Волчонок

Работа над клеткой для чижика продвигалась не так быстро, как бы хотелось Францу. За работой разговаривали они вовсе не о клетках и не о чижиках. Франц с каждым днём всё больше узнавал о Густаве — о его нелепой гибели от руки итальянского солдата во время оккупации, о его короткой, простой жизни, о его болезни. Ни внешностью, ни, к счастью, болезнью, Франц не был похож на своего предполагаемого отца. Но единственная черта, которая, как считал сам Франц, была у них общей — любовь ко всему живому. Густав, так же как сейчас Франц, возился с брошенными собаками и птенцами, лечил диких и домашних животных, отдавая этому занятию все силы своей души. «Может быть, он и правда мой отец, — с сомнением думал мальчик, в который раз разглядывая фотокарточку. Франц подумывал, не взять ли в подарок Амалии ещё и подобранных дедом бельчат, ведь малыши с отъездом старика остаются беспризорными. Но потом они с лесничим всё-таки решили, что разумнее отнести бельчат в приютский живой уголок. А в приюте между тем готовились к его поездке. Франц даже не ожидал, что этому не такому уж важному событию будет посвящено так много внимания. Ведь, когда они с Бертой ездили в Зальцбург, не было ничего похожего. Тина перештопала всю его одежду, а фрау Вертер собственноручно написала письмо тёте Амалии. Письмо было отдано Францу в руки, но узнать, что в нём написано, Франц не мог, так как конверт был запечатан. Михи, узнав об этом, только фыркнул: — Подумаешь, нашёл проблему! Хочется прочитать, так открой конверт над паром! Но Францу почему-то не хотелось это делать. Он очень ценил доверие своих друзей, а фрау Вернер, отдав письмо в руки, показала, что полностью ему доверяет. И вот, наконец, день отъезда. Тёте Амалии была отправлена телеграмма. Всё-таки Франц предпочитал называть эту женщину тётей, а не бабушкой. Он и сам не мог объяснить почему. Может быть, ему хотелось думать, что в противовес тётке Юлии, у него есть другая тётя, которой на него не наплевать. Провожать их с дедом на вокзал, к удивлению Франца, пришло довольно много народа. Тут были Михи, Берта, Тина с несколькими старшими воспитанниками, чуть в стороне стояли Каспер с Биргит. — Маркус тоже хотел бы тебя проводить, — сказала Францу Берта, но он сейчас очень занят, ты же понимаешь… — Понимаю, — вздохнул Франц. Всё-таки тактичности Берте иногда не хватало. Напоминание о Маркусе сразу вернуло мальчика к трагическим воспоминаниям о гибели Яны. Но снова погружаться в печаль было некогда. Толпа на перроне вынесла их к нужному вагону. Франц был очень рад, что старый лесничий не надел в дорогу свой старый парадный мундир, а ехал в обычной суконной куртке и зелёных штанах военного образца. Клетка с чижиком, которую нёс старик в левой руке, была накрыта платком. Правая рука лесничего была занята объёмистой кожаной сумкой. Едва заняв своё место в вагоне, Франц приник к окну. Вот они, все его друзья, машут ему руками. Как много у него оказалось друзей. А ведь это не все! Некоторые не смогли проводить его, но всё равно его любят. Какой огромный контраст с тем днём, когда он стоял на краю балкончика старой часовни — больной и совершенно одинокий — и собирался спрыгнуть вниз, чтоб прекратить свою никчемную, несчастную жизнь. Видимо, он всё-таки нужен людям на этом свете. Франц потянул вниз окно, и в вагон ворвался свежий ветер и крик Михи: — Ты письмо мне напиши, если там надолго застрянешь! — Хорошо, напишу! Вагон дёрнулся и медленно пополз вперёд. Высунувшись в окно, Франц смотрел на своих друзей до тех пор, пока перрон не исчез за поворотом. И в этот миг он вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым. Амалия сама не могла понять, почему она так волнуется. Конечно, приезд сына Анны событие неординарное. Но ведь этот мальчик уже был у неё в гостях и ей понравился. Несмотря на явное сходство с матерью и тяжёлую судьбу, это был хороший мальчик. Уж в этом Амалия была уверена. Дело, видимо, было не в мальчике. Амалию очень беспокоила её дочь. Не тетёха Тильда, которая сейчас полностью находилась в подчинении у своего надменного деспотичного мужа. А Грета, на которую мать всегда полагала особенные надежды. Сейчас уже не осталось ни надежд, ни иллюзий. Грета не выдержала испытаний судьбы, стала резкой, сварливой, истеричной и мстительной. К сожалению, такими же она воспитывает своих сыновей. Несмотря на огромные проблемы со здоровьем, Амалия не могла не помогать дочери с детьми. Но видит бог, она была рада, когда Грета и дети переехали в служебную квартиру, которую Грета получила от железной дороги. Жизнь стала легче и спокойней. Не надо было с утра кормить капризничающих внуков, собирать по комнатам разбросанные вещи, без конца улаживать мелкие детские ссоры, а вечером выслушивать раздражённые жалобы Греты. С утра Амалия теперь могла себе позволить посидеть за чашечкой желудёвого кофе, просмотреть утреннюю газету, оставленную ей жильцом и предаться воспоминаниям о счастливой довоенной жизни, когда девочки были маленькими, а она была счастливой женой и хозяйкой богатого дома. Пришедшее недавно известие о внезапной кончине Карла от воспаления легких, конечно, огорчило Амалию. Как бы ни горько ей было от его предательства, всё-таки они прожили в браке много, если не счастливых, то спокойных лет. Но лить слёзы по бросившему её мужу Амалия не стала. А спустя месяц после известия о печальном событии даже почувствовала некоторое облегчение. Теперь она с чистой совестью могла называть себя вдовой. И вот пришло известие о приезде Франца. Амалия захлопотала по дому так быстро, как это было возможно при её состоянии. Смущало её так же, что Франц едет не один и не с воспитателем приюта, а с дедом по отцу. Что это за отец у него был, если мальчик в конце концов оказался в приюте, а потом был усыновлён чужой женщиной? Да и сейчас, почему-то этот дед не берёт его к себе домой? Нищий какой-то, наверное. Свободная комната в доме была — бывшая спальня Греты. Но как отнесётся сама Грета к тому, что в комнату, которую она до сих пор считала своей, поселили мальчика, которого она на дух не переносит, да ещё и какого-то чужого мужчину? Все эти мысли непрерывным потоком текли к голове Амалии, пока гладила свежие простыни и чистила чудом сохранившиеся остатки фамильного столового серебра. С детства она привыкла, встречая гостей, доставать всё самое лучшее. В печи уже стоял пирог с вареньем, на плите кипел леберкнедльзуппе с клёцками из говяжьей печени, практически всё было готово для приёма гостей, но всё равно звонок прозвучал для Амалии неожиданно. Охнув, женщина сдёрнула фартук и бросилась открывать. На пороге стоял Франц, похудевший и побледневший, а позади него пожилой, но ещё не старый, седой, коренастый мужчина довольно высокого роста. У Франца в руках была широкая старая корзина, а у мужчины — большая сумка и, как ни странно, птичья клетка, накрытая платком. Штефан Энке, — представился мужчина, шагнув вперёд. Амалия протянула ему руку и почему-то смутилась, когда он её не пожал, а поцеловал. Она поймала себя на глупом желании сделать книксен, как в молодости при знакомстве со старшими. Но тут же спохватившись, Амалия притянула к себе Франца с банальным восклицанием: — Дорогой мой, как ты вырос! Сказать ей хотелось совсем другое: «Какой ты бледный и худой! Что случилось?», но пока женщина решила отложить всяческие расспросы. Когда Франц рассказывал ему о тёте Амалии, старой лесничий представлял себе женщину очень преклонных лет, больную, буквально разваливающуюся на ходу. А между тем дверь им открыла седенькая, невысокая, очень приятная толстушка возрастом, пожалуй, помоложе его самого. А Штефан совсем не считал себя старым, что бы там ни говорили о нём другие люди. Правда потом, когда Амалия поспешила по коридору вперёд на кухню, он заметил не то, чтоб лёгкую хромоту, но какую-то скованность в её походке, но это было, пожалуй, единственное, что напоминало о её болезни. — А вот наш подарок! — провозгласил Франц, когда они оказались на просторной, наполненной вкусными ароматами кухне. Мальчик сбросил с клетки платок, и чижик вздрогнул и замахал крыльями. — Как ты догадался, мой милый, что я люблю птиц? — изумлённо спросила тётя Амалия. — Вообще-то это не совсем я, — смущённо пробормотал Франц, — это дедушка придумал, подарить чижика… Но клетку делал я сам! — Отличная клетка, — похвалила тётя, — я уверена, что она чижику нравится. — От Франца чижик в клетке, ну а от меня… — старик полез в свою сумку и достал замечательно выделанную лисью шкурку. — Но ведь это очень дорого! — ахнула Амалия. — Да нет, не так чтоб сильно дорого… Это была славная лисица, я подстрелил её в прошлом году. Женщина накинула лисью шкурку на плечи. Давно, очень давно ей не делали таких подарков. Штефан уже так долго жил один — сначала с сыном, потом вообще в полном одиночестве, что совсем отвык от семейной обстановки, от того неповторимого домашнего уюта, который создаётся только женскими руками. Обед тоже был выше всяких похвал, хотя лесничий и сам неплохо готовил. За едой он только успевал отвечать хозяйке на вежливые вопросы о том, как прошла их поездка и какая погода в Инсбруке. Амалия считала, что задавать серьёзные вопросы за едой — дурной тон. После обеда Франц вспомнил, что должен передать тёте Амалии письмо от фрау Вернер. Он немного удивился, что дед посоветовал прочесть его сразу. Что же там может быть такого срочного? Тётушка улыбнулась: — Да, конечно, я его сейчас почитаю, но сначала покажу вам ваши комнату. Вы же не будете на меня в обиде, если я поселю вас в одной комнате с мальчиком? Просто у меня тут жильцы и… — Конечно, какой разговор! — нам с Францем будет тут вполне удобно. Оставшись наедине с дедом Франц спросил: — Правда, она замечательная тётушка? — Несомненно, — подтвердил старик, — только описал ты её немного неверно. Я-то думал, что она древняя, больная старуха, а тут… — Но ведь она и правда старая. И больная, — удивился Франц. «Да, детям все люди старше пятидесяти кажутся древними стариками», — грустно улыбнулся Штефан. Вечером, когда Франц уже уснул, старики долго сидели на кухне. — Это же ужас, что пришлось пережить мальчику! — причитала Амалия. — Да, парню нашему достаётся, — согласился Штефан, но тут же добавил, — но ведь он по-настоящему везунчик! — Какой же он везунчик? Сколько потерь, незаслуженных обид, сколько смертей он видел. Я не могла без слёз читать письмо этой фрау Вертер. Вы же знаете, он целую неделю после того, как нашёл убитую женщину не мог говорить? — Да, я знаю, — мягко сказал старый лесничий, я был там, у него. В больнице. Но представьте себе, что бы было, если бы Франц пришёл немного раньше? Или вот возьмём случай с кабанами. Ведь он мог погибнуть. А сколько раз в своей жизни он мог замёрзнуть насмерть, погибнуть от болезни или от дурной пищи! Но нет, этот мальчик с честью выходит из любой ситуации и остаётся жив. Он точно везунчик. Явно судьба его готовит для чего-то особенного. — Он похож на вашего сына? — спросила Амалия. — Нет. Он совсем на него не похож. Я думаю, что не стоит говорить сейчас о моём сыне, — ответил лесничий, — мой сын жил недолго и сделал немногое. Давайте лучше поговорим о вас. Как вы живёте одна? Не нуждаетесь ли в какой-нибудь помощи? Не стесняйтесь, пока мы с Францем здесь, мы с удовольствием поможем в любой мужской работе. — Да, нет, у меня ведь есть жильцы. Они могут нарубить дров и всё такое… — Амалия не могла сказать, почему ей так неловко с этим человеком. Но эта была хорошая, молодая неловкость, которую она не испытывала уже много лет. Франц от этих слов поёжился. Наверное, и сама Амалия вспомнила, как впервые увидела Франца. Тогда он приезжал с Бертой, которую сама женщина также изначально приняла за приёмную мать. И теперь, как и тогда, всё могла испортить Грета, которая Францу здорово напомнила Юлию. Но последнюю он даже готов был назвать умной и порядочной женщиной. Увы, первая поездка не задалась. Тогда и Амалия, перенесшая инсульт после трагедии в Инсбруке, и снова заболевшая после визита некого Хоннекера, про которого была наслышана Берта, всё ещё чувствовала себя неважно.

***

Откинув пуховое одеяло, Амалия спустила исхудавшие дрожащие ноги с кровати. Всё-таки это было чудо. Она теперь сама может вставать. Самостоятельно передвигаться и даже сама кое-что делать по дому. После удара она несколько месяцев провела в полной неподвижности. Не могла ни есть самостоятельно, ни разговаривать, ни обслуживать себя. И только мозг продолжал работать, перебирая недавние события. Она и не надеялась оправиться и только молила Бога о том, чтобы побыстрее умереть. Однако здоровье хоть медленно, но всё-таки возвращалось. Ей пришлось заново, как маленькому ребёнку, учиться ходить, говорить и выполнять самые простейшие действия. И вот, когда показалось, что последствия удара, возможно, полностью уйдут, случились новые беды. Погиб на войне муж Греты Манфред, дочка осталась одна с двумя малолетними детьми и абсолютно без денег и переехала в дом к родителям. Карл, не выдержав беспросветной бедности, уехал к брату в Лейбниц, как сначала сказал, на время, только проведать, но там и остался. И это после почти тридцати лет счастливой семейной жизни. Амалия тогда часто думала, а была ли её семейная жизнь действительно счастливой? Она привыкла так считать, но было ли так на самом деле? Да, дочери росли разумными и послушными, они всегда были ей радостью. Муж обеспечивал семью, пока это было возможно, но любил ли он её на самом деле? Амалия вспомнила их молодые годы, совместные поездки в Вену, пикники на природе, любительские концерты, которые по молодости они часто устраивали в своём доме. Любовь была, но не выдержала испытаний войны и ударов судьбы. В своих мыслях Амалия нарочно избегала причины, которая, как считали все окружающие, вызвала у неё удар. И только иногда, во время совместных воскресных обедов, традицию которых она упорно пыталась поддержать с того самого времени, когда начала подниматься с постели, муж Тильды, не отличающийся душевной чуткостью, эту причину ей напоминал. Анна Зигель. А потом эти ужасные письма. Удар случился сразу после прочтения одного из них. Кто-то разузнал, что она является родной тёткой ужасно знаменитой преступницы. И эта позорная слава начала преследовать их семью. Амалия с облегчением думала, что девочек это почти не коснулось. Выйдя замуж, Тильда и Грета поменяли фамилии. Но им с Карлом пришлось испить эту чашу до дна. В некоторых письмах просто содержались ругательства. В некоторых требовали денег, обещая больше не беспокоить. Какое-то время писем было очень много. Они не влезали в почтовый ящик, висящий на двери, и почтальон начал складывать их на ступени дома. Ветер разносил конверты по соседним дворам. Однажды, раскрыв один из конвертов, она увидела газетную вырезку с фотографией своей племянницы, лицо которой было настолько ужасным, что Амалия отбросила листок бумаги, как будто он был горячим. После этого она хотела закричать и позвать Карла, однако звук, вырвавшийся из её горла, был странным. — Я не очень хорошо себя чувствую! — хотела сказать она появившемуся на пороге мужу, но у неё получились только какие-то бессвязные звуки. Пытаясь сделать шаг, Амалия качнулась вперёд, но упала и потом пролежала в постели несколько месяцев. А поток этих грязных писем прекратила только война. К счастью, всё позади. Не будучи никогда особо религиозной, сейчас Амалия каждый день благодарила Бога за своё выздоровление. И пусть левая рука ещё не вполне хорошо её слушалась, и походка была немного скособоченной, всё-таки она могла жить почти нормальной жизнью и помогать своей дочери Грете по дому — присматривать за внуками, когда дочь на работе, готовить еду. Что касается Анны, Амалия не думала о ней ни со злостью, ни с обидой. Добрая женщина скорее испытывала вину по отношению к племяннице. Если бы она больше внимания уделяла семье своей сестры… Но кроме вины, что тут скрывать, думала она об Анне с огромным страхом. Этот страх побеждал все остальные чувства, поэтому Амалия предпочитала на тему Анны Зигель вообще не думать. Медленно одеваясь, Амалия прокручивала в голове все текущие дела, которые надо переделать. Внуки ещё спали. Прохромав на кухню, женщина сняла с полки банку с крупой и отмерила нужное количество в кастрюльку, готовясь варить кашу. Теперь надо было растопить плиту. Грета уже подготовила щепу и дрова. Ей нужно только чиркнуть спичкой. Непослушная левая рука никак не хотела удерживать коробок, однако с третьего раза у неё получилось. Пламя весело затрещало, женщина налила в кастрюльку воды и поставила кашу на огонь. В это время в прихожей что-то щёлкнуло. Почтальон. Слегка сдвинув кастрюльку на край плиты, хозяйка побрела в прихожую. Для неё это был неблизкий путь. В этот день почтальон принёс железнодорожную газету, которую Грета вынуждена была выписывать, так как работала на железной дороге кассиршей, и простой белый конверт с инсбрукским обратным адресом. Вздрогнув, Амалия чуть не уронила почту. Задумавшись, она побрела обратно, на кухню, к горящей плите. Помешала уже закипевшую кашу и опустилась на стул. Конверт лежал на столе перед ней, вскрывать или сразу бросить его в огонь? Конверт был плотным, что удивило Амалию. Письма, которые приходили к ней после суда над Анной Зигель, обычно умещались на одном листочке, поэтому их конверты были совсем тонкими. «Нельзя быть такой трусихой,» — решительно сказала про себя женщина и вскрыла конверт. «Здравствуйте, уважаемая фрау Баумгертнер! Обращается к Вам Берта Дитрих, преподавательница естествознания народной школы для мальчиков в Инсбруке. Вы наверняка помните моего отца, инспектора Ф. Э. Дитриха. Именно с помощью его связей мне удалось узнать Ваш адрес, чтобы отправить Вам это письмо. К счастью, Вы продолжаете проживать по тому же адресу, который был указан в довоенных справках. Простите меня за вторжение в личную жизнь Вашей семьи, но у меня к вам есть очень важное дело, не терпящее отлагательств. Пожалуйста, отнеситесь к этому со всей серьёзностью. Это касается вашей семьи. Я знаю, что Анна Зигель была вашей племянницей. Вы ведь помните, что перед судом она предстала, уже будучи в интересном положении?..» Вскрикнув, Амалия, как ужалившую её гадюку, скомкала письмо и бросила его в горящее жерло плиты. Конверт упал на пол. Кряхтя, женщина с трудом согнулась, подняла его и уже хотела отправить вслед за письмом, но тут увидела, что из конверта высунулся край фотографической карточки. Любопытство пересилило. Как она и ожидала, с карточки на неё смотрела её племянница, Анна Зигель, в возрасте примерно тринадцати-четырнадцати лет. Однако что это? Фотокарточек было две, на второй был запечатлён темноволосый подросток, в лице которого Амалия узнала что-то неуловимо родное. Со скоростью, поразившей её саму, она схватила кочергу, и, разворошив дрова, выкинула уже занявшееся письмо на пол. Она наступила на тлеющий листок и подняла его. Письмо слегка обгорело, но прочесть продолжение всё-таки было возможно. »… Тогда в городе все говорили, что ребёнок родился мёртвым, якобы мой отец, инспектор Дитрих, заявилоб этом. Но отец всего лишь высказал предположение, что с таким образом жизни, какой вела Анна, невозможно родить здорового, тем более, живого ребёнка. Своим предположением он хотел отгородить этого ребёнка от прошлого. И в какой-то степени, у него это получилось — мальчик попал в приёмную семью. Но, к сожалению, родителей не стало, а оставаться в Триесте он не захотел. И он оказался здесь, в Тироле.Мальчика зовут Франц Нойманн, и он на данный момент является моим учеником. К сожалению, он давно знал, что его настоящая мать в тюрьме, но не знал, за что она туда попала. Я впервые увидела Франца в первый день своей работы в школе. Саму Анну я видела только пару раз, но я никогда не забуду ни взгляд, ни лицо, ни даже манеру втягивать шею и неуклюже наклонять голову. Франц даже это унаследовал. Чтобы не быть голословной, я вложила в конверт карточки Анны и Франца. Посмотрите на них. Сходство стопроцентное. Так что это точно её сын, я уверена в этом. Возможно, вы захотите его увидеть. Заранее скажу вам, что он очень способный мальчик. Только вот вечно себе на уме, ни с кем особо близко не сходится. Зато очень любит животных. Кажется, он уже потерял надежду найти своих родственников. Когда я говорила с ним об этом, чувствовала, что ему уже как будто всё равно. Правда, в последнее время его пытается опекать местный лесничий, который утверждает, что является его дедом по отцу, однако вряд ли мы можем отнестись к этому утверждению со всей серьёзностью, да и пользы от такой опеки не слишком много. Франц по своим способностям вполне может быть рекомендован для поступления в мужскую гимназию, которая открывается у нас в сентябре, ему очень пригодилась бы поддержка родных. Прошу вас, ответьте, как только сможете. Можете даже написать самому Францу. Или начальнице приюта. На обратной стороне этого письма я написала адрес. С глубочайшим уважением и надеждой на ответ, Берта Дитрих. 3 апреля 1921.» Она ошиблась. Несмотря на шокировавшее её начало, напомнившее худшие моменты её жизни, это письмо было совсем иного рода, чем те, которые она получала после суда над Анной Зигель. В коридоре раздались детские голоса. Собрав, насколько могла, быстро, письмо, конверт, фотографии, Амалия сунула всё это в большой карман передника, и, обернувшись к двери, начала помешивать уже практически сварившуюся кашу. Внуки ворвались на кухню, и день пошёл по обычному расписанию. Амалия ничего не рассказала вернувшейся вечером со службы дочери. Ей надо было всё обдумать. Только вечером, когда дом заснул, она зажгла ночник и прислонила к маленькой вазочке присланную Бертой Дитрих фотографию. Да, безусловно, этот мальчик был похож на свою мать. Но в нём было и общее фамильное сходство. Например, сейчас он ей напомнил их с Кати отца. В очередной обратившись к Богу, Амалия поблагодарила его за присланное сегодня известие. Ей дан шанс искупить свою вину. Но что она может дать этому мальчику, кроме своей любви и внимания? У неё ведь ничего нет больше! Значит, она даст ему то, что у неё есть. Вытирая слёзы, которые сами собой набежали на глаза, она достала из тумбочки чистый лист бумаги, чернильницу, и, не включая верхнего света, начала медленно писать: «Дорогой Франц! От твоей учительницы естествознания, Берты Дитрих, я узнала, что ты очень хороший мальчик, смелый и самоотверженный. Также я прочла в газете о том, что ты даже однажды спас девочку от диких кабанов. Кроме того, я узнала из письма твоей учительницы, что ты хорошо учишься и хочешь поступить в гимназию. Я бы очень хотела с тобой познакомиться. Возможно, нам найдётся о чём поговорить, когда-то я знала твоих родных. У меня есть трое внуков, двое из которых живут со мной. Они хорошие мальчики, немногим моложе тебя. Не хочешь ли ты приехать ко мне погостить? Если, конечно, тебя отпустит начальство твоего приюта, а твоя учительница Берта Дитрих захочет тебя сопроводить. Я очень небогатый человек. К сожалению, я очень сильно болела и во время войны потеряла все свои сбережения. Но оплатить расходы по твоей поездке я смогу. Мне бы очень хотелось, чтобы мы встретились. При встрече я, возможно, захочу сказать тебе больше. Надеюсь, что ты меня поймёшь и не станешь пренебрегать такой пожилой и малоинтересной фрау, как я. Твоя Амалия Баумгертнер». Перечитав это письмо, Амалия подумала, что мальчик, пожалуй, сочтёт его странным. Оно и было странным. Но тут уж ничего не поделаешь, сказать больше она мальчику пока что не хотела и не могла. Кто знает, какой он, тем более, на его долю выпало столько жизненных испытаний, на его мать жизненные испытания влияли не лучшим образом — на формирование её характера и манеры поведения. Это, в общем-то, скорее всего, и привело к тому ужасному преступлению, которое разрушило жизни всей семьи. Вложив письмо в конверт, Амалия уже хотела заклеить его, но передумала, достала чистый лист бумаги и начала писать снова: «Уважаемая фрау Вернер! Как мне сообщила преподавательница народной школы Берта Дитрих, вы являетесь начальницей приюта города Инсбрука. Насколько я могу судить, среди воспитанников Вашего приюта находится мой внучатый племянник, Франц Нойманн. Прошу передать вложенное в этот конверт письмо этому мальчику. Уважаемая фрау Вернер, несмотря на то, что этот Ваш воспитанник крайне меня интересует, я бы пока не хотела говорить ему о наших родственных связях, не увидев мальчика лично. У меня к Вам просьба — отпустить мальчика на каникулах ко мне погостить, недели на две. Разумеется, все расходы по этой поездке я беру на себя. Желательно, чтобы среди персонала приюта нашёлся кто-то, кто смог бы его ко мне сопроводить, к сожалению, состояние моего здоровья не позволяет мне самой приехать в Инсбрук. Я надеюсь на Ваше понимание. С глубочайшим уважением, Ваша Амалия Баумгертнер». Вот теперь, кажется, сделано всё правильно. Письмо к фрау Вернер было обычным письмом, фрау Баумгертнер даже считала, что такие письма уже приходили в адрес приюта, ведь скольких детей война оторвала от их семей, наверняка сейчас они находят родственников. Но вот письмо к Францу… Стоит ли его отправлять вообще? Так и не заклеив конверт, женщина легла в постель и неожиданно быстро заснула. Утром она проснулась от возмущённого крика Греты. Дочь стояла у её кровати со злополучным листочком в руках: — Мама, но как ты можешь?! — кричала дочь, её лицо раскраснелось, а на глазах выступили злые слёзы, — Анна разрушила нашу семью, если бы она, ты бы не заболела, а отец бы не ушёл от нас! Мы бы жили, как прежде! — Не стоит преувеличивать, — немного коряво выговаривая слова, произнесла Амалия. По утрам её язык ещё плохо её слушался, — нашу семью разрушила война. Если бы мы не потеряли все свои деньги… А твой отец ушёл от нас совсем не из-за Анны, а потому что он сам хотел уйти. А моя болезнь… это только следствие моих собственных поступков, и не тебе говорить об этом. — И ты хочешь, чтобы этот выродок приехал к нам? — с безмерным удивлением спросила дочь. — Да, — спокойно произнесла Амалия, — именно этого я и хочу. — Но я не допущу этого! — топнула ногой Грета, — здесь мои дети! — Позволь тебе заметить, моя дорогая, — Амалия с радостью почувствовала, что язык начинает шевелиться быстрее, — это мой дом, и я вольна приглашать сюда того, кого считаю нужным. Вот и сейчас если эта пигалица придёт, всё будет безнадёжно испорчено.