехотелось Францу что-либо вспоминать. Утром в пятницу доктор сказал очередному посланцу из полиции. Что состояние пациента ухудшилось, и прогнозов сейчас никаких делать нельзя. Возможно, нервная система мальчика ранее уже была подвергнута многочисленным стрессам, и история с убийством стала последней каплей. — Просто безобразие! — бушевал Дитрих, услышав доклад своего подчинённого о состоянии Франца Нойманна, — почему эти костоломы не могут выполнять свою работу, как следует! Неужели трудно вылечить парня хотя бы до того состояния, чтоб он мог отвечать на вопросы? Между тем, начали приходить ответы из женских исправительных учреждений на запросы Чермака. Ни в одном из них интересующая их особа не содержалась. Это пока что ни о чём не говорило. Война смешала все карты, уничтожила многие документы, проследить путь человека, даже находящегося под стражей, не всегда было просто. Ответ пришёл даже из Триеста, теперь уже из-за границы, куда Клаус написал просто на всякий случай. Ничего в этом ответе интересного не было. Стандартная справочная информация «прибыла… убыла…» Но зато… Кроме тонкого листка казённой справки в конверте находилась вещь для полицейских Инсбрука поистине бесценная — фотокарточка. Каспер приехал с вызова усталый и измождённый. Лесные пожары тушить было сложно, и сегодня как раз их расчёт с раннего утра дёрнули в лес. Кто-то подпалил сухую траву, и огонь быстро перекинулся на деревья. У пожарных не хватало воды, и приходилось несколько раз ездить на дозаправку. Но всё же, команда справилась, и сейчас Каспер с остервенением отмывался от копоти. В это время в части показался патрульный. — Нам нужен Дитрих. Он здесь? — Да-да, иду, — отозвался Каспер и, даже не вытерев руки и лицо, выбежал в коридор. — Вас вызывают в отделение, — полицейский показал повестку. — Поторопитесь. — Ну… Сейчас-сейчас… Сейчас… Каспер бегло объяснился с начальником смены, и, по-быстрому переодевшись в штатское, устремился вслед за полицейским, примерно догадываясь, какая ему уготована роль. В это время у входа в участок стояло несколько полицейских. И начальник участка с какими-то служебными бумагами тут, как тут. — Каспер, ты вовремя! — Дитрих отвлёкся на своего сына. — Дело очень важное. Ты знаешь, наверное, что с нашим главным свидетелем. Возможно, тебе удастся что-то сделать… Если события, предшествующие его помещению в лечебницу, для Франца всё ещё оставались скрытыми серым облаком, то события его раннего детства и первые тяжёлые месяцы пребывания в Инсбруке крутились в голове постоянно. В это утро Франц как раз вспоминал, как он ехал в этот город в сопровождении своего взрослого друга Каспера. Сколько было тогда надежд и ожиданий у них обоих… Внезапно дверь открылась и… — Каспер! Франц и сам не заметил, как заговорил. — Слава богу! — перекрестилась сиделка в коридоре, — кажется пошёл на поправку мальчик, хоть что-то сказал. Тонкая перегородка между ним и внешним миром внутри Франца как будто сломалась. Мальчик отвечал Касперу и даже смеялся, сам удивляясь, как просто это у него получается. Предупреждённый доктором, Каспер держался спокойно и весело, поначалу ничем не напоминая Францу о пережитом им кошмаре. Но у него было поручение от отца — не только по возможности разговорить мальчика, но и показать ему фотографию полученную из Триеста. Понимая, что последнее поручение доктор точно не одобрит, Каспер как можно дольше оттягивал этот момент. Он вместе с Францем вспомнил момент их прибытия в Инсбрук, заново пережил историю спасения Эрики, передал мальчику привет от Биргит… Дальше тянуть было нельзя, скоро уже сиделка придёт выдворять посетителя. — Тут отец просил меня показать тебе одну особу… — как можно небрежнее проговорил Каспер и потянулся к карману. Франц напрягся. Почему-то ему очень не хотелось, чтобы друг ему что-то показывал. Но поздно. Каспер уже достал фотокарточку. Какая-то женщина в фас и в профиль. Фото старое и некачественное. Но чем больше Франц всматривался в это лицо, тем больше его охватывал дикий ужас. Внезапно серое облако в его голове рассеялось и чётко, во всех подробностях вспомнилась ужасная сцена, свидетелем которой он оказался. Франц в омерзении сбросил с одеяла котёнка. Внезапно ему показалось, что шерстка животного вся вымазана кровью. — Франц, ты узнал её? — спросил Каспер скорее для проформы. И так было видно, что женщина Францу не только знакома, но и вызывает у него животный ужас. Франц кивнул и в слезах упал на подушку. Это она.